8 января – день рождения выдающегося советского публициста, прозаика, кинодраматурга Анатолия Аграновского (1922-1984). В этом году ему исполнилось бы 88 лет. Воспоминания о замечательном человеке и писателе прислала на портал «Вечерняя Москва» Инна КОШЕЛЕВА - профессиональный литератор, член Союза русскоязычных писателей Израиля. В 90-е года Кошелева стала широко известной после публикации в "Новом мире" перестроечной статьи "Начальники мои и не мои". В 1996 был опубликован ее роман "Пламя судьбы" - о крепостной актрисе Прасковье Жемчуговой. В 1998 году уехала из России. Как писатель полностью раскрылась за рубежом, где вышли ряд ее повестей, публицистических материалов, мемуарных очерков. В настоящее время живет в Кливленде (США).В ОДНО КАСАНИЕ Время такое было - межсезонное. В Москве тепло, над асфальтом парок. А за городом по дороге на Рузу, куда нас повёз автобус Союза писателей России, по обочинам в лесу лежал снег. Осевший, серый, но лежал. Дневную Малеевку я не помню. Жили мы, "молодые талантливые" в главном корпусе Голицинского имения, Какое-то крыльцо, какие-то колонны, но главное - ощущение покоя и уюта. И этот запах свежих плюшек, и не голодные были: а приятно. Вечерами ходили по асфальтовой дорожке, фонари освещали её, чтобы мы не поскользнулись, лёгкий морозец иногда еще схватывал лужицы. За фонарями начиналась тьма, но дом успокаивал светящимися окнами: жильцы писательского дома творили, в лесу неяркие окна манили домашними радостями. Себя той поры я не помню, шла еще невнимательная к внешнему молодость. А внутри как почти всю первую половину жизни....Нет, не одиночество - отъединенность, неумение вжиться. Приникнуть к случайному сообществу. Здесь я тоже была на отшибе, знакомства заводились туго. Хорошо, что встретился журналист, с которым когда-то работала несколько месяцев в молодежке. Милый парень, но тоже не из бойких. Пожалуй, к лучшему, что мы не гудели ночами в компашках, а почти по стариковски ходили вечерами по дорожке. Третьим спутником стал один из организаторов семинара, литератор не самый известный, но хорошо знавший литературную жизнь, пожилой Михаил Маркович. Мягкое лицо, мягкие руки и повадки дамского угодника. Было приятно ощущать эту мужскую поддержку - под локоть, и знать, что не более того. Информацию он давал ценную. -За столом справа Михаил Михайлович Бахтин. -? -Не знаете? Его уже сто лет не печатают. Это гений. Философ, создатель карнавальной теории искусства. Исследователь Достоевского. Да так не расскажешь. Сейчас его здесь откармливает наш союз после тяжелых времен. Присмотритесь, будете гордиться, что видели. Гений не ходил на лекции, на приветствия отвечал вяло, ни с кем не переговаривался через зал, и рассмотреть его было трудно. Он хотел есть и думать, думать и есть. Зато на всю столовую густым баритоном окликал то одного, то другого высокий красивый мужчина в толстом белоснежном свитере, и в таком же - нездешнем - была его жена, не такая громкая, но тоже очень уверенная. -Кто это? -Известный писатель и путешественник. Был в Канаде, Австралии, Боливии. -Разве выпускают? (Мы жили еще за железным занавесом). -Кого надо. -И хорошо пишет? -Много. А вот тот, что позади вас, вы упираетесь в спинку стула, прославит русскую литературу. Если его напечатают. Валентин Распутин. Вокруг худенького паренька со странным старчески-несчастным лицом постоянно шла какая-то суета. -О чём он пишет? -Деревенщик. -Как Лихоносов? -Другой уровень. Классик. На лекциях и в столовой цветниками - женские стайки. Среди ленинградцев выделялась яркая Майя Данина в платье цвета электрик. Среди москвичек Элла - фигуристая, в обтягивающем платье, напоминающем о первой весенней зелени, и вся белая, нежная, кружевная Тамара, обе из молодёжного журнала "Смена". И вот на первом же практическом занятии я оказалась рядом с ними. И с другими дамами - почему-то все писательницы и журналистки пришли в группу Анатолия Аграновского. Я тогда, впрочем, удивлялась, почему к нему не пришли остальные. Его статей в аджубеевских "Известиях" ждали. После всех идеологических заморочек они ошеломляли изначальным здравомыслием. Глоток чистой воды в жажду....Но мужчины, сидящие ночами под зелеными абажурами, делали нетленку. Они пошли в группы к писателям, устанавливать связь с настоящей литературой. Как можно не посвящать себя газете, не упиваться её ритмом, её вихрями, её отчаянно-коллективным духом? - понимала я. Был момент и женского любопытства: как он, властитель дум миллионов? Ему было слегка за сорок, хороший мужской возраст. Впрочем, и двойственный. Кто-то выглядит зрелым, пожилым даже. А кто-то еще не ушёл от юности. Он был молодым. Хотя позади была школа штурманов, война, нервная, изматывающая работа в печати. Опыт отложился (всё понимающие, насмешливые глаза, высокий лоб, уже не прикрытый волосами), но не закольцевался, не сковался. Пластика такая - движения стремительны, будто не на вершине судьбы он, а только начинает восходить, и рвётся, и полон энергии, и лёгок, и силён. Он держал аудиторию легко, по-юношески "держал площадку", будто в своей компании. Артистичен по натуре. Как после узнала, он хорошо рисовал, писал песни на свои слова и пел хороших поэтов - Кедрина, Межирова. Захоти, он мог бы стать бардом, с Окуджавой на равных развлекал узкий круг общих знакомых. Многие его советы, касающиеся технологии журналистской работы, засели в памяти навсегда. Если материал собран и лёг готовой статьёй в уме, радуйся, удача. Но вот он почти лёг, и только одна деталь противоречит замыслу...Хорош герой, но один, скажем, поступок некрасив. Не убирай её, эту деталь, не пытайся согнуть, всунуть в концепцию, как вталкивают в чемодан неподходящую вещь, прижимая крышку коленом. Поразмышляй над этой деталью. Очень часто именно она выведет на новую, более интересную тему. Не заезженную. И позволит не лукавить, быть правдивым. Возник вопрос, как войти в доверие к собеседнику, расколоть, добиться той информации, какая нужна. Ну, конечно, общих рецептов нет. Ну, конечно нужно готовиться к беседе, входить в тонкости профессии, знать что-то из биографии героя. Иногда приходится прибегать к самым неожиданным ходам. Использовать собственные умения и просто обаяние. Если бы Анатолий Абрамович знал, на какое минное психологическое поле ступил в этот миг. Пример? Да вот его последняя работа о Трофиме Денисовиче Лысенко, она появится в "Литературке". О "народном академике", которого научная общественность свергла с трона, прогнав с должности председателя ВАСХНИЛа, и который в последнее время начал новое восхождение к власти. Хитрый и осторожный, ломая ситуацию, в этот период Лысенко затаился, не подпускал к себе журналистов. Но он уже стал формировать вокруг себя старых и новых сторонников. Сила тупой убеждённости, харизма была, цепкий ум властолюбца, работающего под простачка, - рассчитывал всё точно. Они встретились в какой-то компании, где Аграновский пел свои песни. Лысенко размяк и пригласил его к себе - с гитарой. И там, дома, под рюмочку-селёдочку разговорились. То, что услышал журналист, было за гранью ожидаемого. Неандертальская темнота в науке мешалась со звериной интуицией и знанием психологии государственных деятелей. И, конечно, отсутствовали хоть какие-то нравственные сдержки. -Об этом я и написал,- сказал Аграновский. И тут произошло неожиданное. -У вас тоже плохо с нравственными понятиями,- бросила в лицо нашему руководителю ленинградка Милица Земская. - Я не хочу находиться с вами в одной комнате. Вслед за ней Майя Данина: - Это непорядочно, добывать материал у врага, прикидываясь своим. И еще кто-то вышел. И еще. Почему он не остановил их? Почему не попытался доказать свою правоту? Он вежливо встал, как встают галантные мужчины при выходе дам. А после продолжил рассказ. Какие-то попытки осудить ушедших мягко оборвал: -Их право. - Улыбнулся. - Они только выиграют, уйдя к настоящим мастерам слова. Ох, уж эти железные принципы! Мудрость мягка и снисходительна к жизни. Откуда подростковая опьяненность своей правотой? Я расспросила кого-то из ленинградцев о Земской. Посмотрела её книги, поэтичные и мудрые. О вечности, жизни и смерти. Узнала - человек она совестливый настолько, что не может вписаться в систему, не служит, как-то живет не пойми на что, полубогема, полудиссида. Аграновский диссидентом не был, но не мог пройти мимо возвышения тирана, истребившего цвет советской науки, уничтожившего гениального Вавилова. Аграновский не красовался моральной чистотой, но за свою жизнь отвечал по высокому счету. И по высокому счёту платил... Я тогда не знала, не знала и Земская, что было с материалом о "народном академике". Сейчас это можно найти в интернете. Аграновский принес его своему главному - Аджубею. -Ты что, хочешь поссорить меня со свёкром?- угрожающе спросил тот. Хрущёв жил тогда в Горках Ленинских на правительственной даче, а рядом было поле, на котором "народный академик" продолжал что-то выращивать в качестве простого научного сотрудника. Они встречались и подружились. Лысенко, который цинично рассказывал Аграновскому, как обвёл вокруг пальца самого Сталина, перехитрил и Никиту. Показывал урожай, выращенный на современных удобрениях с помощью самых передовых агроприёмов, и говорил, что такое возможно в любом колхозе с помощью его, Лысенко, нововведений. Вождю хотелось верить, и он верил. Лысенко стали восхвалять в прессе, пошли правительственные награды. -Я тебе плачу деньги, -продолжал Аджубей, - чтобы ты не писал такие вот материалы. Аграновский забрал статью и отдал в "Литературную газету". Такого Аджубей своим сотрудникам не прощал. Аграновский уходил тихо, без демонстраций. "Прошу предоставить мне творческий отпуск на год". Через полгода, когда полетел со своего поста Хрущёв, когда сняли с должности и Аджубея, журналист вернулся на своё место. По случайному совпадению незадолго до моей московской поездки я тоже ушла с приличной (по другим, разумеется, меркам) должности в никуда. Из областной газеты в безработицу. И это с шестилетней дочкой на руках! Я подавала заявление в аффекте, в страстях. Чисто по-женски. Так ведь именно женскую оскорблённость я, прежде всего, почувствовала, услышав от нашего недалёкого хама - главного редактора барскоё: "Вон из кабинета!". Его достала жалобщица, каждый день с утра встречавшая "опровержениями" на мой критический материал. Каяться мне было не в чем, а попытки отстоять свою правоту вызывали у нашего редакционного вождя приступы удушливого гнева. Меня подобрал редактор районки, издававшейся в Белгороде. Но ежедневные рысканья по колхозам, полосы текста, которые надо было сдавать срочно...Я мучилась и уставала. Мой новый начальник, относившийся ко мне по-доброму, отпустил на семинар "молодых и талантливых" - отдохнуть. Но это не было кардинальным решением вопроса, надо было искать работу. И помог мне в этом...Аграновский. ...Но пока жизнь в доме творчества развивалась по своим законам. Московские журналистки приходили на утренние занятия радостно-возбуждённые, прилюдно вспоминая, каким замечательным был вечер, как потрясающе пел Анатолий Абрамович. На эти посиделки собиралось довольно много народу. Почему я не напросилась? Сейчас обязательно бы примкнула, но тогда мешала стеснительность, чувство провинциальной неполноценности. Оно охватывало меня, когда несла мастеру три жалких "хвостика" - по колонке из трёх номеров областной газеты. В Белгороде я ими гордилась - публикация с продолжением. Но здесь.... Рядом с яркими глянцевыми номерами "Смены"...Рядом с нарядными журналистками, говорившими с кумиром на равных, как давние знакомые, я сникла. До меня и очередь не дойдёт... Но он начал на следующий день с моего материала. Хвалил? Нет, это, пожалуй, громко сказано. Но назвал его единственным, который ему понятен. Почему, зачем сделан. Были это губкинские очерки. Там, в Губкине, тогда начинали разрабатывать железорудное месторождение. Новая технология, - открытым способом, новый город, новые люди.... Об этом что-то немудреное, без особого полёта, и написала. Был там один эпизод, который мне самой нравился - о рождении ребёнка в поезде. Всё в Губкине было молодое, спешащее, всё на ходу. А моих московских коллег он не хвалил. И здесь наши оценки совпали, его точные и выверенные, и мои смутные и неуверенные. Накануне, взяв номера "Смены", оставленные перед обсуждением на столе у входа, я старательно прочла большие куски с прекрасными иллюстрациями. "Бог удачи в моей рукавице". Ух, ты! Но в чём удача, не дозналась. Огромные расстояния от Москвы до Якутии. Запредельные морозы со "звёздным шепотом" - это когда влага от дыхания замерзает и опадает со звуком. Кимберлитовые трубки, сияющие алмазы. За всеми этими подробностями ощущалась поглощенность экзотикой, доступной благодаря командировке. Не очень осмысленные детали, эмоции случайных людей, которым удалось заглянуть в чужое дело с психологической установкой восхититься. - Но о чём это? - задал авторам мой вопрос Анатолий Абрамович. - И для чего? Впрочем, написано красиво. Вдохновлённая Аграновским, его словами, подтвердившими мои внутренние ощущения, в Белгороде я села за материал, который назывался "Высоко, но от земли не отрываясь". О том, как ломаются жизни выпускников школ, которым сулили в классе непременно победное и розовое будущее, при столкновении с суровой реальностью. Факты у меня были, в районке всё близко, всё прослеживается легко изо дня в день. Послала Анатолию Абрамовичу. А ответили мне сотрудники отдела школ "Известий" - будем печатать. После появления большого "куска" в центральнейшей из газет, меня пригласили на работу в "Учительскую". Сделали вызов, добились прописки в Москве, и жизнь моя потекла по новому руслу, вышла на другой уровень. С Аграновским я больше не виделась. Я даже не решилась поблагодарить его лично, только через известинских "школьников" - о, эта дурацкая зажатость. Когда в столице я слегка раскрепостилась, было поздно. Он умер рано, сдало сердце. Но за этот толчок - в одно касание - направивший меня в нужное мне русло, я ему благодарна не меньше, чем за его замечательные статьи.