В творческой биографии Бунина Москва занимает особое место

Трудно назвать большого русского писателя, который не стремился бы в Москву, чтобы здесь, на семи холмах, среди памятников седой старины и стремительных потоков новых течений во всю ширь развернуть свой природный литературный талант.Мировую известность получили имена выдающихся виртуозов художественного слова, которые, прибыв в Златоглавую из глубин и окраин великой России, прославили в ней свое авторское перо, прожили яркую и насыщенную событиями жизнь, а потом обрели вечный покой в здешних некрополях под сенью нарядных церквей и древних монастырских стен.Николай Васильевич Гоголь, Антон Павлович Чехов, Михаил Афанасьевич Булгаков, Владимир Алексеевич Гиляровский – вот лишь некоторые звездные имена из этой славной когорты.[b]Гость дорогой[/b]А вот Иван Алексеевич Бунин бывал в Москве проездом. Между приземистым двухэтажным домом на Большой Дворянской улице в Воронеже, где родился писатель, и его могилой на парижском кладбище Сент-Женевьев-де Буа Москва была не просто промежуточным полустанком на сложном жизненном пути, а важным этапом роста литературного профессионализма Бунина, значимой вехой его творческого и личностного развития.Сергей Есенин метко заметил: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи». Справедливость этой мысли подтверждает тот факт, что многие произведения Бунина, в которых даны наиболее динамичные, зримые, детальные описания Москвы, созданы автором уже вдали от Родины. Так, например, короткую повесть «Митина любовь» и рассказ «Благосклонное участие» Иван Алексеевич написал в Приморских Альпах близ Ниццы.Но какой живой и натуральной предстает перед читателем Москва со страниц этих литературных шедевров!«В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта… Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару. Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Как будто правда прилетели жаворонки и принесли с собой тепло, радость. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно синеющим небом.Вдали, с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь…» «И целых три недели Москва работает, торгует, веселится, но среди всех своих разнообразных дел, интересов и развлечений, втайне живет только одним – ожиданием знаменательного вечера двадцать седьмого декабря. Великое множество афиш всех цветов и размеров пестрит на всех ее улицах и перекрестках: «На дне», «Синяя птица», «Три сестры», Шаляпин в «Русалке», Собинов в «Снегурочке», Шор, Крейн и Эрлих, опера Зимина, вечер Игоря Северянина… Но теперь всякому бьет в глаза только та маленькая афиша, на которой крупно начертано имя, отчество и фамилия благосклонной участницы литературно-вокально-музыкального вечера в пользу недостаточных учеников пятой московской гимназии».Бунин понял своеобразный дух Москвы, почувствовал ее уникальную энергетику и «загостился» в ней почти на четверть века. Здесь он получил первое серьезное признание как писатель, познакомился со своей преданной и любящей женой – Верой Муромцевой. Стены многих московских домов бережно хранят воспоминания о замечательном русском писателе.Нам стоит освежить в своей памяти их адреса, чтобы лучше понять интереснейшую судьбу Ивана Алексеевича, его многогранное, светлое творчество.[b]Арбат, 4[/b]Бунин был истинным представителем русского дворянства. Всегда и во всем аристократ, эстет, он никогда не скрывал, а, напротив, всячески подчеркивал принадлежность к своему классу, древнему роду. Бунин любил одеваться красиво и модно: твердые воротнички, галстук лучшего качества... Любил носить белое: шляпы, канотье, кепи. При этом Бунин был беден, а под старость просто нищ.Подчиняясь суровой необходимости экономить средства, в первые свои посещения Москвы Бунин останавливался в скромной гостинице «Столица», расположенной по адресу: Арбат, 4. Этот вполне обычный трехэтажный дом, сохранившийся до наших дней, неказист и по-московски уютен.Почти напротив (Арбат, 9) располагалась редакция журнала «Сверчок» и квартира издателей Бунина братьев Вернеров.Впоследствии воспоминания об этой гостинице вошли в цикл «Темные аллеи», в рассказ «Муза». Главный герой «Музы» признавался: «Неприятно и скучно я жил… В памяти осталось: непрестанно валит за окнами снег, глухо гремят, звонят по Арбату конки, вечером кисло воняет пивом и газом в тускло освещенном ресторане».Правда, был в жизни этого героя и светлый момент. К нему вдруг явилась девушка, представилась консерваторкой Музой Граф, прошла в его скромненький номер и сказала: «Прикажите, если у вас есть деньги, купить у Белова яблок ранет – тут, на Арбате».Белов носил неофициальный, но почетный титул «патриарха московской гастрономии», а его продукция была одним из символов благополучия и качества. Когда гость желал польстить самолюбию хозяина, то, пробуя сыр или колбасу, прямо говорил: «Вот сейчас видно, что беловский товар»… Беловский магазин помещался в доме № 33 по тому же Арбату.[b]В дорогу дальнюю[/b]В начале ХХ века культурная атмосфера Москвы была запредельно наэлектризована. В 1901 и 1903 годах в Первопрестольной с огромным успехом прошли художественные выставки «Мир искусства», организованные издателем и редактором одноименного журнала Сергеем Дягилевым. В 1906 году в Москве была открыта народная консерватория, в 1907 году организован Дом песни, ставивший целью пропаганду новых идей в музыке. На подмостках Большого театра блистал Шаляпин. На литературных вечерах молодые таланты читали свои новые произведения.Бунин ворвался в эту искрящуюся освежающими грозовыми разрядами творческую атмосферу, сразу обратив на себя внимание коллег по писательскому цеху.Вот что пишет Андрей Белый в своих мемуарах «Начало века»: «Четыре часа; «файфо-клок» у Бальмонта в Толстовском… И сидит здесь: при стене, без единого слова: брюнет моложавого вида, военный, румяный, с красным околышем и с серебряным аксельбантом: Джунковский… сидит и литературная дама, Андреева… сидит кто-нибудь из Сабашниковых; толстоватая Минцлова целится в нас миниатюрной лорнеткой; какой-нибудь приват-доцент, поэт Балтрушайтис или Поляков – за столом; и является Бунин, Иван Алексеевич, – желчный такой, сухопарый, как выпитый, с темно-зелеными пятнами около глаз, с заостренным и клювистым, как у стервятника, профилем, с прядью спадающей темных волос, с темно-русой испанской бородкой, с губами, едва дососавшими свой неизменный лимон; и брюзжит, и косится: на нас, декадентов, которых тогда он весьма ненавидел за то, что его «Листопад» в «Скорпионе» не шел… я его юношей страшно боялся; он, перемогая едва отвращенье к «отродью» ему нелюбезных течений, с непередаваемой дрожью, отвертываясь, мне совал кисть руки; и потом, стервенясь (от припадков сердечных, наверное, в нем начинавшихся от одного моего неприятного вида), бросал свои взоры косые, как кондор, подкрадывающийся к одиноко лежащему раненому…»Вот такую живописную картину изобразил Борис Бугаев, он же знаменитый поэт, писатель, философ и теоретик символизма Андрей Белый. Бунин не принимал символизма, но в своей частной жизни, разумеется, он оставался своим в среде литераторов, участвовал в общих вечерах, выступлениях, салонах, банкетах, как водилось в ту пору. Бунину ближе были участники горьковского «Знания», телешовской «Среды»: между этими группами и «скорпионами» всегда происходили трения, идеологические и творческие разногласия.Московская квартира одаренного писателя, критика и публициста Бориса Зайцева в доме, расположенном на углу Спиридоновки и Гранатного переулка, служила местом литературных встреч, в которых участвовали Бальмонт, Городецкий, Сологуб... На одной из таких встреч, состоявшейся 4 ноября 1906 года, Бунин познакомился с Верой Муромцевой. Молодая, очень красивая московская барышня была дочерью Н. А. Муромцева, члена Московской городской управы, и племянницей С. А. Муромцева, председателя Государственной Думы. Вера Николаевна получила блестящее образование – окончила естественный факультет Высших женских курсов, прекрасно знала литературу, театр, музыку, в совершенстве владела немецким, французским, итальянским, английским языками, переводила на русский Флобера и других французских писателей.Гюстав Флобер, автор гениальных романов «Мадам Бовари», «Саламбо», «Воспитание чувств», оказался точкой соприкосновения Ивана Алексеевича и Веры Николаевны. Предельно лаконично и весьма убедительно свидетельствуют об этом строки воспоминаний Бориса Зайцева «Дневник писателя»: «Нельзя сказать, чтобы у нас хорошо знали Флобера… Одним из ранних его ценителей русских явился князь А. И. Урусов – дилетант-эстет, не профессионал, но человек тонкий и со вкусом. От блестящей адвокатской деятельности урывал он время для литературы… Большими его поклонниками оказались Бальмонт и Бунин. К моему величайшему удивлению – и Максим Горький… Для собрания сочинений двинули тяжелую артиллерию.Огромные тома выходили со статьями, примечаниями, вариантами. «Госпожу Бовари» перевела Чеботаревская под редакцией Вячеслава Иванова, «Саламбо» – Минский, «Искушение» – мое. «Сентиментальное воспитание» – В. Муромцевой под редакцией Бунина…» Несмотря на то что Вера Николаевна была моложе Бунина почти на десять лет, у них начался красивый роман, типично московский: с театрами, концертами. Бунин много общался с Куприным, Андреевым, Горьким, многими редакторами, издателями. Вскоре Бунин и Муромцева отправились в свое первое длительное путешествие, которое всегда называли свадебным. Бунин тогда будто повенчался с Востоком: обрело реальность его стремление и пристрастие к древности, к истокам иных цивилизаций, к познанию вечности. «Меня влекли все некрополи, все кладбища мира...» – позднее напишет он.Готовясь к поездке, Бунин перечитывал Библию и Коран. Они выехали из Одессы в начале апреля 1907 года, а 15-го уже были в Константинополе. Вера Николаевна записала в дневнике: «Ян ([i]Иван Бунин.[/i] – [b]В. Р.[/b]) называет мне дворцы, мимо которых мы проходим, сады, кладбища… Он знает Константинополь не хуже Москвы».Затем Мраморным морем, через Дарданеллы, они плывут в Грецию, в Афины. Все возбуждает бунинское воображение, все воздействует на него чрезвычайно. Он думал: не уехать ли на несколько лет из России, совершить кругосветное путешествие, побывать в Африке, Южной Америке, на островах Таити.Из Греции поплыли дальше: Африка, Александрия, затем Египет, Иудея, Иерусалим, Хеврон, Вифлеем…[b]Покровский бульвар, 18/15[/b]Всю жизнь у Бунина была страсть к путешествиям, бродяжничеству. Должно быть, еще с юношеских прогулок пешком или верхом по окрестным полям, лесам, селам вошла в него тяга к свободному и одинокому движению, обостренному созерцанию привычного, наблюдению за всякой мелочью и фиксации ее в себе и последующей обрисовке словом.Он добирался до Индии, до Цейлона. Любил пароходы, порты, острова, океан, новые моря и новые земли.В 1915 году Ивану Алексеевичу Бунину – сорок пять лет. Он бодр, изящен, живет напряженной и внешней, и внутренней жизнью. А в мире идет большая война. Как-то в городской суматохе, В Москве, в витрине книжного магазина Бунин случайно увидел обложку книги Томаса Манна «Смерть в Венеции».Название дало «затем, уже в Орловщине, толчок ассоциативному движению мысли», он вспомнил о внезапной смерти какого-то американца на Капри «и тотчас решил написать «Смерть на Капри», что и сделал в четыре дня.В его дневнике появилась запись: «14–19 августа писал рассказ «Господин из Сан-Франциско». Плакал, пиша конец… И Сан-Франциско, и все прочее (кроме того, что какой-то американец действительно умер после обеда в «Квисисане») я выдумал».Свое новое произведение Иван Алексеевич впервые прочитал на знаменитых «Телешовских средах». Это был литературный салон, душой и организатором которого выступил талантливый писатель Николай Дмитриевич Телешов. «Среды» регулярно собирались с 1899 по 1916 год. Начиная с 1913 года они проходят в особняке купца Карзинкина по адресу: Покровский бульвар, дом 18/15, доставшемся в качестве свадебного приданого супруге писателя – Алене Андреевне. Рассказ произвел сильное впечатление на слушателей.«Господин из Сан-Франциско… ехал в Старый Свет на целых два года… единственно ради развлечения… в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле… А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами… …господин из Сан-Франциско сел в глубокое кожаное кресло в углу, возле лампы под зеленым колпаком, надел пенсне и, дернув головой от душившего его воротничка, весь закрылся газетным листом… Он быстро пробежал заглавия некоторых статей… привычным жестом перевернул газету, – как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… И опять, опять пошел корабль в свой далекий морской путь… Был он и на другую, и на третью ночь – опять среди бешеной вьюги, проносившейся над гудевшим, как погребальная месса, и ходившим траурными от серебряной пены горами океаном. Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара… за уходившим в ночь и вьюгу кораблем…» Сравнительно небольшой рассказ «Господин из Сан-Франциско», текст которого занимает не более 20 страниц, оказался настолько гениален, что серьезно повлиял на будущее развитие отечественной литературы.Пройдет менее десяти лет, и другой великий писатель положит перед героиней своего произведения книгу с рассказом «Господин из Сан-Франциско» – положит на стол в уютном доме Турбиных: «Застрял где-то Тальберг со своим денежным гетманским поездом и погубил вечер. Черт его знает, уж не случилось ли, чего доброго, что-нибудь с ним?.. Братья вяло жуют бутерброды.Перед Еленою остывающая чашка и «Господин из Сан-Франциско». Затуманенные глаза, не видя, глядят на слова… мрак, океан, вьюгу…»[b]Поварская, 26[/b]И еще один московский адрес в жизни Бунина: Поварская улица, дом 26. Здесь на первом этаже, в квартире № 2, Иван Алексеевич и Вера Николаевна жили у ее родителей с 26 октября 1917 года до 21 мая 1918 года.Тихая, уютная Поварская улица. Здесь красовалась стройная, благолепная церковь Ржевской Божией Матери. В наши дни о ее существовании напоминают только названия Большого и Малого Ржевских переулков.А название Борисоглебского переулка сохранило память о некогда бывшей здесь церкви Св. мучеников князей Бориса и Глеба. Из всех церквей Поварской улицы до наших дней дожил только древний белокаменный храм Симеона Столпника, чудом уцелевший во время строительства Калининского проспекта (ныне – Новый Арбат).Все дневниковые записи Ивана Алексеевича о зиме 1917–1918 годов вошли позднее в его книгу «Окаянные дни», написанную уже в эмиграции. Из записей же Веры Николаевны можно привести совсем малую: «Мы с Яном были у заутрени в церкви Николы «на курьих ножках». Родители не рискнули пробираться в темноте… Маленькая, уютная, старинная церковка была полна народом.Когда мы вошли, пели «Волною морскою» и слова «гонители» и «мучители» отзывались в сердце совершенно по-иному. Настроение было не пасхальное – многие плакали. И первый раз за всю жизнь «Христос Воскресе» не вызвало праздничной радости. И тут, может быть, мы впервые по-настоящему поняли, что дышать с большевиками одним воздухом невозможно…» И далее: «...устаешь от впечатлений шумных улиц, приобретавших все более хамский вид, от бульваров с зелеными газонами, где в прежнее время желтели и мохнатились одуванчики, а теперь парами лежит освобожденный народ и засыпает шелухой подсолнечной свежую траву – вот и свернешь незаметно для себя в переулок от одного особняка до другого и думаешь о былых временах, смутно ощущая уже, что старый мир, полный несказанной красоты и прелести, уходит в Лету…» Где находится эта «маленькая, уютная, старинная церковка» Николы «на курьих ножках», о которой вспоминает Вера Николаевна Муромцева-Бунина? Ее теперь нет на карте Москвы, как нет и многих других церквей, храмов и соборов. Эта знаменитая на всю Москву церковь упоминается в книге писателя Олега Волкова «Москва дворянских гнезд»: «Особняк, где я помещался в вестибюле, находчиво приспособленном прежними его владельцами под неуютное студенческое жилье… погребком обращен был к Молчановке – длинной извилистой улице, названной по стоявшему на ней некогда двору стрелецкого полковника Михаила Молчанова, отличившегося в сражении с поляками у Арбатских ворот. Не заходил ли этот храбрый рубака в видную с моего угла церковку Николы «на курьих ножках»? Проходя мимо, я гадал, где тут грудились выбрасываемые из царских поварен, расположенных поблизости, остатки или обглоданные царскими гостями птичьи косточки, возле которых возвели церковь? Или представлял себе на этом месте расчищенный бор с полянкой, где на оставшихся от сваленных сосен пнях срубили часовенку, похожую на избушку на курьих ножках…»Сегодня на месте храма Св. Николая Угодника «на курьих ножках» стоит здание средней общеобразовательной школы № 1234, о чем свидетельствует памятная доска, установленная в ее фойе. Хорошая школа, но церковь была краше…[b]фото автора[/b]