Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Вадим Рутковский
«Вознесение» у Никитских
От белоснежного шатра станции метро «Улица 1905 года» до зоопарка по Красной Пресне дорога бежит под горку, а от Большой Грузинской до Никитских ворот плавно поднимается вверх. Таким образом, церковь Вознесения Господня в Сторожах, ставшая историческим и архитектурным символом Москвы XIX века, стоит на возвышенности, и шпиль ее высокой колокольни виден аж от Нового Ваганькова, на месте которого сейчас стоят и шатер уже упомянутой станции метро, и монумент бойцам первой русской революции, и манящее стильными витринами осовремененное здание Пресненского универмага, уже давно сменившее своего владельца. Судьбе было угодно, чтобы с 30-х годов XIX по начало ХХ века в храм Большое Вознесение потянулся поток московской творческой интеллигенции. Он стал персонажем литературных произведений поэтов и писателей. Уютный сквер у его красивой ограды, располагающий к уединению, стал популярным местом романтических свиданий влюбленных парочек. Однако до 1848 года церковь Вознесения Господня у Никитских ворот была лишена всякого романтического ореола и представляла собой типичный московский долгострой. Еще в далекие 1685–1689 годы на ее месте было возведено шатровое здание храма в честь Вознесения Господня. Средства на строительство дала царица Наталия Кирилловна Романова (1655–1694), вторая супруга царя Алексея Михайловича Тишайшего, урожденная Нарышкина, мать императора Петра I. Дворец государыни находился в этих местах, и она распорядилась построить церковь напротив своих палат. Этот храм простоял более ста лет и постепенно обветшал. В период правления императрицы Екатерины II у него появилось солидное соседство – казармы элитного Преображенского полка. Избранным, кто отлично служил, был награжден орденом Святого Георгия, орденом Меча и золотым оружием, разрешалось уйти в отставку «с мундиром», имея честь носить его всегда. За особые воинские заслуги генерала высокого ранга могли удостоить звания «Почетный преображенец». Этого звания удостоился в свое время генерал-аншеф граф А. В. Суворов-Рымникский. Кстати сказать, Александр Васильевич проживал рядом с храмом и частенько появлялся в нем. Знаток Москвы Михаил Пыляев писал: «Он тут… в церкви Вознесения служивал то молебны, то панихиды. Московские старожилы, жившие в пятидесятых годах ([i]XIX века. [/i]– [b]В. Р.[/b]), еще помнили, как Александр Васильевич сам, сделав три земные поклона перед каждою местною иконою, ставил свечку, как он служивал молебны, стоя на коленях, и как он благоговейно подходил под благословение священника». Долгое время по Златоглавой ходили слухи о том, что императрица и ее фаворит тайно венчались в старой Вознесенской церкви, стоявшей на месте храма Большое Вознесение. Но это не более чем красивая московская романтическая легенда. Солидные историки ей не верят и давно установили, что тайное венчание Екатерины и Потемкина состоялось в конце 1774 – начале 1775 года в церкви Самсония, что на Выборгской стороне. А летом 1775 года во время торжеств по случаю заключения мира с Турцией у морганатических супругов родилась дочь Елизавета. Память о тайном браке осталась в семейных преданиях нескольких русских и польских дворянских фамилий, чьи предки присутствовали во время обряда в храме, – Воронцовых, Голицыных, Чертковых, Энгельгардтов, Самойловых и Браницких. Да, и тут Питер потеснил Москву. Но Москва не была бы Москвой, если бы на все случаи жизни у нее не был заготовлен свой изящный, элегантный, эксклюзивный ответ. Ведь венчание солнца русской поэзии с первой светской красавицей в храме Большое Вознесение – это бесспорный, научно доказанный факт! Но об этом чуть позднее. А пока вернемся на строительную площадку. Первоначальный проект церкви разработал гениальный архитектор Василий Баженов. Но ни ему, ни светлейшему князю Потемкину не суждено было увидеть воплощение своей мечты: в скором времени оба скончались. Дело возведения нового храма продолжил талантливый ученик Баженова Матвей Казаков. Однако строительство шло крайне медленно, а нашествие Наполеона в 1812 году и смерть зодчего остановили реализацию проекта. Во время пожара Москвы недостроенное здание сильно пострадало, температура пламени была так высока, что оплавлялись кирпичи в каменной кладке. В 1816 году службы в храме возобновились. Надо было продолжать строительство, но казаковские чертежи погибли во время пожара. В 1827 году эстафету сооружения храма принял архитектор Федор Шестаков, предложивший новый вариант проекта строительства. Ему активно помогал известный зодчий Осип Бове, который придал внешнему виду храма некоторое сходство со Спасо-Преображенским собором в Санкт-Петербурге ...Старинный храм был окончательно разобран в 1831 году, сохранена только шатровая колокольня XVII века, пристроенная к трапезной. Храм Вознесения Господня был освящен архиерейским чином в 1840 году, когда строительство еще не было закончено. После этого стройка затянулась еще на долгие восемь лет и была завершена только в 1848 году новыми мастерами – Афанасием Григорьевым и Евграфом Тюриным. Это была поистине стройка века – она продолжалась более пятидесяти лет. Колокольню выстроили только в 1890-е годы. [b]Вулкан и Венера[/b] 17 февраля 1831 года Александр Сергеевич Пушкин пригласил друзей в свою новую квартиру на Арбате. К поэту пришли князь Петр Андреевич Вяземский, Денис Давыдов, Баратынский, Языков, славянофил Иван Киреевский. Однако мальчишник получился невеселым. Друзья помянули скончавшегося в январе того же года пушкинского однокашника по Царскосельскому лицею, поэта Дельвига. Затем стали обсуждать волнения в Польше, а в разгар застолья начались жаркие дискуссии – в споре о «нравственной пользе» сошлись Вяземский с Баратынским. В какой-то момент гости вспомнили о поводе мероприятия и начали дружно поздравлять Пушкина с окончанием его холостой жизни. Князь Вяземский, как семьянин с самым большим стажем, прочел ему небольшое шутливое нравоучение, но, как ни старались развеселить жениха, Пушкин был чрезвычайно грустен. Назавтра он венчался с Натальей Гончаровой, первой московской красавицей, восемнадцатилетней девушкой с удивительно тонким, наивным, прелестным лицом. Четкая хроника тех событий подробно отражена в письмах Александра Яковлевича Булгакова (1781–1863), сенатора, московского почтдиректора, старшего сына известного дипломата, действительного тайного советника Якова Ивановича Булгакова и француженки Екатерины Любимовны Эмбер, своему брату Константину. Письмо от 16 февраля 1831 года: «В городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится; это скоро должно открыться: середа последний день, в который можно венчать. Невеста, сказывают, нездорова. Он был на балу у наших, отличался, танцевал, после ужина скрылся. «Где Пушкин?» – я спросил, а Гриша Корсаков серьезно отвечал: «Он же был тут весь вечер, а теперь пошел к своей невесте». Хорош визит в 5 часов утра и к больной! Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для нее одной, но и для него лучше бы было, кабы свадьба разошлась». Письмо от 18 февраля 1831 года: «Сегодня свадьба Пушкина наконец. С его стороны посажеными Вяземский и графиня Потемкина, а со стороны невесты – Иван Александрович Нарышкин и Анна Петровна Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви Сергея Михайловича Голицина, но Филарет не позволяет». Письмо от 19 февраля 1831 года: «Кстати сказать, о Пушкине. Филарет-таки поставил на своем: их обвенчали не у князя Сергея Михайловича, а у Старого Вознесения. Никого не велено было пускать, и полиция была для того у дверей. Почему, кажется, нет? Итак, свершилась эта свадьба, которая так долго тянулась. Ну да как будет хороший муж! То-то всех удивит, никто этого не ожидает, и все сожалеют о ней. Я сказал Грише Корсакову: «Быть ей леди Байрон». Он пересказал Пушкину, который смеялся только. Он жене моей говорил на балу: «Пора мне остепениться; ежели не сделает этого жена моя, то нечего уже ожидать от меня». Во время венчания Наталья Николаевна глаз не подымала и была очень бледна. Плохие приметы сыпались одна за другой. Сперва порыв ветра из дверей загасил у жениха свечу, потом Пушкин неловко задел крест с аналоя, и он упал на пол. Когда Пушкин надевал обручальное кольцо на тонкий пальчик Натальи Николаевны, оно выскользнуло из рук. Пушкин был взбешен от собственной неуклюжести. Князь П. А. Вяземский вспоминал, что он увидел злое, напряженное лицо друга – хищно опущенные углы губ, мрачные глаза. На Арбате молодых с иконой встречали Нащокин и Павлуша Вяземский. Супруги задали друзьям славный обед, и Александр Булгаков за столом все удивлялся тихонько, откуда у Пушкина, всегда живущего по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Пушкин не отходил от жены. Князь Петр Андреевич Вяземский поглядывал на них, мысленно улыбаясь, – уж больно непривычно рядом с маленьким Сверчком ([i]прозвище А. С. Пушкина.[/i] – [b]В. Р.[/b]) смотрелась высокая, очень юная и очень скромная жена. К тому же контраст внешностей: «Пушкин по-своему привлекателен, конечно, но бывают у него минуты какого-то полного внешнего безобразия – арап, да и только; вот как в церкви, когда он разозлился на свою неловкость. Наталья Николаевна же – спокойная, невинная, правильная, русская красавица». И еще один фрагмент из письма Александра Яковлевича Булгакова, точно передающий эмоциональную атмосферу, окружавшую женитьбу Пушкина: «Вчера был маскарад в Большом театре… Князь и княгиня Голицыны раздавали сами билеты всем и прислали ложу нашим молодым… За одним столом сидели мы и Пушкин-поэт; беспрестанно подходили любопытные смотреть на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая… На Пушкина всклепали уже какие-то стишки на женитьбу; полагаю, что не мог он их написать, неделю после венца; не помню их твердо, но вот примерно смысл: [i]Хочешь быть учтив – поклонись, Хочешь быть поднят – нагнись, Хочешь быть в раю – молись, Хочешь быть в аду – женись![/i] Как-то эдак. Он, кажется, очень ухаживает за молодой женою и напоминает при ней Вулкана с Венерою…» [b]Артисты[/b] В XIX – начале ХХ века с храмом Большое Вознесение была связана судьба многих деятелей российской культуры. В нем происходили важнейшие события их жизни. В 1863 году здесь отпевали выдающегося русского артиста Михаила Семеновича Щепкина. В один из дней 1920 года в храме Большое Вознесение происходило торжественное и знаменательное событие. Сам Федор Иванович Шаляпин читал Апостол во время венчания своей дочери. Недалеко от храма, на старинном Тверском бульваре, стоит особняк, в котором долгие годы жила Мария Николаевна Ермолова. Здесь она умерла, отсюда 12 февраля по старому стилю 1928 года гроб с ее телом перенесли в церковь Большое Вознесение. «Поэт правды и света, она не нуждалась в виртуозности, как не нуждается в ней истинная молитва», – так написал о Ермоловой известный журналист, управляющий труппой Московского императорского Малого театра Владимир Нелидов. Во время отпевания М. Н. Ермоловой архиепископ Трифон (Туркестанов) обратился к почитателям уникального таланта знаменитой актрисы, собравшимся в храме Большое Вознесение, с такими проникновенными словами: «…К чудесным людям, несущим радостную весть духовного воскресения мира, принадлежит, по моему убеждению, почившая гениальная артистка Мария Николаевна». И в наши дни храм Большое Вознесение у Никитских ворот не обходят стороной видные деятели отечественной культуры, искусства и шоу-бизнеса. В 2008 году талантливый шоумен, популярный актер и успешный бизнесмен Николай Фоменко без лишнего шума и помпы обвенчался в этом храме с Натальей Кутобаевой. [b]Дядя Костя[/b] С храмом Большое Вознесение связано также имя выдающегося деятеля Русской церкви и вокального искусства Константина Васильевича Розова. Великим архидиаконом называли его в народе. Он родился 10 февраля 1874 года в селе Жданово Симбирской губернии Курмышского уезда в семье приходского священника отца Василия Розова. Начальное образование Константин Розов получил в сельской школе, а в 1883 году его определили в Алатырское духовное училище, по окончании которого в 1889 году он был направлен в Симбирск. Там Константин Васильевич продолжил свое образование в Симбирской духовной семинарии. Большой отрадой для юного семинариста было участие в архиерейском хоре Троицкого собора Симбирска. Это послужило началом развития самой природой поставленного голоса молодого Константина Розова при его восхождении к вершинам певческого искусства. В эти годы, как известно, в России после длительного влияния западноевропейской культуры усилилось возрождение традиций древнерусского искусства. Это ощущалось не только в архитектуре, изобразительном искусстве, литературе, музыкальном творчестве, но и в светском и церковном пении. Собиратели редких голосов России обратили внимание на певческий талант Розова и пригласили его в Москву. Это обстоятельство резко изменило судьбу необычайно одаренного молодого человека. В 1898 году митрополитом Московским и Коломенским Владимиром Розов был «определен на штатное диаконское место к Московскому Кафедральному Христа Спасителя собору». Затем резолюцией того же митрополита Владимира от 8 ноября 1902 года Константин Васильевич был определен к Большому Успенскому собору и возведен в сан протодиакона. В Москве Константин Васильевич Розов обретает широкое народное признание. Певчий Синодального хора Успенского собора Московского Кремля Александр Петрович Смирнов вспоминал об этой поре: «В незабываемое десятилетие этого века ([i]двадцатого.[/i] – [b]В. Р.[/b]) в Москве существовали четыре достопримечательности: Художественный и Большой театры, Третьяковская галерея и Синодальный хор. Трудно было приобрести билеты в эти театры, зато всегда и для всех были доступны Третьяковская галерея и Большой Успенский собор в Кремле, где пел Синодальный хор и служил необыкновенный протодиакон Константин Васильевич Розов. И если в Москве кумирами в основном образованной публики были Шаляпин и Качалов, то Розов являлся всеобщим любимцем». Интересно восприятие московской жизни той поры маршалом Г. К. Жуковым: «...По субботам Кузьма водил нас в церковь ко всенощной, а в воскресенье – к заутрене и обедне. В большие праздники хозяин брал нас с собой к обедне в Кремль, в Успенский собор, а иногда и в храм Христа Спасителя. Мы не любили бывать в церкви и всегда старались удрать оттуда под каким-либо предлогом. Однако в Успенский собор ходили с удовольствием слушать великолепный Синодальный хор и специально протодиакона Розова, голос у него был как иерихонская труба…» В многочисленных письмах Константину Розову от почитателей его таланта отмечались необыкновенная сила и красота его голоса. Один из них так выразил свое восхищение диаконским мастерством Константина Васильевича: «…Вчера все, находящиеся в соборе, в день «Чина Православия», были поражены Вашим могучим голосом и чеканным Вашим прочтением Анафемы. Вы по исполнению и голосу второй Шаляпин…» Великолепию голоса Константина Розова в полной мере соответствовал его замечательный облик: природа наделила его статностью и обаянием. По воспоминаниям А. П. Смирнова, «… одна внешность Константина Васильевича вызывала радостное чувство. Человек высокого роста в соответствии с полнотой, с красивым лицом, курчавыми волосами был во всем очень гармоничен и являл собой русского красавца…» Голос Константина Васильевича вызывал всеобщее восхищение. Это был прекрасный, необыкновенный по тембру бас-профундо бельканто исключительного звучания, без каких-либо хрипов и качаний. Благодарные москвичи называли Розова своим дядей Костей. Признание его выдающегося артистического мастерства письменно засвидетельствовали Розову и корифеи Московского Художественного театра: «Просим принять наше приветствие как почитателей Вашего могучего голоса и чуткого таланта по случаю 25-летнего юбилея Вашей деятельности. Он дорог нам еще и тем, что Вы Ваше дарование принесли на сцену Московского Художественного академического театра, принимая участие в пьесах «Каин» Байрона и «Царь Федор Иоаннович» А. Толстого…» Колоритный образ Розова нашел свое яркое отображение в произведениях русских писателей: Пантелеймона Романова «Русь» (1936 г.), Алексея Толстого «Хождение по мукам» (1922–1941), Вячеслава Шишкова «Угрюм-река» (1933 г.) и других. В 1910-х годах фирма «Пате» и ряд других компаний сделали серию музыкальных записей духовных песнопений в исполнении Розова на граммофонных и патефонных пластинках. Некоторые из них ныне восстановлены и воспроизведены в долгоиграющей пластинке «Великий Архидиакон Константин Васильевич Розов. 1874–1923», издание Московской патриархии, 1990 г., фирма «Мелодия». 21 мая по старому стилю Церковь отмечает день московской святыни – иконы Владимирской Божией Матери, находившейся в Успенском соборе Московского Кремля, а также день памяти равноапостольного царя Константина. Случилось так, что похороны Константина Васильевича Розова в 1923 году были именно в этот знаменательный день. Гроб был установлен в храме Большое Вознесение у Никитских ворот. Накануне совершилась всенощная. Служил весь причт Успенского собора с протопресвитером Н. А. Любимовым во главе. Литургия и отпевание следующего дня были длительными, и выдержать всю службу, да еще при полном храме присутствующих, было трудно. Но москвичей подвигала любовь к Константину Васильевичу. Народом были заполнены обе прилегающие к храму улицы. Катафалк, запряженный двумя парами лошадей в белых попонах, с гробом направился на Ваганьковское кладбище в сопровождении тысяч благодарных людей. [b]Краткое послесловие[/b] Храм Большое Вознесение у Никитских ворот, одно из прекрасных архитектурных творений прошлого, несмотря на окружающую его новую застройку, по-прежнему доминирует в облике старой московской площади. Храм находится в окружении чудом сохранившихся до наших дней дворянских городских усадеб. На Малой и Большой Никитских улицах, по соседству с храмом, расположены усадьбы Долгоруковых-Бобринских, княжны Черкасской, особняки, в которых проживали крупные военачальники, промышленники, литераторы, артисты. Здесь, у Никитских ворот, ясно чувствуется пульс сердца России, живое дыхание ее истории. Храм, стоящий у перекрестья оживленных московских улиц, незримыми узами связывает судьбы многих выдающихся людей прошлого с нами, наследниками их творческих, духовных, интеллектуальных свершений. И наша главная задача состоит в том, чтобы бережно сохранить и заботливо приумножить это бесценное наследство. [b]фото автора[/b]
Общество
Откуда в полуазиатской, купеческой Москве взяться средневековым замкам?
В основной своей массе человечество мыслит стандартно, если не сказать более жестко – примитивно.Не согласны? Тогда проведите простой эксперимент. Оказавшись в какой-нибудь компании, выберите удобный момент и четко произнесите такую фразу: «Я побывал в краю живописных гор и романтичных замков!» Большинство присутствующих сразу подумают о том, что вы вернулись из Австрии, Германии или Швейцарии.Практически равна нулю вероятность того, что среди присутствующих найдется некий чудак, оригинальный мозг которого выдвинет гипотезу, что вы совершили экскурсию по Москве. А ведь в предположении этом ровным счетом нет ничего фантастического. Действительно, о том, что в столице есть Воробьевы горы, знает каждый россиянин. Ну а красивых замков, если их хорошенько поискать, легко наберется в количестве, вполне достаточном для незабываемой прогулки по Москве.[b]Дух романтизма[/b]«Откуда в полуазиатской, купеческой Москве взяться средневековым замкам?» – непременно спросит какой-нибудь скептик. Отвечаем.Но начать придется издалека, а точнее, с конца XVIII века. Именно тогда в Российскую империю проник и глубоко укоренился на нашей, открытой всем мировым ветрам почве дух западного рыцарства.В пасмурный, дождливый осенний день 6 ноября 1796 года скончалась императрица Екатерина II. Это печальное событие ознаменовало завершение золотого века просвещенной монархии и начало века рыцарского. Дело в том, что сын Екатерины Великой Павел Петрович был увлечен философией и традициями рыцарства. Император принял на себя звание великого магистра Мальтийского ордена святого Иоанна Иерусалимского и щедро раздаривал командорские кресты своим приближенным.Оригинальное мировоззрение императора не замедлило сказаться на архитектуре главных зданий обеих столиц.Первым градостроительным памятником новой эпохе стал грандиозный комплекс Михайловского замка в Санкт-Петербурге, возведенный по проекту архитекторов В. И. Баженова, В. Ф. Бренна и Е. Т. Соколова. Михайловский замок был сооружен как главная резиденция Павла I, принимавшего участие в его проектировании.В период царствования детей Павла I, императоров Александра I (годы правления 1801–1825) и Николая I (1825– 1855), мода на замки среди российских вельмож получила дальнейшее развитие. Одним из уникальных памятников той поры является летняя резиденция новороссийского и бессарабского генерал-губернатора светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова, построенная на южном берегу Крыма, в Алупке. Михаил Семенович, имевший в свете репутацию ревностного англофила, поручил разработку проекта своего дворца английскому зодчему Эдуарду Блору. В декабре 1832 года проект был готов, и началось строительство.Фундаментом для будущего дворца-замка послужила природная диабазовая плита. Было решено использовать местный крымский диабаз и в качестве строительного материала. Блоки из диабаза шли на возведение стен и башен. Летом 1848 года на центральной лестнице, ведущей к главному входу во дворец, поместили шесть мраморных львов. На этом строительство закончилось.Дворец и парк в Алупке настолько прекрасны, что ни у кого не поднялась рука, чтобы их разрушить – ни у разных властей в Гражданскую войну 1918–1920 годов, ни у немецких оккупантов и их союзников во Вторую мировую, ни за все годы советской власти. Алупкинский дворцово-парковый заповедник – жемчужина крымской земли. В феврале 1945 года во время Ялтинской конференции в Воронцовском дворце в Алупке остановился потомственный рыцарь из древнего рода Мальборо – английский премьер-министр сэр Уинстон Черчилль. Покоренный британской элегантностью и восточным великолепием резиденции Воронцова, восхищенный Черчилль признался, что в этих стенах он «почувствовал в далекой России добрую старую Англию».Но из блистательной Северной Пальмиры и благодатного солнечного Крыма вернемся наконец в родную красавицу Москву. В конце XIX – начале ХХ века дух романтизма испытывает новую волну подъема.Его идеи овладевают умами и душами самой просвещенной и богатой части российского общества. Появился и получил развитие новый стиль промышленной архитектуры – романтичный, с арочками, каменным узором и готическими башенками. Поскольку в Москве в конце XIX века жили и трудились лучшие представители отечественной деловой элиты, чутко реагирующие на все новации в культуре, в Первопрестольной в массовом порядке стали строиться промышленные здания, личные резиденции и усадьбы, стилизованные под средневековые замки. Именно их поиску мы и посвятим нашу очередную прогулку по Москве.[b]Типография Левенсона[/b]Много элегантных и стильных зданий построено в Москве по проектам знаменитого архитектора Федора Осиповича Шехтеля (1859–1926). Одно из них выполнено в виде самого настоящего средневекового замка со всеми необходимыми атрибутами подобной постройки.Свернув с Тверской улицы в Мамоновский переулок, а из него – в Трехпрудный, многие путешественники подумают, что оказались во владениях какого-нибудь знатного скандинавского рыцаря – благородного графа, барона или герцога. Фантазия тут же вызовет из небытия тяжелый скрип стальных цепей опускающегося через глубокий ров моста и открывающихся кованых ворот. Это здание Товарищества скоропечатни (типографии) А. А. Левенсона, с высокой шатровой крышей и остроконечными башенками. Несмотря на свои довольно крупные размеры, постройка не только не кажется массивной, а напротив, поражает своей легкостью. В наружных украшениях постройки господствует разумная умеренность, что свидетельствует об отменном вкусе и превосходном чувстве стиля архитектора.С точки зрения высокого искусства, замок Левенсона можно считать романтическим вдвойне. Дело в том, что он освящен именем выдающейся русской поэтессы Марины Цветаевой. Именно из стен этого полиграфического предприятия в 1910 году вышла ее первая книга «Вечерний альбом».А стихи свои Марина Ивановна писала в соседнем доме, расположенном на противоположной стороне Трехпрудного переулка. Этому дому стоит посвятить несколько строк нашего повествования.Одним из самых любимых московской интеллигентной публикой столичных домов было снесенное ныне здание, в котором до своего замужества жила поэтесса Цветаева. Она очень любила этот дом.Внешне цветаевский дом в Трехпрудном переулке был в высшей степени банален, но какая удивительная в нем царила атмосфера! В 1880 году отец поэтессы Иван Владимирович Цветаев женился на юной красавице Варваре Дмитриевне Иловайской. Молодой профессор искусствоведения и его очаровательная избранница поселились в Трехпрудном переулке, в домике, подаренном им Дмитрием Ивановичем Иловайским, отцом молодой супруги.Здание было очень уютным. В этом доме в принципе не могла не сложиться семейная жизнь. Однако в 1890 году в дом Цветаевых приходит беда – после рождения сына Андрея Варвара Дмитриевна умирает. Спустя год Иван Владимирович женился на Марии Александровне Мейн.Ей было всего 23 года, а ему – 44. Спустя год после свадьбы у Цветаевых рождается дочка Марина. Спустя еще два года – Анастасия.Дом Цветаевых в Трехпрудном переулке жил своей увлекательной, насыщенной творческой жизнью. Марина Цветаева складывала ему гимны. «Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном, превратившийся теперь в стихи».[i]Прыжками через три ступениВзбегаем лесенкой крутойВ наш мезонин –Всегда весенний и золотой.Был заповедными соснамиВ темном бору вековомПрежде наш домик любимый.Нежно его берегли мы,Дом с небывалыми веснами,С дивными зимами дом.О, как солнечно и как звездноНачат жизненный первый том,Умоляю, пока не поздно, Приходи посмотреть наш дом!..В переулок сходи Трехпрудный,В эту душу моей души.[/i][b]Замок Шехтеля[/b]Подобно средневековым Франции или Англии, в которых странствующий рыцарь, покидая стены одного гостеприимного замка, видел впереди себя очертания нового, пространство между Большой Садовой улицей и Тверским бульваром щедро дарит современному путешественнику оригинальные постройки, созданные в стиле колоритного жилища европейских графов и баронов.Чтобы убедиться в справедливости этого утверждения, достаточно пройти несколько десятков метров и плавно перейти из Трехпрудного переулка в Ермолаевский, названный так в память о некогда стоявшей на Большой Садовой улице рядом со станцией метро «Маяковская» старинной церкви, освященной во имя св. Ермолая. Исторической справедливости ради стоит отметить, что это была единственная церковь в Москве в честь этого святого.В самом начале Ермолаевского переулка уютно расположился роскошный особняк, выполненный в стиле средневекового замка. Его построил в 1896 году для своей семьи архитектор Ф. О. Шехтель. К этому времени замечательному архитектору исполнилось 36 лет. Это была пора его профессиональной зрелости и полного расцвета творческих сил. После завершения строительства особняка Морозовых на Спиридоновке (1893 г.) он был уже известен и популярен.Гонорар, полученный Шехтелем за этот дворец, позволил талантливому архитектору приступить к постройке своего жилища.Федор Осипович Шехтель по праву считается творцом московского модерна – последнего архитектурного стиля дореволюционной Москвы, во многом определившего ее исторический облик. Далекие предки архитектора, баварцы, переселились в Россию во времена Екатерины Великой.В 1820-х годах Шехтели обосновались в Саратове, где успешно занимались торговлей и вскоре завели собственное дело: ткацкие фабрики, крахмальный завод и маленький летний театр.Отец будущего архитектора отправился в Петербург учиться на инженера-технолога, решил остаться в столице и женился на купеческой дочери Доротее Карловне Гетлих. Там 7 августа 1859 года и родился Франц Шехтель.После окончания саратовской гимназии будущий архитектор продолжил свое образование в Тираспольской римско-католической семинарии, которая готовила священников для местных колонистов.Мать Шехтеля, не имея средств, охотно отдала сына учиться на казенный счет. Конечно, священником он становиться не собирался. По окончании семинарии в 1875 году Шехтель приезжает к матери в Москву, твердо решив стать архитектором. Здесь он поступает в знаменитое училище живописи, ваяния и зодчества.Шехтеля приняли на курс архитектора Д. Н. Чичагова. Там он подружился с Николаем Чеховым, братом писателя, но бедность и нужда не давали возможности учиться в полную силу. «Не птица Божия – кормиться надо», – писал Шехтель.Он перебивался случайными заработками. С третьего курса ученика отчислили за плохую посещаемость. Гениальный Шехтель остался без диплома и без права на самостоятельное строительство.Он пустился «в свободное плавание». Шехтеля увлекла работа графика и оформителя, а работоспособность его была изумительной. Он иллюстрировал книги, журналы, театральные афиши, ресторанные меню, заслужив репутацию «виртуоза карандаша», рисовал виньетки, в том числе и для книг А. П. Чехова, навсегда снискав его дружбу. Не раз просил писателя «попротежировать» ему. Так, в 1887 году по рекомендации Чехова Шехтель исполнил свой первый церковный проект – часовню Михайловской церкви в Таганроге, которая не сохранилась до наших дней. Чехов называл Шехтеля талантливейшим из всех архитекторов, а он почтил память Чехова, построив в 1914 году на его родине библиотеку и музей. И летящая белая чайка на занавесе Московского Художественного театра в Камергерском переулке, напоминавшая о связи театра с Чеховым, – этот символ тоже придумал Шехтель.О своем шедевре в Ермолаевском переулке остроумный Федор Осипович шутливо писал: построил «избушку непотребной архитектуры, которую извозчики принимают то ли за кирку, то ли за синагогу». Над входом была выложена золотистая мозаика с датой постройки «96», латинскими буквами «S» и «N» – инициалами жены архитектора – и тремя ирисами: бутоном, расцветшим и увядающим цветком, что символизировало три стадии человеческой жизни: детство, расцвет и старость. Ирис – и символ модерна, потому здесь в нем видят предначертанный Шехтелем символ новых перемен в искусстве. Сейчас в особняке Ф. О. Шехтеля находится посольство Уругвая.[b]Особняк Кекушева[/b]Из тихого Ермолаевского переулка перенесемся на Остоженку. Здесь нас ждет встреча с новым ярким произведением из плеяды московских замков.Удивительный по изяществу и стилю особняк расположен по адресу: Остоженка, 21. Эта жемчужина раннего модерна создана по проекту одаренного зодчего, яркого стилиста и блестящего рисовальщика – Льва Николаевича Кекушева.Л. Н. Кекушев – человек интересной и загадочной судьбы. Современным историкам архитектуры практически ничего не известно об обстоятельствах и дате смерти этого талантливейшего архитектора.Между тем его творчество связано с реализацией крупных и знаменитых строительных проектов. В 1899 году Кекушев выигрывает конкурс на право разработки проекта гостиницы «Метрополь». К работе над интерьерами и внешним убранством этого грандиозного сооружения были привлечены такие выдающиеся живописцы, как Поленов, Врубель, Коровин, Васнецов. Все они входили в художническое окружение знаменитого промышленника и мецената Саввы Мамонтова, являвшегося главным идейным вдохновителем и инвестором строительства гостиницы. Савва Мамонтов был не только крупным предпринимателем, но и человеком творчески одаренным, однако со сложным и противоречивым характером. Своим волевым решением меценат отдает подряд на строительство гостиницы «Метрополь» архитектору Валькоту, но после разорения Мамонтова новые владельцы нанимают Кекушева управлять строительством. Он блестяще справляется с возложенной на него миссией.Лев Николаевич проявил незаурядные предпринимательские способности. Он быстро сколотил приличное состояние, позволившее ему построить несколько собственных доходных домов в Хамовниках (Олсуфьевский переулок) и особняк, стилизованный под готический замок, на Остоженке. Формы особняка на Остоженке заимствованы из архитектуры европейского Средневековья, но творчески развиты и переосмыслены зодчим в духе модерна: это и угловая граненая башня с шатровой кровлей, и узкие вытянутые окна, и криволинейные очертания дверных рам. После развода замок на Остоженке достался его бывшей жене А. И. Кекушевой.[b]Пока поэзия жива[/b]Красивые дома в стиле модерн, выполненные в форме средневековых замков, не редкость для Москвы. Сегодня мы можем увидеть их готические башенки и стрельчатые окна в разных уголках столицы. В одном из таких особняков, расположенном на проспекте Мира, в доме № 30, находится музей Серебряного века.Здесь с 1910 по 1924 год жил поэт, писатель, критик и переводчик Валерий Брюсов, автор романа «Огненный ангел», проникнутого духом средневекового европейского мистицизма. В доме у Брюсова бывали К. Бальмонт, А. Белый, А. Бенуа, Ю. Балтрушайтис, С. Есенин, Е. Лансере, И. Северянин, В. Ходасевич, В. Маяковский, другие поэты и писатели Серебряного века. Именно на этот адрес писал письма своему учителю самый яркий и талантливый поэт-романтик начала ХХ века Николай Гумилев. В одном из своих ранних программных стихотворений «Я конквистадор в панцире железном…» он заявил о себе так:[i]Я конквистадор в панцире железном,Я весело преследую звезду,Я прохожу по пропастям и безднамИ отдыхаю в радостном саду.Как смутно в небе диком и беззвездном!Растет туман… но я молчу и ждуИ верю, я любовь свою найду…Я конквистадор в панцире железном.И если нет полдневных слов звездам,Тогда я сам мечту свою создамИ песней битв любовно зачарую.Я пропастям и бурям вечный брат,Но я вплету в воинственный нарядЗвезду долин,Лилею голубую.[/i]Эстетическая философия модерна по-прежнему вызывает сильнейший интерес у многих людей. Творческое наследие русских поэтов Серебряного века, как и раньше, волнует наши души. Идеи романтизма и традиции рыцарства не оставляют равнодушными интеллектуалов эпохи глобализации. В обществе как никогда востребованы немеркнущие идеалы красоты, подлинного стиля, изящества и благородной элегантности. Все это вселяет в меня уверенность в том, что мы еще увидим в Москве новое поколение средневековых замков.[b]Фото автора и Игоря ИВАНДИКОВА[/b]
Общество
В творческой биографии Бунина Москва занимает особое место
Трудно назвать большого русского писателя, который не стремился бы в Москву, чтобы здесь, на семи холмах, среди памятников седой старины и стремительных потоков новых течений во всю ширь развернуть свой природный литературный талант.Мировую известность получили имена выдающихся виртуозов художественного слова, которые, прибыв в Златоглавую из глубин и окраин великой России, прославили в ней свое авторское перо, прожили яркую и насыщенную событиями жизнь, а потом обрели вечный покой в здешних некрополях под сенью нарядных церквей и древних монастырских стен.Николай Васильевич Гоголь, Антон Павлович Чехов, Михаил Афанасьевич Булгаков, Владимир Алексеевич Гиляровский – вот лишь некоторые звездные имена из этой славной когорты.[b]Гость дорогой[/b]А вот Иван Алексеевич Бунин бывал в Москве проездом. Между приземистым двухэтажным домом на Большой Дворянской улице в Воронеже, где родился писатель, и его могилой на парижском кладбище Сент-Женевьев-де Буа Москва была не просто промежуточным полустанком на сложном жизненном пути, а важным этапом роста литературного профессионализма Бунина, значимой вехой его творческого и личностного развития.Сергей Есенин метко заметил: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи». Справедливость этой мысли подтверждает тот факт, что многие произведения Бунина, в которых даны наиболее динамичные, зримые, детальные описания Москвы, созданы автором уже вдали от Родины. Так, например, короткую повесть «Митина любовь» и рассказ «Благосклонное участие» Иван Алексеевич написал в Приморских Альпах близ Ниццы.Но какой живой и натуральной предстает перед читателем Москва со страниц этих литературных шедевров!«В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта… Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару. Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Как будто правда прилетели жаворонки и принесли с собой тепло, радость. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно синеющим небом.Вдали, с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь…» «И целых три недели Москва работает, торгует, веселится, но среди всех своих разнообразных дел, интересов и развлечений, втайне живет только одним – ожиданием знаменательного вечера двадцать седьмого декабря. Великое множество афиш всех цветов и размеров пестрит на всех ее улицах и перекрестках: «На дне», «Синяя птица», «Три сестры», Шаляпин в «Русалке», Собинов в «Снегурочке», Шор, Крейн и Эрлих, опера Зимина, вечер Игоря Северянина… Но теперь всякому бьет в глаза только та маленькая афиша, на которой крупно начертано имя, отчество и фамилия благосклонной участницы литературно-вокально-музыкального вечера в пользу недостаточных учеников пятой московской гимназии».Бунин понял своеобразный дух Москвы, почувствовал ее уникальную энергетику и «загостился» в ней почти на четверть века. Здесь он получил первое серьезное признание как писатель, познакомился со своей преданной и любящей женой – Верой Муромцевой. Стены многих московских домов бережно хранят воспоминания о замечательном русском писателе.Нам стоит освежить в своей памяти их адреса, чтобы лучше понять интереснейшую судьбу Ивана Алексеевича, его многогранное, светлое творчество.[b]Арбат, 4[/b]Бунин был истинным представителем русского дворянства. Всегда и во всем аристократ, эстет, он никогда не скрывал, а, напротив, всячески подчеркивал принадлежность к своему классу, древнему роду. Бунин любил одеваться красиво и модно: твердые воротнички, галстук лучшего качества... Любил носить белое: шляпы, канотье, кепи. При этом Бунин был беден, а под старость просто нищ.Подчиняясь суровой необходимости экономить средства, в первые свои посещения Москвы Бунин останавливался в скромной гостинице «Столица», расположенной по адресу: Арбат, 4. Этот вполне обычный трехэтажный дом, сохранившийся до наших дней, неказист и по-московски уютен.Почти напротив (Арбат, 9) располагалась редакция журнала «Сверчок» и квартира издателей Бунина братьев Вернеров.Впоследствии воспоминания об этой гостинице вошли в цикл «Темные аллеи», в рассказ «Муза». Главный герой «Музы» признавался: «Неприятно и скучно я жил… В памяти осталось: непрестанно валит за окнами снег, глухо гремят, звонят по Арбату конки, вечером кисло воняет пивом и газом в тускло освещенном ресторане».Правда, был в жизни этого героя и светлый момент. К нему вдруг явилась девушка, представилась консерваторкой Музой Граф, прошла в его скромненький номер и сказала: «Прикажите, если у вас есть деньги, купить у Белова яблок ранет – тут, на Арбате».Белов носил неофициальный, но почетный титул «патриарха московской гастрономии», а его продукция была одним из символов благополучия и качества. Когда гость желал польстить самолюбию хозяина, то, пробуя сыр или колбасу, прямо говорил: «Вот сейчас видно, что беловский товар»… Беловский магазин помещался в доме № 33 по тому же Арбату.[b]В дорогу дальнюю[/b]В начале ХХ века культурная атмосфера Москвы была запредельно наэлектризована. В 1901 и 1903 годах в Первопрестольной с огромным успехом прошли художественные выставки «Мир искусства», организованные издателем и редактором одноименного журнала Сергеем Дягилевым. В 1906 году в Москве была открыта народная консерватория, в 1907 году организован Дом песни, ставивший целью пропаганду новых идей в музыке. На подмостках Большого театра блистал Шаляпин. На литературных вечерах молодые таланты читали свои новые произведения.Бунин ворвался в эту искрящуюся освежающими грозовыми разрядами творческую атмосферу, сразу обратив на себя внимание коллег по писательскому цеху.Вот что пишет Андрей Белый в своих мемуарах «Начало века»: «Четыре часа; «файфо-клок» у Бальмонта в Толстовском… И сидит здесь: при стене, без единого слова: брюнет моложавого вида, военный, румяный, с красным околышем и с серебряным аксельбантом: Джунковский… сидит и литературная дама, Андреева… сидит кто-нибудь из Сабашниковых; толстоватая Минцлова целится в нас миниатюрной лорнеткой; какой-нибудь приват-доцент, поэт Балтрушайтис или Поляков – за столом; и является Бунин, Иван Алексеевич, – желчный такой, сухопарый, как выпитый, с темно-зелеными пятнами около глаз, с заостренным и клювистым, как у стервятника, профилем, с прядью спадающей темных волос, с темно-русой испанской бородкой, с губами, едва дососавшими свой неизменный лимон; и брюзжит, и косится: на нас, декадентов, которых тогда он весьма ненавидел за то, что его «Листопад» в «Скорпионе» не шел… я его юношей страшно боялся; он, перемогая едва отвращенье к «отродью» ему нелюбезных течений, с непередаваемой дрожью, отвертываясь, мне совал кисть руки; и потом, стервенясь (от припадков сердечных, наверное, в нем начинавшихся от одного моего неприятного вида), бросал свои взоры косые, как кондор, подкрадывающийся к одиноко лежащему раненому…»Вот такую живописную картину изобразил Борис Бугаев, он же знаменитый поэт, писатель, философ и теоретик символизма Андрей Белый. Бунин не принимал символизма, но в своей частной жизни, разумеется, он оставался своим в среде литераторов, участвовал в общих вечерах, выступлениях, салонах, банкетах, как водилось в ту пору. Бунину ближе были участники горьковского «Знания», телешовской «Среды»: между этими группами и «скорпионами» всегда происходили трения, идеологические и творческие разногласия.Московская квартира одаренного писателя, критика и публициста Бориса Зайцева в доме, расположенном на углу Спиридоновки и Гранатного переулка, служила местом литературных встреч, в которых участвовали Бальмонт, Городецкий, Сологуб... На одной из таких встреч, состоявшейся 4 ноября 1906 года, Бунин познакомился с Верой Муромцевой. Молодая, очень красивая московская барышня была дочерью Н. А. Муромцева, члена Московской городской управы, и племянницей С. А. Муромцева, председателя Государственной Думы. Вера Николаевна получила блестящее образование – окончила естественный факультет Высших женских курсов, прекрасно знала литературу, театр, музыку, в совершенстве владела немецким, французским, итальянским, английским языками, переводила на русский Флобера и других французских писателей.Гюстав Флобер, автор гениальных романов «Мадам Бовари», «Саламбо», «Воспитание чувств», оказался точкой соприкосновения Ивана Алексеевича и Веры Николаевны. Предельно лаконично и весьма убедительно свидетельствуют об этом строки воспоминаний Бориса Зайцева «Дневник писателя»: «Нельзя сказать, чтобы у нас хорошо знали Флобера… Одним из ранних его ценителей русских явился князь А. И. Урусов – дилетант-эстет, не профессионал, но человек тонкий и со вкусом. От блестящей адвокатской деятельности урывал он время для литературы… Большими его поклонниками оказались Бальмонт и Бунин. К моему величайшему удивлению – и Максим Горький… Для собрания сочинений двинули тяжелую артиллерию.Огромные тома выходили со статьями, примечаниями, вариантами. «Госпожу Бовари» перевела Чеботаревская под редакцией Вячеслава Иванова, «Саламбо» – Минский, «Искушение» – мое. «Сентиментальное воспитание» – В. Муромцевой под редакцией Бунина…» Несмотря на то что Вера Николаевна была моложе Бунина почти на десять лет, у них начался красивый роман, типично московский: с театрами, концертами. Бунин много общался с Куприным, Андреевым, Горьким, многими редакторами, издателями. Вскоре Бунин и Муромцева отправились в свое первое длительное путешествие, которое всегда называли свадебным. Бунин тогда будто повенчался с Востоком: обрело реальность его стремление и пристрастие к древности, к истокам иных цивилизаций, к познанию вечности. «Меня влекли все некрополи, все кладбища мира...» – позднее напишет он.Готовясь к поездке, Бунин перечитывал Библию и Коран. Они выехали из Одессы в начале апреля 1907 года, а 15-го уже были в Константинополе. Вера Николаевна записала в дневнике: «Ян ([i]Иван Бунин.[/i] – [b]В. Р.[/b]) называет мне дворцы, мимо которых мы проходим, сады, кладбища… Он знает Константинополь не хуже Москвы».Затем Мраморным морем, через Дарданеллы, они плывут в Грецию, в Афины. Все возбуждает бунинское воображение, все воздействует на него чрезвычайно. Он думал: не уехать ли на несколько лет из России, совершить кругосветное путешествие, побывать в Африке, Южной Америке, на островах Таити.Из Греции поплыли дальше: Африка, Александрия, затем Египет, Иудея, Иерусалим, Хеврон, Вифлеем…[b]Покровский бульвар, 18/15[/b]Всю жизнь у Бунина была страсть к путешествиям, бродяжничеству. Должно быть, еще с юношеских прогулок пешком или верхом по окрестным полям, лесам, селам вошла в него тяга к свободному и одинокому движению, обостренному созерцанию привычного, наблюдению за всякой мелочью и фиксации ее в себе и последующей обрисовке словом.Он добирался до Индии, до Цейлона. Любил пароходы, порты, острова, океан, новые моря и новые земли.В 1915 году Ивану Алексеевичу Бунину – сорок пять лет. Он бодр, изящен, живет напряженной и внешней, и внутренней жизнью. А в мире идет большая война. Как-то в городской суматохе, В Москве, в витрине книжного магазина Бунин случайно увидел обложку книги Томаса Манна «Смерть в Венеции».Название дало «затем, уже в Орловщине, толчок ассоциативному движению мысли», он вспомнил о внезапной смерти какого-то американца на Капри «и тотчас решил написать «Смерть на Капри», что и сделал в четыре дня.В его дневнике появилась запись: «14–19 августа писал рассказ «Господин из Сан-Франциско». Плакал, пиша конец… И Сан-Франциско, и все прочее (кроме того, что какой-то американец действительно умер после обеда в «Квисисане») я выдумал».Свое новое произведение Иван Алексеевич впервые прочитал на знаменитых «Телешовских средах». Это был литературный салон, душой и организатором которого выступил талантливый писатель Николай Дмитриевич Телешов. «Среды» регулярно собирались с 1899 по 1916 год. Начиная с 1913 года они проходят в особняке купца Карзинкина по адресу: Покровский бульвар, дом 18/15, доставшемся в качестве свадебного приданого супруге писателя – Алене Андреевне. Рассказ произвел сильное впечатление на слушателей.«Господин из Сан-Франциско… ехал в Старый Свет на целых два года… единственно ради развлечения… в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле… А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами… …господин из Сан-Франциско сел в глубокое кожаное кресло в углу, возле лампы под зеленым колпаком, надел пенсне и, дернув головой от душившего его воротничка, весь закрылся газетным листом… Он быстро пробежал заглавия некоторых статей… привычным жестом перевернул газету, – как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… И опять, опять пошел корабль в свой далекий морской путь… Был он и на другую, и на третью ночь – опять среди бешеной вьюги, проносившейся над гудевшим, как погребальная месса, и ходившим траурными от серебряной пены горами океаном. Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара… за уходившим в ночь и вьюгу кораблем…» Сравнительно небольшой рассказ «Господин из Сан-Франциско», текст которого занимает не более 20 страниц, оказался настолько гениален, что серьезно повлиял на будущее развитие отечественной литературы.Пройдет менее десяти лет, и другой великий писатель положит перед героиней своего произведения книгу с рассказом «Господин из Сан-Франциско» – положит на стол в уютном доме Турбиных: «Застрял где-то Тальберг со своим денежным гетманским поездом и погубил вечер. Черт его знает, уж не случилось ли, чего доброго, что-нибудь с ним?.. Братья вяло жуют бутерброды.Перед Еленою остывающая чашка и «Господин из Сан-Франциско». Затуманенные глаза, не видя, глядят на слова… мрак, океан, вьюгу…»[b]Поварская, 26[/b]И еще один московский адрес в жизни Бунина: Поварская улица, дом 26. Здесь на первом этаже, в квартире № 2, Иван Алексеевич и Вера Николаевна жили у ее родителей с 26 октября 1917 года до 21 мая 1918 года.Тихая, уютная Поварская улица. Здесь красовалась стройная, благолепная церковь Ржевской Божией Матери. В наши дни о ее существовании напоминают только названия Большого и Малого Ржевских переулков.А название Борисоглебского переулка сохранило память о некогда бывшей здесь церкви Св. мучеников князей Бориса и Глеба. Из всех церквей Поварской улицы до наших дней дожил только древний белокаменный храм Симеона Столпника, чудом уцелевший во время строительства Калининского проспекта (ныне – Новый Арбат).Все дневниковые записи Ивана Алексеевича о зиме 1917–1918 годов вошли позднее в его книгу «Окаянные дни», написанную уже в эмиграции. Из записей же Веры Николаевны можно привести совсем малую: «Мы с Яном были у заутрени в церкви Николы «на курьих ножках». Родители не рискнули пробираться в темноте… Маленькая, уютная, старинная церковка была полна народом.Когда мы вошли, пели «Волною морскою» и слова «гонители» и «мучители» отзывались в сердце совершенно по-иному. Настроение было не пасхальное – многие плакали. И первый раз за всю жизнь «Христос Воскресе» не вызвало праздничной радости. И тут, может быть, мы впервые по-настоящему поняли, что дышать с большевиками одним воздухом невозможно…» И далее: «...устаешь от впечатлений шумных улиц, приобретавших все более хамский вид, от бульваров с зелеными газонами, где в прежнее время желтели и мохнатились одуванчики, а теперь парами лежит освобожденный народ и засыпает шелухой подсолнечной свежую траву – вот и свернешь незаметно для себя в переулок от одного особняка до другого и думаешь о былых временах, смутно ощущая уже, что старый мир, полный несказанной красоты и прелести, уходит в Лету…» Где находится эта «маленькая, уютная, старинная церковка» Николы «на курьих ножках», о которой вспоминает Вера Николаевна Муромцева-Бунина? Ее теперь нет на карте Москвы, как нет и многих других церквей, храмов и соборов. Эта знаменитая на всю Москву церковь упоминается в книге писателя Олега Волкова «Москва дворянских гнезд»: «Особняк, где я помещался в вестибюле, находчиво приспособленном прежними его владельцами под неуютное студенческое жилье… погребком обращен был к Молчановке – длинной извилистой улице, названной по стоявшему на ней некогда двору стрелецкого полковника Михаила Молчанова, отличившегося в сражении с поляками у Арбатских ворот. Не заходил ли этот храбрый рубака в видную с моего угла церковку Николы «на курьих ножках»? Проходя мимо, я гадал, где тут грудились выбрасываемые из царских поварен, расположенных поблизости, остатки или обглоданные царскими гостями птичьи косточки, возле которых возвели церковь? Или представлял себе на этом месте расчищенный бор с полянкой, где на оставшихся от сваленных сосен пнях срубили часовенку, похожую на избушку на курьих ножках…»Сегодня на месте храма Св. Николая Угодника «на курьих ножках» стоит здание средней общеобразовательной школы № 1234, о чем свидетельствует памятная доска, установленная в ее фойе. Хорошая школа, но церковь была краше…[b]фото автора[/b]
Общество
В июне этого года исполняется 60 лет со дня смерти Ивана Шмелева
В этом году, 24 июня, исполняется ровно 60 лет с того печального дня 1950 года, когда вдали от Родины, под Парижем, покинул этот мир замечательный русский писатель Иван Сергеевич Шмелев. Это достойный повод совершить экскурсию по тихим улицам и переулкам его любимого Замоскворечья.[b]У каждого – свое[/b]Однажды в годы моей студенческой юности мы с университетскими друзьями по обыкновению весело отмечали успешное окончание сессии в уютном недорогом ресторанчике в окрестностях Пятницкой улицы. И также традиционно спорили, на этот раз о том, какой из районов старой Москвы был наиболее популярен у писателей. Среди претендентов назывались и Арбат, и Плющиха, и Тверской бульвар, но пальмой первенства в конце концов было увенчано Замоскворечье. И это, по нашему единодушному мнению, было справедливо и заслуженно.Действительно, в разные годы в Замоскворечье жили великий драматург А. Н. Островский, могучий титан русской литературы Лев Николаевич Толстой, гениальный Антон Павлович Чехов, талантливый и самобытный поэт Аполлон Григорьев.Кстати, именно этот последний дал своему родному району необычайно трогательную характеристику: «Вот тут-то… началось мое несколько сознательное детство, то есть детство, которого впечатления имели и сохранили какой-либо смысл. Родился я не тут, родился я на Тверской; помню себя с трех или даже с двух лет, но то было младенчество. Вскормило меня, возлелеяло Замоскворечье».Но самое яркое, эмоциональное, выстраданное и глубоко пронзительное признание в безграничной любви к этому удивительному пространству старой Москвы прозвучало в жемчужине позднего творчества выдающегося русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева, в его повести «Лето Господне»: «…едем на Постный рынок… Едем под Кремлем, крепкой еще дорогой, зимней. Зубцы и щели… и выбоины стен говорят мне о давнем-давнем. Это не кирпичи, а древний камень, и на нем кровь, святая… Народу гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. Везут на салазках редьку и кислую капусту. Кремль уже позади, уже чернеет торгом, доносит гул. Черно – до Устьинского моста, дальше… Я слышу всякие имена, всякие города России. Кружится подо мной народ, кружится голова от гула. А внизу тихая белая река, крохотные лошадки, санки, ледок зеленый, черные мужики, как куколки. А за рекой, над темными садами, – солнечный туманец тонкий, в нем колокольни-тени, с крестами в искрах, – милое мое Замоскворечье».[b]Старая вера[/b]Болото, Кадаши, Канава, Каменный и Устьинский мосты – все это с раннего детства родные для Шмелева названия. Он родился в Кадашевской слободе Замоскворечья 21 сентября 1873 года по старому стилю. Дед писателя был государственным крестьянином. Он родился в Гуслицах – весьма обширной местности в составе Богородского уезда Московской губернии. Ныне это южная часть Орехово-Зуевского района Московской области и ряд селений, входящих в состав Егорьевского района Подмосковья.С давних пор этот край населяли старообрядцы. Возможно, к их числу принадлежал и дедушка Ивана Шмелева. Кстати сказать, из этих же мест, из Гуслиц, вышли предки семейства выдающихся российских предпринимателей – Морозовых, исповедовавших разные направления старообрядчества.Не исключено, что именно старообрядческие корни оказали решающее влияние на дальнейшую судьбу и рода Шмелевых – в первую очередь, на выбор рода занятий и места жительства. В Замоскворечье издавна жили верою предков. Свято чтили и строго соблюдали обычаи старины, не нарушали вековых традиций, держались степенно, на все имели свой взгляд и отличались неприятием любого стороннего опыта и суждения.Чужаков здесь не жаловали. А домашняя жизнь была скрыта от постороннего взгляда высокими заборами, за которыми цвела сирень, желтели кусты акации, пыхтели самовары в беседках да брехали сторожевые псы.В Замоскворечье преимущественно жило купечество. Все даровитое купечество Российской империи тянулось к Москве! Приведем только самые известные купеческие фамилии: Морозовы, Рябушинские, Гучковы, Бахрушины, Найденовы, Третьяковы, Щукины, Прохоровы, Алексеевы, Солдатенковы, Шелапутины, Куманины, Зимины, Якунчиковы, Хлудовы, Мамонтовы, Сапожниковы, Боткины, Мазурины, Абрикосовы, Вишняковы, Рукавишниковы, Коноваловы, Красильщиковы, Ушковы, Шведовы, Второвы, Тарасовы, Цветковы, Елисеевы, Кокоревы, Ермаковы, Губонины… Многие из этих фамилий явно или тайно придерживались старого церковного обряда, дониконовского.Церковные реформы патриарха Никона и царя Алексея Михайловича принесли неисчислимые бедствия совестливой, несокрушимой в вере России. XVII век для нашего народа – время испытания живота и духа. Живота – Смутой, духа – переменами в обряде, в Символе веры.Однако из всякого худа, как из кипящего молока, наш народ выходит молодецмолодцом, краше прежнего, мудрее, могучее.В России все ведь не так, как в разумной Европе. В России делового человека породил не капитализм – столп материализма, а старообрядчество – несокрушимый дух.Для старообрядцев пойти на государственную службу, где церковь всего лишь одно из министерств, было равносильно отступничеству от истинной православной веры. Но куда девать стремление быть полезным человеком? И поколение за поколением старообрядцы копили деньги, осваивали промыслы, заводили корабли, заводы, торговали, а потом уж и ворочали миллионами.В Петербург старообрядца не заманишь, духом чужд, то ли дело Москва-матушка. Здесь работал капитал, собранный в заволжских скитах, в Гуслицах, на родине деда Ивана Сергеевича Шмелева, где подделывали древние книги и новые деньги, где нищенством сколачивали состояния.Деловые люди, перебираясь в Москву, переходили в старую веру. Старообрядцу доверия больше, он свой. Московская купеческая табель о рангах проста. Читаем у В. П. Рябушинского: «В московской неписаной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант; потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывая векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали… как бы приличен он сам ни был. Процентщик».[b]Право отца[/b]К купеческому сословию принадлежал и отец писателя, хотя торговлей не занимался, а был подрядчиком, хозяином крупной плотничьей артели. Теплыми воспоминаниями об отце наполнены страницы повести Ивана Шмелева «Лето Господне»: «Я долго стою и не решаюсь – войти? Скриплю дверью. Отец, в сером халате, скучный, – я вижу его нахмуренные брови, – считает деньги. Считает быстро и ставит столбиками. Весь стол в серебре и меди. И окна в столбиках. Постукивают счеты, почокивают медяки и – звонко – серебро.– Тебе чего? – спрашивает он строго. – Не мешай. Возьми молитвенник, почитай.Ах, мошенники… Нечего тебе слонов продавать, учи молитвы! Так его все расстроило, что и не ущипнул за щечку».Сергей Иванович Шмелев, отец писателя, был оборотистым предпринимателем. Дело его процветало.Благодаря завидной купеческой хватке, надежности и выдающимся организаторским способностям Сергею Ивановичу удавалось получать выгодные подряды. Спустя многие годы, находясь за рубежом, его сын напишет об этом в своей глубоко ностальгической повести: «Налево, с моста, обставленный лесами, еще бескрестный, – великий храм: купол Христа Спасителя сумрачно золотится в щели; скоро его раскроют.– Стропила наши, под куполом-то, – говорит к храму Горкин, – нашей работки ту-ут!.. Государю Александр Миколаичу, дай ему Бог поцарствовать, генерал-губернатор папашеньку приставлял, со всей ортелью! Я те расскажу потом, чего наш Мартын-плотник уделал, себя государю доказал…Во всех мы дворцах работали, и по Кремлю. Гляди, Кремль-то наш, нигде такого нет. Все со-бо-ра собрались, Святители-Чудотворцы… Спас на Бору, Иван Великий, Золотой Решетка… А башни-то каки, с орлами! И татары жгли, и поляки жгли, и француз жег, а наш Кремль все стоит. И до веку будет. Крестись».[b]Сохранившееся чудо[/b]Сегодняшнее Замоскворечье справедливо считается одним из самых оживленных деловых центров современной российской столицы.Ежедневно сотни тысяч людей едут в Замоскворечье на работу, спешат по своим делам, за покупками. Длинные вереницы дорогих иномарок паркуются у многочисленных офисов, банков, представительств отечественных и зарубежных корпораций.Твердой поступью шагает глобализация по некогда тихим улочкам и переулкам. С утра и до глубокого вечера не смолкает бурлящий людской поток рядом со здешними станциями метро, названия которых уже давно известны всему городу и далеко за его пределами. На первый взгляд кажется, что все здесь происходит точно так же, как и всюду.[b]Так же, но не совсем так[/b]Первое, что видит человек, выходя из вестибюля станции метро «Октябрьская»-радиальная это старинный храм Иоанна Воина на Якиманке. При выходе из станции метро «Третьяковская» пассажира радостно приветствует сияющий золотом купол знаменитой на всю Первопрестольную церкви, построенной на Большой Ордынке в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость». В поле зрения путника, покидающего станцию «Новокузнецкая», оказывается стройная линия старинных дворянских городских усадеб, восхищающая своим изяществом и плавностью. Над этой линией четко видны классические силуэты недавно отреставрированного храма в честь римского папы Климента, давшего название и одноименному переулку, соединяющему Большую Ордынку с Новокузнецкой улицей. И как бы глубоко ни были погружены в свои повседневные житейские проблемы столичные жители и гости, в Замоскворечье они невольно погружаются в удивительную атмосферу самобытного, чудом сохранившегося до наших дней уникального историко-культурного пространства старой православной Москвы. Кажется, что именно здесь, на этом пространстве, восстанавливается хрупкая связь времен, в человеческие сердца вселяется надежда, а души обретают давно забытую и, казалось бы, навсегда утраченную гармонию.И сегодня в Замоскворечье мы еще можем найти названия, связанные с жизнью Ивана Сергеевича Шмелева.С 1910 года он жил в Старомонетном переулке. По некоторым данным, знаменитый русский писатель был прихожанином очень красивой церкви Григория Неокесарийского («что в Дербеницах», как ее называли в старину), настоящей жемчужины Большой Полянки.Этот древний храм настолько красив, что со времени постройки его называли в народе «красный», то есть прекрасный. Храм имеет интереснейшую историю, о которой стоит рассказать отдельно.Церковь Григория Неокесарийского окружена многими легендами. По одной из них московский великий князь Василий II, возвращаясь из плена, наконец увидал родной Кремль. И так глубоко растрогался, что дал клятву – построить в этом месте храм. А поскольку это радостное для князя событие произошло 17 ноября 1445 года, в день Григория Неокесарийского, то именно этому святому и была посвящена новая церковь.Поговаривали также, что именно в этом храме царь Алексей Михайлович венчался со своей женой Натальей Кирилловной Нарышкиной.Имеются данные и о том, что здесь крестили Петра Первого. Новый храм оказался поистине великолепным. Первый этаж его расписан наподобие одного из известнейших российских памятников старины – церкви Воскресения на Дебре, что в Костроме. Изразцы храма на Полянке выполнены известным мастером Степаном Полубесом.Эта церковь буквально поражала, завораживала москвичей. Аполлон Григорьев восхищался: «Остановитесь на минуту перед низенькой, темно-красной с луковица-миглавами церковью Григория Неокесарийского. Ведь, право, она не лишена оригинальной физиономии, ведь при ее созидании что-то явным образом бродило в голове архитектора, только это что-то в Италии выполнил бы он в больших размерах и мрамором, а здесь он, бедный, выполнял в маленьком виде да кирпичиком; и все-таки вышло что-то, тогда как ничего, ровно ничего не выходит из большей части послепетровских церковных построек. Я, впрочем, ошибся, сказавши, что в колоссальных размерах выполнил бы свое что-то архитектор в Италии. В Пизе я видел церковь Santa Maria della Spina, маленькую-премаленькую, но такую узорчатую и вместе так строго стильную, что она даже кажется грандиозною».[b]Домой, в Москву![/b]В уютном уголке Москвы, на тихой окраине старого Замоскворечья, между Ленинским проспектом и Шаболовкой, стоят древние стены мужского Донского монастыря. Монастырь был основан в 1591 году сыном Ивана Грозного, царем Федором Ивановичем, на том месте, где некогда возвышалась походная церковь преподобного Сергия – палатка с Донской иконой Божией Матери, считавшейся покровительницей воинов.В юго-восточной части обители располагается старинный некрополь, где до настоящего времени находятся могилы грузинских царевичей (конец XVII – начало XVIII столетия); участников Отечественной войны 1812 года; декабристов В. П. Зубкова, М. М. Нарышкина, П. Н. Свистунова; философов П. Я. Чаадаева, С. Н. Трубецкого; писателей М. М. Хераскова, А. П. Сумарокова, И. И. Дмитриева; князей Я. П. Шаховского, М. М. Щербатова, Н. Е. Жуковского; поэта В. Л. Пушкина; архитектора О. И. Бове; художника В. Г. Перова; историков В. О. Ключевского, Н. И. и Д. И. Бантыш-Каменских и других деятелей русской культуры.В 2000 году на старое кладбище Донского монастыря был перенесен прах Ивана Сергеевича Шмелева. Среди зарубежных русских писателей Иван Сергеевич – самый русский, так говорили о нем и Иван Бунин, и Константин Бальмонт, и Иван Ильин. Где бы писатель ни работал, в России или в вынужденной эмиграции, он, по его собственному признанию, писал «только о России, о русском человеке, о его душе и сердце, о его страданиях». Его последние произведения, как ни странно, самые светлые – «Пути небесные», «Богомолье», «Лето Господне». Написанные вдали от Родины, они тем не менее раскрывают для нас глубинный духовный смысл человеческой жизни.Писатель завещал похоронить его и жену, как только будет возможным, на кладбище Донского монастыря, рядом с могилой отца. Так вернулся на Родину и обрел вечный покой в своем любимом Замоскворечье русский человек Иван Сергеевич Шмелев.
Общество
Москва – город Грибоедова
Однажды унылым ненастным днем я сидел со своим университетским приятелем в уютном кафе рядом с Арбатом. Чтобы как-то отвлечь себя от неприветливой погоды, мы пытались составить рейтинг классиков русской литературы наиболее популярных у своих знаменитых коллег, других классиков отечественной словесности, и чаще других упоминаемых ими на страницах своих бессмертных произведений.По всем критериям лидером этого почетного списка стал замечательный драматург, блестящий музыкант, талантливый дипломат, записной острослов и любимец женщин Александр Сергеевич Грибоедов. Действительно, необычайная популярность гениального автора «Горя от ума» у других виртуозов художественного слова весьма впечатляет. Например, самый мистический русский писатель XX века Михаил Афанасьевич Булгаков назвал его именем дом, в котором комфортно разместилась одна из крупнейших московских литературных ассоциаций, выведенная им в романе «Мастер и Маргарита» под грозной аббревиатурой МАССОЛИТ.«Старинный двухэтажный дом кремового цвета помещался на бульварном кольце в глубине чахлого сада, отделенного от тротуара кольца резною чугунною решеткой… Дом назывался «Домом Грибоедова» на том основании, что будто бы некогда им владела тетка писателя – Александра Сергеевича Грибоедова. Ну, владела или не владела – мы точно не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой такой тетки-домовладелицы у Грибоедова не было…Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из «Горя от ума» этой самой тетке, раскинувшейся на софе. А впрочем, черт его знает, может быть, и читал, не важно это!» Другой титан русской литературы Иван Алексеевич Бунин упоминает о Грибоедове в одном из самых романтических рассказов своего цикла «Темные аллеи» – «Чистый понедельник».«Стало темнеть, морозило, мы медленно вышли из ворот, возле которых покорно сидел на козлах мой Федор… – Где-то на Ордынке есть дом, где жил Грибоедов. Поедем его искать… И мы зачем-то поехали на Ордынку, долго ездили по каким-то переулкам в садах, были в Грибоедовском переулке; но кто ж мог указать нам, в каком доме жил Грибоедов, – прохожих не было ни души…»[b]Арбат и Остоженка[/b]Из приведенных примеров видно, что жизнь Грибоедова в Москве окутана туманным покровом, сотканным из романтических легенд и таинственных слухов. Но какие же места Первопрестольной действительно связаны с настоящей биографией Александра Сергеевича Грибоедова? Небольшой рассказ о грибоедовской Москве стоило бы начать с упоминания о событии, имеющем самое непосредственное отношение к появлению на свет автора «Горя от ума». Его родители венчались в церкви Николая Чудотворца на Песках, в приходе которой стоял дом Грибоедовых.К сожалению, этот красивый каменный храм с высокой колокольней и острым шпилем, построенный в 1689 году и находившийся в Большом Николопесковском переулке, был снесен в 1932 году.У современных исследователей жизни и творчества А. С. Грибоедова нет единого мнения относительно места и даты его рождения. По версии, принятой в качестве официальной, хронология событий выглядит следующим образом. Лето 1794 года Настасья Федоровна и Сергей Иванович Грибоедовы провели в сельце Тимирево во Владимирской губернии – дом и хозяйство там находились в отличном состоянии. К зиме они возвратились в Москву, где сняли часть дома у Прасковьи Ивановны Шушириной в приходе церкви Успения на Остоженке. Здесь 4 января (по старому стилю) 1795 года у них родился сын Александр. К этому счастливому моменту у молодых супругов уже была дочь Мария, которая появилась на свет в конце июня 1792 года. В то время они снимали флигель у Ф. М. Вельяминова в арбатских переулках на Песках. Дом П. И. Шушириной, расположенный по адресу: Остоженка, 34, простоял почти до самого конца ХХ века и был снесен только в 1997 году.Церковь Успения Пресвятой Богородицы на Остоженке разделила печальную участь многих других московских и российских православных храмов. Она была разрушена в 30-е годы прошлого столетия. Ее главная святыня, икона Успения Божьей Матери, была спасена верующими и перенесена в знаменитый московский храм Ильи Пророка Обыденного, который и сейчас украшает своим величественным видом 3-й Обыденский переулок, расположенный рядом с Остоженкой.«Весной 1795 года Грибоедовы вынужденно выехали из дома Шушириной, которая занялась перестройкой его деревянных корпусов. На лето они поселились в Тимиреве, да так и остались там до 1800 года.Детям деревенская жизнь была полезна, но Настасья Федоровна ею тяготилась. Однако делать было нечего, средства совсем не позволяли ей переехать в город. К 1798 году от ее приданого осталось едва шестьдесят душ ([i]крепостных крестьян.[/i] – [b]В. Р.[/b]). Этого могло хватить для простой жизни в провинции, но о Москве приходилось забыть».[b]Новинский бульвар, 17[/b]С наступлением нового XIX века в жизнь семьи Грибоедовых вернулось материальное благополучие.Взошедший на российский престол император Александр I восстановил вольности дворян, открыл границы, начал либеральные реформы. В стране начался подъем, пробудивший в обществе оптимистические ожидания.Жизнь России устроилась, а вместе с ней устроилась и жизнь Грибоедовых. Теперь у них появилось уютное семейное гнездо – весьма симпатичный особняк на углу Большого Девятинского переулка и Новинского бульвара.До 1799 года этот дом составлял часть городской усадьбы вдовы обер-прокурора Анны Алексеевны Волынской, тетки матери Грибоедова. По завещанию особняку предстояло перейти в семью мужа Волынской, но в результате успешно проведенного судебного процесса дядюшка писателя, Алексей Федорович, завладел усадьбой и быстро перепродал ее сестре Настасье в 1801 году. Этот дом и стал главным московским адресом замечательного русского писателя Александра Сергеевича Грибоедова.Дом на Новинском бульваре имел весьма удачное расположение. Он стоял в окружении интереснейших мест.Позади дома расстилался живописный и богатый «государев сад», ставший с конца XVII века патриаршим. За садом открывалась красивейшая панорама знаменитых Пресненских прудов. История этих прудов берет свое начало в седой древности. Еще в XIV веке река Пресня была перегорожена у устья плотиной и на ней стояла деревянная мельница, принадлежавшая владельцу села Кудрино серпуховскому князю Владимиру Андреевичу Храброму, герою Куликовской битвы. Эта мельница позднее перешла в ведение великокняжеского, а затем царского двора. Она просуществовала более четырехсот лет – не стало ее лишь в конце XIX века.Таким образом, автор «Горя от ума» вполне мог видеть это старинное гидротехническое сооружение. В 1682 году Мельничный пруд был подарен патриарху, и тот распорядился выкопать еще три пруда и завести в них рыбное хозяйство.В XIX веке Пресненские пруды пользовались большой известностью: с 1806 года здесь устраивались Пресненские гулянья. Сами пруды и земли вокруг были скуплены для города начальником Кремлевской экспедиции Валуевым, их топкие берега укрепили, на них были разбиты аллеи и цветники. Дважды в неделю на прудах играла музыка. Средний Пресненский пруд, простиравшийся от нынешней Красной Пресни до мемориального моста 1905 года, был отведен для катания на лодках.Такой утонченный и взыскательный эстет, как К. Н. Батюшков, частенько бывавший в Италии, отзывался о Пресненских прудах самым высоким и восторженным слогом: «Пруды украшают город и делают прелестным гулянье. Там… гуляют до ночи. Посмотри, как эти мосты и решетки красивы.Жаль, что берега, украшенные столь миловидными домами и зеленым лугом, не довольно широки. Большое стечение экипажей со всех сторон обширного города, певчие и… музыка делают сие гульбище из приятнейших».А в большом тенистом парке около Пресненских прудов ветшал старый деревянный дворец грузинских царевичей. В хорошую погоду юный Александр Грибоедов со своей старшей сестрой Марией ходили сюда гулять под присмотром гувернера и гувернантки. Они резвились со своими сверстниками, также пришедшими сюда с каким-нибудь французом или немецкой бонной. Живописные развалины Грузинского дворца, куда им запрещали подходить, неудержимо притягивали воображение детей. Они населяли его привидениями и разбойниками из сказок и немецких баллад. Память о резиденции грузинских царевичей сохранилась в названиях Большой и Малой Грузинских улиц, пролегающих сквозь обширное пространство современной Пресни.«Дом Настасьи Федоровны был великоват для ее маленького семейства, и часть помещения она сдала главному столичному танцмейстеру П. Е. Иогелю. Он тогда уже был стариком, переучившим несколько поколений москвичей. В разные дни недели Иогеля приглашали во многие семьи, где были дети – к Пушкиным, к Трубецким, к Шаховским, Бутурлиным, Муравьевым, словом – всюду. А по четвергам был большой танцкласс в доме Грибоедовой.Сюда съезжались дети со всей Москвы, и получался настоящий детский бал. Иогель тут не только распоряжался, но выправлял фигуры, делал подсказки, составлял пары. Благодаря танцклассу дом Настасьи Федоровны был известен всей Москве, и ее детям всегда было с кем поиграть и побегать по галерее».Отечественная война 1812 года многое изменила в семье Грибоедовых. Особняк на Новинском бульваре погиб в огне грандиозного пожарища в период наполеоновского нашествия на Москву. Новый дом на старом пепелище Настасья Федоровна (в 1814 году умер отец писателя, Сергей Иванович) отстроила, не повторяя прежнего образца, но следуя изменившейся моде и своим довольно скромным доходам.Но и в таком виде дом не сохранился до наших дней. Сравнительно недавно он был снесен и отстроен заново – довольно унылый новодел, имеющий мало общего с историей. Мемориальная доска на его стене не содержит информации о пребывании здесь Грибоедова – только портретный барельеф и имя писателя.[b]Мясницкая, 42[/b]В июне 1812 года в столицу пришло известие, что армия Наполеона Бонапарта вторглась в пределы России.Началась война. Московское дворянство по собственной патриотической инициативе собрало и вооружило ополчение из своих крепостных. Когда были опубликованы Высочайший манифест и воззвание Синода с призывом защитить Отечество, многие аристократы поспешили отличиться. Измайлов сформировал на свои средства рязанское ополчение, Дмитриев-Мамонов – казачий полк, Демидов – егерский, князь Гагарин – пехотный.Граф Петр Иванович Салтыков решил перещеголять всех и просил дозволения сформировать в Москве гусарский полк, которому выхлопотал красивую черную форму, украшенную у офицеров золотым шитьем и шнурами. Александр Грибоедов явился лично к Салтыкову и упросил графа записать его в гусары.Формирование полка Салтыкова шло крайне медленно, гусары оставались в Москве до сентября и вынуждены были покинуть столицу вместе с другими частями и соединениями после получения соответствующего приказа. Полк Грибоедова выходил утром по Владимирскому тракту, и вслед за ним из города уезжали его родные. 8 сентября, по прибытии полка во Владимир, Грибоедов подхватил тяжелую простуду и остался в городе вместе с родней. Настасья Федоровна могла быть спокойна – война для ее сына закончилась.В декабре Александр Сергеевич узнал из писем, что граф Салтыков умер, а полк объединили с жестоко пострадавшим в боях Иркутским драгунским полком, который приказано было преобразовать в гусарский и передать ему форму москвичей. Новообразованный Иркутский гусарский полк велено было включить в состав резервной армии, создававшейся у западных границ империи. Во главе армии был поставлен князь Лобанов-Ростовский, а кавалерийские резервы отдали под командование генерала Кологривова.В начале июня 1813 года Грибоедов поправился, распрощался с родными и отправился на розыски своего места службы. 30 июня он нашел его в маленьком городке Кобрине в сорока верстах от границы. По прибытии в полк Грибоедов отправился в штаб кавалерийской армии, расположенный в Брест-Литовске.Кологривов отсутствовал, инспектируя свои разбросанные по Польше части. Грибоедов обнаружил в штабе только двух молодых людей – правителя канцелярии Дмитрия Никитича Бегичева и его брата Степана, адъютанта генерала.С Бегичевыми у Грибоедова завязалась крепкая дружба, особенно с вдумчивым и рассудительным Степаном. Почти все свободное от службы время друзья проводили вместе. Братья Бегичевы стали благодарными слушателями произведений Грибоедова.В 1823 году Александр Сергеевич Грибоедов приезжает в Москву с Кавказа. Поводом для визита в древнюю столицу стала свадьба его лучшего друга – Степана Бегичева.Бывшие однополчане с жаром обнялись, даже сдержанный Степан не скрывал душевной радости. Если не считать короткой встречи в Петербурге, друзья не виделись с августа 1817 года.«Будущая жена Бегичева, Анна Ивановна Барышникова, Александру понравилась. Она оказалась очень милой, приветливой, доброй и прекрасно образованной. Ее дед происходил из мещан, приобрел огромное состояние и «говорящую» фамилию, отец вложил капитал в дворянский титул (в конце царствования Екатерины порой дозволялось покупать места в Табели о рангах, что император Павел пресек), в крестьян и земли и в воспитание единственной дочери и наследницы. Анна Ивановна соединяла мещанские добродетели, не вовсе изжитые в ее семье, с изяществом балованной московской барышни – сочетание получилось очаровательным».Бегичев женился 29 апреля 1823 года и поселился со своей женой на старинной Мясницкой улице в особняке Барышниковых, построенном в 1798 году по проекту Матвея Казакова. Современный адрес постройки – Мясницкая, 42. За высокой нарядной решеткой, связывающей оба его крыла и отгораживающей парадный двор от улицы, высится портик. Архитектор выдвинул его далеко вперед, поставив колонны на высокий цоколь и отдалив их от стены, что скрывает невыгодное впечатление от относительной тесноты пространства перед портиком и малой высоты крыльев. Архитектура этого дома – превосходный образец классического стиля, который по справедливости называют иногда в Москве по имени одного из самых ярких его представителей – казаковским.Грибоедов был частым гостем в особняке Барышниковых. В его стенах им были написаны и прочитаны друзьям многие страницы «Горя от ума». Оказавшись в Москве в 1823–1824 годах, великий драматург предпочитает дому на Новинском бульваре дом своего друга Бегичева. Кроме Грибоедова постоянными посетителями вечеров и приемов в барышниковском особняке были писатели В. Ф. Одоевский и В. К. Кюхельбекер, лицейский друг Пушкина. Завсегдатаем дома был и композитор А. Н. Верстовский, принимавший участие в музыкальных вечерах. Здесь он исполнял свой романс «Черная шаль», который распевала тогда вся Москва, причем аккомпанировал ему Грибоедов. Постоянным посетителем бегичевского салона был знаменитый поэт, лихой гусар и отважный партизан Денис Давыдов.В завершении нашего короткого повествования о грибоедовских адресах Москвы вернемся к рассказу Бунина «Чистый понедельник». Действительно ли Грибоедов жил на Ордынке? Жил. Но не гениальный драматург Александр Сергеевич Грибоедов а один из прямых предков замечательного писателя – стрелецкий полуголова Иван Федоров сын Грибоедов. Именно в память о нем был назван Грибоедовским переулок рядом с Большой Ордынкой, в конце XIX века переименованный в Пыжевский. С давних пор здесь в тихом и уютном Замоскворечье селились стрельцы.Но это уже тема для другого рассказа.
Развлечения
По следам Михаила Булгакова и его героини
Правду говорят: лучшие москвичи получаются из провинциалов. Большую часть жизни он прожил вне столицы, куда приехал только на четвертом десятке. До 25 лет жил и учился в родном Киеве, потом два года принимал роды и вправлял грыжи в деревушке в Смоленской губернии, писал в газету в Грозном и приходил в себя в тифозном бараке во Владикавказе. Тем не менее именно он создал самый «московский» роман ХХ в., заставивший девушек бледных со взором горящим наматывать круги по арбатским переулкам в надежде разузнать, где тут жила и летала на щетке кудрявая ведьма с чуть косящим глазом.Именно его квартира превратилась в самый народный музей столицы, аж до потолка исписанный воплями души вроде «Воланд! Слишком много дряни развелось!»[b]Родина «Собачьего сердца»[/b]Заладили: «нехорошая квартира», «нехорошая квартира»… Как будто других пристанищ в Москве, кроме коммуналки на Большой Садовой (где он поселился по приезде в столицу в 1921 г.), у Булгакова в Москве не было. Были, да еще какие! В конце ноября 1924 г. Булгаков покинул тот знаменитый дом № 10, где в квартире № 34 осталась его первая жена Татьяна Лаппа, и перебрался в Чистый (до 1922 г. – Обухов) переулок. Он поселился на втором этаже дома № 9 вместе со своей новой музой Любовью Белозерской.До революции домом в Обуховом владела княгиня Анна Андреевна Девлет-Кильдеева. Об этом доме в своих мемуарах «Начало века» упоминает знаменитый поэт, писатель, теоретик символизма Андрей Белый: «Михаил Александрович Эртель проживал в Обуховом… в белом домике княгини Девлет-Кильдеевой, что рядом с таким же белым домиком братьев Танеевых… Не выглядят нищими в нем два соседских домика среди им подобных: бывший Танеева, бывший Девлет-Кильдеевой; не скажешь, что в первом ютились чудаки братцы, композитор и адвокат, что в нем раздавалось слово Чайковского, Рубинштейна, Гржимали, Урусова, Боборыкина, Иванюкова, Муромцева…» Прежняя хозяйка белого особняка принадлежала к древнему княжескому роду.Князья Девлет-Кильдеевы были выходцами из Золотой Орды. Предок их, Байбарс-Мурза, жалован был поместьями в конце XIV века. Представители этой аристократической фамилии оставили заметный след в исторической памяти потомков. Княжна Наталья Ивановна Девлет-Кильдеева (скончалась в 1849 году) была женой генерал-майора Андрея Андреевича Аракчеева – родного брата знаменитого и могущественного Алексея Андреевича Аракчеева, ставшего в свое время ближайшим сподвижником и доверенным лицом императора Александра I.Княжна Прасковья Никаноровна Девлет-Кильдеева (1784–1861) приняла монашество с именем Паисия и с 1845 года была игуменьей Страстного монастыря в Москве.По некоторым данным, прежняя хозяйка особняка в Обуховом при Булгакове доживала свой долгий век в одной из комнат своего дома, превращенного советской властью в большую коммунальную квартиру. В мемуарах Любови Белозерской есть такая запись: «Мы живем во втором этаже. Весь верх разделен на три отсека: два по фасаду, один в стороне. Посередине коридор, в углу коридора – плита. На ней готовят, она же обогревает нашу комнату. В одной комнатушке живет Анна Александровна ([i]Андреевна[/i] – [b]Ред[/b].), пожилая, когда-то красивая женщина. В браке титулованная, девичья фамилия ее старинная, воспетая Пушкиным…» Поселившись в Чистом переулке, Булгаков вошел в плотные слои уникальной культурной и духовной атмосферы.Нет сомнений в том, что она оказала самое благотворное влияние на его творчество. За год и семь месяцев были написаны две замечательных повести: «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Их главные персонажи – профессор зоологии Владимир Ипатьевич Персиков и гениальный хирург Филипп Филиппович Преображенский – яркие портреты типичных представителей интеллигенции, на рубеже XIX и XX веков предпочитавших обустраивать свои родовые гнезда в окрестностях Пречистенки.Здесь и сегодня еще встречаются ветхие особнячки, чьи стены бережно хранят тайны, подобные тем, что доверительно поведал нам двухэтажный домик старой княгини в Чистом переулке.[b]Дом № 9 и его окрестности[/b]Догадывался ли Булгаков о том, что больше полутора лет жил по соседству с домом, принадлежащим близким родственникам фрейлины и подруги последней российской императрицы Александры Федоровны Анны Александровны Вырубовой (урожденной Танеевой)? Домом, стоящим вплотную к дому № 9, до революции владела племянница Вырубовой Елена Сергеевна Танеева.Сколько раз Булгаков проходил мимо этого дома? Не екнуло ли при этом хоть однажды его сердце? В своих мемуарах убийца Распутина князь Феликс Юсупов пишет: «По субботам бывали танцевальные вечера у детей Танеевых. Проходили они шумно и весело. Танеевастаршая, рослая, сильная девица с толстым лоснящимся лицом, была напрочь лишена обаянья. Ума за ней тоже не водилось. Только хитрость да жир. Охотников танцевать с ней не было. Кто бы мог подумать, что толстуха Анна сблизится с царской семьей, да еще сыграет столь роковую роль! Головокружительному восхождению Распутина помогла Танеева также».«Ее отец, маленький толстенький старичок, умевший говорить всем только приятные вещи, Александр Сергеевич Танеев, исполнял должность Главноуправляющего собственной Его Императорского Величества канцелярией, – добавляет штрих к портрету Вырубовой Эдвард Радзинский. – Эта должность была как бы фамильной – ее занимали при трех императорах дед и прадед Танеева. По материнской линии Аня получила в наследство и царские гены – среди ее предков был незаконный отпрыск императора Павла I. В 1904 году она была представлена Государыне, получила шифр и звание фрейлины…» Двоюродный брат Вырубовой, Сергей Иванович Танеев (1856–1915), известный пианист, педагог, ученый, композитор, проживал в окрестностях Арбата, в Малом Власьевском переулке, в доме № 2/18.Он преподавал в консерватории. Не без остроумия заставлял студентов выполнять домашние задания. К примеру, Рахманинов и Скрябин, жившие в одной квартире, чрезмерным трудолюбием не отличались, и Танеев изобрел оригинальное средство. Рахманинов вспоминал: «На клочке нотной бумаги он писал тему и присылал ее к нам домой со своей кухаркой. Кухарке было строго-настрого приказано не возвращаться, пока мы не сдадим ей выполненные задания.Не знаю, как подействовала эта мера, которую мог придумать только Танеев, на Скрябина; что касается меня, он полностью достиг желаемого результата: причина моего послушания заключалась в том, что наши слуги просто умоляли меня, чтобы кухарка Танеева как можно скорее ушла из кухни. Боюсь, однако, что иногда ему приходилось долго ждать ужина».Захаживал к Танееву и брат его Владимир. Как характеризовал его Андрей Белый, «талантливый адвокат и личность весьма замечательная».По словам Белого, В. И. Танеев «высказывал сногсшибательные сентенции о том, что надо не оставить камня на камне на нашем строе».[b]Под тенью Распутина[/b]1 августа 1927 г. Булгаков заключил договор об аренде отдельной трехкомнатной квартиры на Большой Пироговской улице. Ее описание можно найти в мемуарах Любови Евгеньевны Белозерской: «Если выйти из нашего дома и оглянуться налево, увидишь стройную шестиярусную колокольню и очертания монастыря. Необыкновенно красивое место. Пожалуй, одно из лучших в Москве. Наш дом ([i]теперь Большая Пироговская, 35 а[/i]. – [b]Ред[/b].) – особняк купцов Решетниковых, для приведения в порядок отданный в аренду архитектору Стую. В верхнем этаже – покои бывших хозяев.Там была молельня Распутина, а сейчас живет застройщикархитектор с женой…» Одноклассник автора «Мастера и Маргариты» Е. Б. Букреев вспоминал: «Булгаков в гимназические годы был совершенно бескомпромиссный монархист…» В 1921 году Михаил Афанасьевич собирался написать пьесу о Распутине и в письме просил свою мать: «Передайте Наде – нужен весь материал для исторической драмы – все, что касается Николая и Распутина 16- и 17-го годов ([i]убийство и переворот[/i]. – [b]Ред[/b].). Газеты, описание дворца, мемуары, а больше всего «Дневник» Пуришкевича до зарезу! Описание костюмов, портреты, воспоминания и т. д… Лелею мысль создать грандиозную драму в 5 актах к концу 22-го года…» Этот замысел осуществлен не был, но сам факт обращения Булгакова к данной теме свидетельствовал о том, что к 1921 году монархических настроений у него не осталось, ибо заниматься Распутиным с документами, которые писатель искал и собирался использовать, мог лишь человек, сильно разочаровавшийся в царствовании последнего русского государя. Но судьба продолжала искушать и дразнить писателя, поселив его по соседству с домом близких родственников Анны Вырубовой и предоставив ему квартиру в доме, стены которого хранили память о Григории Распутине.[b]Невидима и свободна![/b]Всенародно любимый персонаж всенародно любимого романа – конечно же, Маргарита. Какая девушка хотя бы на минутку не воображала себя этой прекрасной ведьмочкой. Такая романтическая судьба! Любовь выскочила, как убийца в переулке! Разрываться между «красивым, добрым, честным», любящим мужем в роскошном особняке и очаровательным возлюбленным, строчащим гениальный роман в уютной подвальной комнатке! А потом пожертвовать собой, чтобы любимого спасти... Да не так пожертвовать, чтобы про это читать было противно – надеть валенки и пойти за Мастером в ссылку или, допустим, переехать в коммуналку (бр-рр!).А так, чтобы дух захватывало, – намазаться кремом, от которого станешь еще краше, преодолеть силу тяготения и, весело хохоча, отправиться за приключениями.Потом побыть королевой на балу Сатаны, раздаривая направо и налево прощения. И в награду воссоединиться с возлюбленным вдали от Москвы с ее примусами и трамваями, наслаждаясь тишиной в «вечном доме» с «венецианским окном» и «вьющимся виноградом».А самая популярная глава из жизни Маргариты – конечно же, «Полет» – как бы граница между ее земной жизнью и мистическими похождениями. Кто только не пытался пройти путем возлюбленной Мастера – хотя бы по земле…[b]Где эта улица, где этот дом?[/b]Булгаков не был бы Булгаковым, если бы точно обозначил начало маршрута. Маргарита на щетке вылетает из окна и оборачивается, «чтобы последний раз глянуть на особняк». А где он? «Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата. Очаровательное место! Всякий может в этом убедиться, если пожелает направиться в этот сад. Пусть обратится ко мне, я скажу ему адрес, укажу дорогу – особняк цел еще до сих пор».Ах, как кусают локти поклонники романа! К автору теперь не обратишься, а ведь адреса особняка он так и не указал! Народная молва обозначила четыре «кандидата»:- Малый Ржевский переулок, д. 6. Сейчас в этом готическом особняке посольство Грузии.Неподалеку, в Большом Ржевском, жила Елена Сергеевна Нюренберг-Неелова-Шиловская, которая впоследствии станет третьей женой Булгакова и, как все утверждают, прообразом Маргариты.- Улица Спиридоновка, д. 17. Тоже особняк с элементами готики, сейчас – дом приемов МИДа. В эпилоге Иван Бездомный отправляется в полнолуние «через Спиридоновку… в Арбатские переулки» и проходит мимо тех же фонаря и нефтелавки, что и Маргарита.- Улица Остоженка, 21. По описанию похож, но от Арбата далековато.- Малый Власьевский переулок, 12. Хорошо подходит по расположению, но не очень – по описанию.Против двух последних версий говорит то, что если лететь на Арбат с Малого Власьевского или Остоженки, надо брать курс на северовосток. А ведь Азазелло инструктировал Маргариту: «На юг, вон из города». Итак, будем отсчитывать от Малого и Большого Ржевских (один плавно перетекает в другой, поэтому их можно принять за одну улицу)…[b]«На юг, вон из города»[/b]«Пролетев по своему переулку, Маргарита попала в другой, пересекавший первый под прямым углом. Этот заплатанный и заштопанный, кривой и длинный переулок с покосившейся дверью нефтелавки (…) она перерезала в одно мгновение…» По воспоминаниям старых москвичей, «нефтелавка» (керосиновая лавка) в первой половине ХХ в. располагалась в доме С. И. Соболевского, друга Пушкина, на пересечении Большой Молчановки (это она – «заплатанный и заштопанный переулок») и Борисоглебского.«Третий переулок вел прямо к Арбату». Малый Спасопесковский. Вздумай Маргарита отправиться в полет сегодня, ей пришлось бы перелететь через пересекающую переулок «вставную челюсть» – Новый Арбат.«Она пересекла Арбат (…) и мимо ослепительно сияющих трубок на угловом здании театра проплыла в узкий переулок с высокими домами».Театр с трубками – это, конечно, Вахтанговский. Соответственно, «узкий переулок» – Кривоарбатский. А вот дальше начинается чертовщина: «В конце его ее внимание привлекла роскошная громадина восьмиэтажного, видимо, только что построенного дома. Маргарита (…) увидела, что фасад дома выложен черным мрамором, что двери широкие, что (…) над дверьми золотом выведена надпись «Дом Драмлита»».«Дом Драмлита», то есть «драматурга и литератора», списан с реального дома, где селились критики и писатели. Только находился он не в Кривоарбатском, а в Лаврушинском, 17. Но булгаковской фантазии ничего не стоит подправить географию столицы.Здесь Маргарита устроит погром в квартире критика Латунского. С Арбата в переулок влетит пожарная машина – но ведьмочка уже будет уноситься от злополучного места.Она полетит куда-то далекодалеко, искупается в реке, «теплой, как в бане», а потом «буланая открытая машина» вернет ее в Москву – теперь уже на Садовую улицу, в «нехорошую квартиру». Оттуда они с Мастером заскочат попрощаться к Иванушке в больницу, а из нее перенесутся на обзорную площадку Воробьевых гор, где в лучах заката сияют «пряничные башни Девичьего монастыря», и стартуют в свой «вечный покой». Но это, как говорится, будет уже другая история…[b]ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ[i]Когда жилищный вопрос перестанет портить москвичей?[/i]Евгений ГЕРАСИМОВ, депутат Мосгордумы:[/b][i]– Очень нескоро. 70% обращений жителей ко мне как к депутату связаны с проблемами получения жилья. Для решения жилищной проблемы надо строить один квадратный метр в год на человека. В самом конце эпохи застоя московские строители почти вышли на этот уровень. Однако сейчас проблема стоит так же остро, как, наверное, и в 60-е годы.[/i]
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Владимир Жарихин
Владимир Жарихин

Почему изменили ядерную доктрину

Александра Ерошенко
Александра Ерошенко

Новое поколение выбирает книги

Иван Лыкошин
Иван Лыкошин

На современное искусство в Москве огромный спрос

Александр Хохлов
Александр Хохлов

Оружие освободителей: «Калашников» зарегистрировал новый товарный знак

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.