«Я – Бульонов! А я – Рахманинов!»

[b]Его друг и коллега Валерий Генде-Роте называл Рахманова «теплым каменным фотографом»: его страсть – архитектура. Он из «того поколения» советских фотографов, которое «умеет все». Еще бы, не уметь сделать репортаж, если ты работал в ТАССе, «Неделе», в престижном цветном журнале «РТ», который теперь стал библиографической редкостью (это, естественно, неполный список). Однако есть кое-что, чего Рахманов никогда не делал: официозных фотографий.[/b]– Однажды, когда работал в ТАССе, меня отправили в гостиницу «Советская» – снимать встречу Хрущева с китайским послом. Задание понятно: снять, как они за руку здороваются.Прихожу. Посол на месте. Хрущева нет. Проходит двадцать минут – Хрущева нет. Проходит полчаса – Хрущева нет! Вы представляете, что значит – опаздывает генсек? Наконец появляется. Свита суетится. Протягивают друг другу руки. Я снимаю. И в этот момент меня кто-то снизу вверх бьет по руке так, что я фотографирую не двух руководящих товарищей, а люстру. Поворачиваюсь медленно и говорю: «Вы понимаете, что вы мне съемку запороли?» В ответ: «Я – Бульонов!» – «А я – Рахманов!» – «Я – Бульонов!» – «Да хоть Борщев», – отвечаю.Скандалим. Мимо идут члены китайской делегации, и он шипит мне сквозь зубы: «Улыбайся!» Продолжаем ругаться еле слышно. В общем, дальше в зал он меня так и не пустил. Я плюю и возвращаюсь в ТАСС. «Знаете, что? Вы меня больше на этот официоз не отправляйте, понятно?» Они поняли, и я от визитов в Кремль был освобожден. Потом, кстати, оказалось, что как раз тогда у СССР началось охлаждение в отношениях с Китаем и была команда: рукопожатия и объятия не фотографировать. А Бульонов, начальник охраны Хрущева, за этим следил. И конец у этой истории очень смешной: спустя много лет выхожу я из здания АПН, а мне навстречу радостно: «Рахманов! Николай Николаевич!» Не узнаю. «Ну да, Рахманов. А вы?» – «А я Бульонов! Я теперь тут завхоз!» Вот такая карьера.Количество знакомых Рахманова исчислению не поддается: кажется, он мог бы рассказать анекдот о каждом жителе Москвы. Количество его снимков – тоже. Он начал фотографировать еще мальчишкой – отец-музыкант, долгие годы проработавший дирижером и заведующим музыкальной частью в Малом театре, сам был заядлым фотографом (в доме Рахманова до сих пор хранится аппарат 1905 года в полной боевой готовности) и как-то подарил маленькому сыну камеру. С тех пор и пошло: Рахманов-младший хоть и учился на дирижера (мог бы и петь – у него и теперь очень красивый голос), хоть и поступал на операторский во ВГИК, но от фотографии никуда не ушел.Он объездил с фотоаппаратом Европу (в Париже ходил три дня и только смотрел, смотрел – а потом едва не заболел от обилия впечатлений). Его даже в Северной столице признают: говорят, что «вы самый питерский из московских фотографов» (пригласили делать снимки для юбилейного издания к 300-летию города; один альбом про «Петербург – Петроград – Ленинград» у него уже есть). А Москву он знает вдоль и поперек, каждый кирпич и каждую улочку. Но его главная страсть – Кремль. Тот самый, куда «на мероприятия» ходить не любил. Он снимает другой Кремль – с потайными оконцами в куполе Ивана Великого, с белыми древними сводами и с разноцветными парадными залами дворца (в них Рахманову разрешили снимать ночью, чтобы никто не мешал; от этого его снимки кажутся фантастическими: на них за окнами стоит синь). Рахманов — автор фантастического альбома об истории московского «крома» (Кремля). Он фотографировал его с таких точек, которых в природе больше не существует: например, с лесов над Спасской башней и Василием Блаженным. Он снимал кабинет Ленина (теперь интерьер этой залы увезли в Горки) и иконостас Успенского собора. А в Архангельском соборе ему «отомстил» сам Иван Грозный.– Когда известный археолог и антрополог академик Михаил Герасимов (он создал метод, по которому по останкам черепа и костей можно восстановить облик человека) лепил свою скульптурную реконструкцию лица Ивана Грозного, я его сфотографировал с черепом Иоанна Васильевича в руках. С тех пор Грозный мне житья не дает. Когда я делал серию фотографий в Архангельском соборе, вообще еле остался в живых. В нескольких шагах от его гробницы у меня стояла мощнейшая лампа с толстым стеклом – очень надежная и очень тяжелая. Я приготовился сделать очередной кадр, накрылся тяжелой материей – и тут лампа взорвалась! Взрыв был такой силы, что осколки долетели до противоположной стены. Меня спасла только та самая тряпка, иначе я бы попал в Склиф.Рахманов – выдумщик и изобретатель. В Оружейной, например, он когда-то снимал с подсветкой из… шести автомобильных фар. А еще придумал, что бриллианты на снимках получатся живыми только в том случае, если на них бросать движущийся, дрожащий свет.Он и сам похож на вечный двигатель: все время куда-то едет, все время куда-то бежит.«А дедушки нет дома», – в очереднойраз вздыхает в телефонную трубку его внучка Лиза. Завтра Рахманова можно будет найти в «Известиях»: там открывается его персональная выставка «Москва—Петербург, далее везде», на которой будут представлены совсем новые работы художника.[b]Завтра Николаю Рахманову исполняется 70 лет. Поздравляем![/b]