Я отговаривала их делать революцию

Студенты-иностранцы есть в каждом крупном московском вузе. У них вдумчивый взгляд и всегда удивленная улыбка. Услышав непонятную фразу, они повторяют ее за вами так старательно, что вы невольно вырастаете в собственных глазах. Сейчас таких студентов немного. А когда-то иностранцы ехали в Советский Союз косяками – разумеется, в основном из «развивающихся стран». Не только за престижным образованием, но и ради романтики страны победившего социализма.[b]Валентина Николаевна ТЯПКИНА [/b]долгие годы преподавала русский язык иностранным студентам в вузах. Ее квартира заполнена сувенирами из разных концов света и огромными папками писем и фотографий бывших студентов.[i][b]9 марта 1963 г.[/b][/i][i]Дорогая преподавательница! Я не могу приходить в институт рано, потому что у меня болят сильные зубы и утром я буду видеть доктора в институте. После этого я буду приходить в класс.Спасибо. Ваш студент Сам. К. Сарпонг.[/i][b]Записка нигерийского студента учительнице русского языка (глаголы движения еще не проходили)[/b][b]Дорогая любимая учительница![/b]– Студенты, приезжавшие учиться в Советский Союз, были из самых разных социальных слоев, – рассказывает Валентина Николаевна. – Молодежи из бедных семей средства на поездку собирали всем родом. Афганские студенты в большинстве имели образование 4–5 классов. Никакого языка-посредника они не знали, только фарси. Некоторые не умели даже писать на родном языке. Объяснять грамматику приходилось буквально на пальцах.В то же время приезжали студенты из очень знатных семей, часто даже коронованных. Принцесса из Бирмы приехала на учебу, как и другие, по собственному желанию, никаких привилегий у нее не было. Очень старательная студентка была. И «теплая». Она писала мне трогательные записочки: «Дорогая моя любимая учительница, извините, я не могу сегодня прийти, потому что я нездорова». Иностранные студенты писали именно записочки, каких наш ученик никогда не напишет: они не сразу могли отличить деловой стиль от дружеского. Ученики нередко влюблялись. Особенно пока я была ненамного старше них. Но никаких отношений между нами, разумеется, быть не могло.В 60-е годы, когда многие страны освободились от колониальной зависимости, ехали в основном из Африки и Азии. Им было безумно тяжело. На второй или третий день занятий, помню, я писала что-то на доске, и вдруг слышу – в угол летит карандаш, студент вскакивает и выбегает за дверь. Минут через пять снова вошел, сел. К этому моменту я уже поняла, что случилось: мальчик приехал из Арабских Эмиратов, и у него никак не получалось писать слева направо, а не наоборот. Другой студент, 18-летний Шамсула, однажды плакал навзрыд, потому что у него не получилось домашнее задание. Преподаватели на такие выходки по-разному реагировали. Я предпочитала делать вид, что ничего не произошло.[b]Туда нельзя, там мумия![/b]В 70–80-е годы нас, преподавателей русского языка иностранцам, в Москве было тысячи полторы. Чему мы только не учили! Даже цирковому мастерству.Когда мы начинали работать, соответствующих учебников еще не было, поэтому приходилось разрабатывать методики преподавания других предметов «в четыре руки» с предметниками. Например, студент окончил колледж, но химию на родине не изучал, а здесь собирается учиться на инженера. Так что нужно преподавать ему химию на русском. Надо было научить студентов так, чтобы они не просто общались на языке, а понимали на нем лекции по своим специальностям. Речь преподавателя русского языка иностранцам четко организована по правилам (может, я в какой-то степени даже деградировала на своей работе, привыкнув использовать только правильные и простые формы).Чтобы вывести студентов на нужный уровень, на каждом падеже, по идее, нужно сидеть не меньше двух недель.Это 60 часов, а всего в год на русский язык выделялось 800 часов. То есть, мы были поставлены в такие рамки, что приходилось заниматься с учеником дополнительно. При такой интенсивности родной язык отходил на второй план. Студент из Нигерии через несколько месяцев учебы здесь жаловался: «Родители не понимают моих писем! Я в английские слова вставляю русские буквы!» Никаких премий за сверхурочную работу нам, естественно, не давали, да и в голову не приходило что-то попросить – мы были так воспитаны. Студент с острова Маврикий опоздал почти на месяц, и я дополнительно занималась с ним ежедневно по шесть-восемь часов, чтобы подогнать его к группе. Как он это выдержал, не знаю, но потом поступил в Плехановский институт и даже стал его знаменитостью: читал со сцены стихи.Я и на экскурсии их водила. По Третьяковке, по Музею изобразительных искусств, в Горки Ленинские возила… Потому что если мы заказывали экскурсовода, то все быстро разбегались: студенты ничего не понимали. А я, прежде чем пойти на экскурсию, всегда писала текст. Готовилась по книгам.Было сложно, я часто срывала голос, но зато мне удавалось держать группу около себя. Случались и курьезы. Питер Лондон, нигерийский студент, сын племенного вождя города, в Музее изобразительных искусств остановился как вкопанный на пороге Египетского зала и говорит: «Там мумия, мне туда нельзя». И никак не могли мы его уговорить зайти – табу.[b]Преферанс – это не по-советски[/b]Когда живешь в стране, где можешь общаться только по-русски, учитель по русскому становится самым близким человеком – как мама или старшая сестра. Они болели здесь из-за климата, часто попадали в больницы, и мы носили им апельсины, готовили морсы. Покупали шапки, теплые ботинки за свой счет.Они готовы были терпеть все ради счастья жить в Советском Союзе. У меня был один ученик, большой любитель преферанса. Приходит однажды наш студент и говорит, что кто-то проиграл иностранцу всю стипендию. Не помню, какими словами я его ругала. В конце сказала, что если он еще раз возьмется за карты, то учиться здесь больше не будет.Как он плакал! Рыдал так, что мне пришлось дать ему свой носовой платок. На следующий день прихожу в класс – на парте лежит мой платочек, выстиранный и отутюженный. И с картами его больше никто не видел.Они шли к нам со всеми проблемами – будь то неприятности с советскими студентами, конфликт в общежитии, сложности с другими преподавателями.Их ведь старались поместить «в среду» – селили с нашими студентами в типовом общежитии. Считалось, что отношения между нашими студентами и иностранцами теплые, интернациональные, но это было далеко не так. Не то чтобы наши задирали нос – просто они друг друга не понимали. Помню, как ко мне в слезах прибежала девушка из Бирмы. Ее соседка по комнате решила пригласить к себе на ночь молодого человека, и для бирманки это стало настоящим шоком, ее всю трясло.А однажды мне даже пришлось отговаривать своих учеников делать революцию! Мой афганский студент Абдала, проучившись в СССР, вернулся к себе на родину, посмотрел на нее новыми глазами и написал мне письмо. Просил посоветовать, с чего надо начинать готовить переворот! Я была в ужасе.Зато дома у них возникало настоящее «советское землячество»: они дружили, а тетради по грамматике переписывали в качестве учебников для братьев и сестер.С тех пор как я ушла на пенсию, прошло уже больше десяти лет, а они до сих пор пишут мне письма. Многие не помнят отчества, но имя помнят все.