Клоун с осенью в сердце

[i]«В цирке люди делают сложнейшие трюки. Они летают под куполом, жонглируют десятком предметов и еще стоят на руках, и этому, я утверждаю, особенно трудно и сложно научиться... Все это, конечно, тяжело и все-таки рано или поздно забывается. Вот только одно никогда не забывается — это когда ты стоишь на двух руках, медленно отрываешь одну руку от пола и понимаешь, что у тебя на ладони лежит земной шар»...Я знала о том, кто такой Леонид Енгибаров, не больше, чем многие мои ровесники, родившиеся в год, когда он умер (то есть вообще почти ничего не знала). Знала, что он был великим, «несмешным» (хотя зрители, судя по видеозаписям, хохотали до коликов), «с осенью в сердце». Этот образ обжег меня сразу. Представляете, вся земная тяжесть давит так, что глаза наливаются кровью, а под ногами — космическая пустота. И ты один отвечаешь за эту драгоценную ношу, которую Бог доверил тебе вместе с даром смешить и радовать людей.[/i][b]Сентиментальный боксер мечтал сыграть Гамлета [/b]В литературе Енгибаров был виртуозным фокусником, поражающим воображение самыми смелыми и неожиданными сравнениями. Ловким жонглером, у которого слова летают, как серебряные булавы. Остроумным клоуном, способным выворачивать наизнанку или читать буквально стершиеся метафоры. А в цирке — поэтом, который смог возвести это древнее, простодушное и смертельное искусство в ранг высшей философии жизни, а в круглом манеже увидеть модель мира. Сам Марсель Марсо восхищался его пантомимами, пожелав встретиться с Енгибаровым после его выступления. При этом поэзия его образов — сентиментальный боксер, паренек, потерявший свое сердце, неудавшийся скрипач, у которого скрипка разваливается прямо в руках, восторженный маленький человек, который хочет приобщиться к сверкающему миру цирка, но от избытка чувств перебивает все фарфоровые тарелочки, доверенные ему для жонглирования, — держалась на очень конкретном и виртуозном владении цирковым ремеслом. Он был превосходным акробатом, жонглером, эквилибристом на катушках, моноциклистом (правда, от моноцикла отказался очень быстро, потому что не нашел для него образа), умел балансировать на лбу всевозможные предметы (его знаменитые репризы о чашечке кофе, когда он поочередно забрасывал на голову блюдечко, чашечку, ложечку и кусочек сахара, или о нетерпеливом юноше, который так торопится, что вещи, словно живые, разбегаются из его рук. И тогда он находит единственный способ одеться: водружает на тросточку шляпу и жилетку, ставит тросточку на лоб, чтобы не сбежала, и ловким движением головы сбрасывает все это сооружение, успевая при этом надеть жилетку, попасть головой в шляпу и поймать тросточку).Поэтому ясно, что он невольно конкурировал, вызывая жгучую зависть, не только с коллегами-клоунами, но и с артистами почти всех жанров.Директора цирков ликовали, когда к ним по разнарядке присылали Енгибарова — народ валом валил именно на него. Понять, каким кладом для администраторов был Леонид Енгибаров, поможет один случай. Как-то в минском цирке Леонид Енгибаров оказался в одной программе вместе с грандиозным аттракционом со слонами знаменитой династии Корниловых. Дело было в юбилей Октябрьской революции, и в момент, когда слоны готовились выйти на арену, чтобы работать все второе отделение, недалеко от цирка ударил первый залп праздничного салюта. Всего прогремело пятьдесят залпов. Перепуганные животные взбунтовались и ни в какую не захотели выходить на манеж. И тогда Енгибаров, уже отработавший всю свою программу, вернулся на арену и все второе отделение провел на своих импровизациях.Из всех искусств больше всего его оценил кинематограф (больше всего — еще не значит полноценно): «2 Леонид 2», «Путь на арену», «Знакомьтесь, Леонид Енгибаров», «Ожерелье для моей любимой», «Печки-лавочки», «Тени забытых предков». В кино он в основном играл себя — клоуна, способного смешить и исполнять трюки. Только Параджанов смог увидеть в нем не только клоуна, но и драматического актера. Енгибаров мечтал сыграть Гамлета, Сирано де Бержерака, Хлестакова... Мороз по коже, когда представишь, как бы он смог их сыграть, и сыграл бы обязательно, не окажись его жизнь столь короткой.[b]Нечаянная радость [/b]Он родился неподалеку от храма Иконы Божией Матери «Нечаянная радость». Отец, 53-летний Георгий Сергеевич Енгибаров, работал шеф-поваром в престижных ресторанах «Метрополе» и «Праге». 22летняя Антонина Адриановна стала его третьей женой. Леня был ее единственным сыном и единственным смыслом жизни. Нечаянная радость на всю жизнь. 37-летнего сына она переживет всего на несколько месяцев... Что же до Георгия Сергеевича, то у него от каждого брака осталось по сыну. Один, Рачик Капланян, стал известным режиссером. Другой, Михаил Енгибаров, заразил младшего братишку пламенной страстью — боксом, — которая сначала чуть было не стала профессией (Леонид поступил в физкультурный институт, имея первый разряд по боксу в наилегчайшей категории), а потом и частью творческой судьбы. Из бокса родилась реприза — худенький клоун Леня, проигрывая в боксерском поединке безжалостному соперникуатлету, влюблялся в зрительницу, бросившую розу на арену, и, окрыленный своей любовью, забывал о поединке. До тех пор, пока бездушный противник не отшвыривал розу, ЕЕ розу ногой, и тогда тщедушный Леня от отчаяния за поруганную любовь побеждал сильного болвана.Из бокса родилась новелла «В бою не бывает ничьих» — о жестоком поединке с лучшим другом, когда самое трудное — не проиграть или выиграть, а просто заставить себя подняться перед последним раундом. А потом много-много других боксерских новелл. Из бокса родилась философия — выстоять, даже если ты проиграл.В школе Леня Енгибаров учился не так чтоб уж очень хорошо — в аттестате троечки по русскому, литературе, иностранному, астрономии, химии; с алгеброй, историей СССР и естествознанием дела обстояли получше, на четверку, а вот по всеобщей истории и Конституции СССР Енгибаров был отличником. (В цирковом училище он, судя по оценкам, явно учился с большим удовольствием: пятерки преобладали над четверками, а тройку поставили только по технике безопасности.) Был лидером в любом дворе — и в хулиганской Марьиной Роще, и в деревне. И не только потому, что умел играть в футбол и драться, несмотря на отсутствие могучего телосложения, но и потому, что завораживал братьевтинэйджеров своими рассказами.Отец хотел, чтобы сын сделал карьеру военного и дослужился бы до генерала. Мама так далеко в мечтах не залетала, а просто желала Лене овладеть какой-нибудь серьезной специальностью, и, помимо физкультурного, он даже подумывал о поступлении в рыбный институт. Однако все закончилось цирковым училищем. О том, как решать проблему отцов и детей в контексте «куда пойти учиться?», Енгибаров написал новеллу «Диплом».Растила-растила мать сына. Недоедала, недосыпала, шила по десять часов в сутки варежки с одним пальцем для фронта. Мечтала, чтобы сын вырос «не как все» в разудалой Марьиной Роще. А когда сын в один прекрасный день бросил перед ней диплом о высшем образовании и умчался куда-то до позднего вечера, она раскрыла его, предварительно вытерев мокрые руки о фартук, и не смогла сдержать слезы: в графе «профессия» было написано «клоун». Однако ей придется еще не раз плакать — уже от радости, — видя, как его принимает публика на Цветном бульваре.Воспитывать Леню, который рано остался без отца, помогала тетя Евгения Адриановна. В отличие от старшей сестры Антонины, домохозяйки и превосходной швеи, которая писала с ошибками, тетка была человеком ученым — учительницей начальных классов. Она приучила племянника к хорошим книгам, которые собирались для него буквально всем миром. И он сохранит эту страсть до конца жизни, привозя книжные редкости со всех гастролей по провинции (а именно в провинции можно было тогда купить совершенно немыслимые вещи — журнал «Москва» с «Мастером и Маргаритой», например). Словом, «Белинского и Гоголя, а не милорда глупого» с базаров Советского Союза он натаскал в дом за свою недолгую жизнь на целую солидную библиотеку, которую очень любил. Даже заказал одному художнику специальный оттиск с клоуном и подписью «Из книг Леонида Енгибарова», чтобы привести свое достояние в порядок.[b]Буду армянином, а то скажут — еврей [/b]Дом 22-б в 19-м проезде Марьиной Рощи принадлежал еще деду Леонида Енгибарова Адриану Артамоновичу Кудрявцеву. По этому адресу Енгибаров прожил почти всю жизнь (только в последний год удалось ему купить однокомнатный кооператив в доме на Рабуновской улице. Но с тех пор, как умерла Антонина Адриановна, в нем давно уже живут посторонние люди). Деревянная одноэтажка, вода из колонки, дрова, печка, удобства на улице.Выступая в цирке на Цветном бульваре, лучший клоун Европы по дороге с Цветного в Марьину Рощу забегал к родственникам на Мещанскую.Помыться. «Звонит, бывало, в дверь, мы открываем. — Стоит на пороге Леня, босой, ботинки к груди прижимает, мина такая жа-алостливая. Граждане, говорит, а баня работает? Работает, работает, — хохочем мы. — Заходи»*. Во дворе дома он сам сколотил себе помост для тренировок, без которых у него не обходилось ни дня. Бывало, зайдут к Енгибаровым друзья или родственники, и Леонид, стоя на одной руке или взбираясь на какую-нибудь энную по счету катушку, говорит, мол, заходите, садитесь, не обращайте внимания, ну как дела? Так и общался — в стойке вниз головой.Другой «мебелью», смастеренной своими руками для работы, стал письменный столик, не уступающий по роскоши рабочему месту Ленина в Разливе. За ним Леонид писал киносценарии, репризы, дневники. И сотни маленьких новелл — о цирке, о любви, о жизни, смерти и творчестве, побеждающем смерть, травмы, отчаяние, о детстве, старости и детском взгляде на взрослую жизнь... В них фонтаны подстригали ножницами, чтобы люди поняли — не все в жизни можно подстричь под одну гребенку. В них месяц, приняв лишку, завалился на бок, одна звезда, прыснув, покатилась со смеху по небосводу, а другая, поверив в любовные признания солнца, не знала еще, что солнце потухло, а его признания — только мертвый след. В них девушка любила самого искусного тореро за то, что он так и не научился убивать, а потому и не стал самым лучшим тореадором. А беспечный и почти счастливый король карманных воров тосковал лишь оттого, что люди не носят в карманах свои сердца. Его новеллы охотно печатали маленькими порциями нецентральные журналы вроде «Волги» или «Сибирских огней». Несколько сотен так и остались неопубликованными.А еще при жизни Леонида Енгибарова вышла тоненькая книжечка новелл «Первый раунд», после смерти — вторая, чуть потолще, «Последний раунд». Обе изданы в Ереване за подписью «Леонид Енгибарян» — так армяне хотели утвердить свое право на Енгибарова. А он только посмеивался над таким ревностным проявлением национального сознания и особо не возражал, потому что хотел выхода книги. Выбирая себе национальность в паспорт, Леонид Енгибаров (русский по матери, армянин по отцу) решил назваться армянином. Посмотрите, говорил, на мой нос и глаза, какой из меня русский? Уж буду армянином, а то скажут — еврей. Поэтому когда новоиспеченный клоун Леонид Енгибаров окончил цирковое училище, с распределением вопросов не было — в Ереван. Полноценным армянином Леонид Енгибаров так и не стал — в том смысле, что по-армянски так и не заговорил. «По-армянски я умею только ругаться, объясняться в любви и читать рецензии на свои выступления», — шутил он.В этом городе он узнает и первое разочарование (когда его, молодого, ищущего и с размаху не вписавшегося в рамки закосневших традиций, чуть было не выгнали из цирка за творческую несостоятельность), и огромное признание. Армяне не только издали енгибаровскую книгу, но и назвали его народным артистом своей советской социалистической республики. За это Леониду Енгибарову было положено место на Ваганьковском кладбище (был бы народным СССР — досталось бы Новодевичье). Правда, чтобы любимого клоуна похоронили в достойном месте, а не около забора, его друзьям Ролану Быкову и Олегу Стриженову пришлось и похлопотать, и приплатить (как хлопотал в свое время Кобзон за место для Высоцкого на том же Ваганьковском).А Юрий Никулин и Ирина Бугримова давали бесплатные концерты на заводе, чтобы Енгибарову отлили памятник работы скульптора Геннадия Распопова — минкультовских денег ни на какой памятник бы не хватило.В это же время там делали памятник Василию Шукшину, который Енгибарова и снимал (в «Печках-лавочках»), и любил.[b]С меня при цифре «37»… [/b]Если задуматься о совпадениях, раскиданных по судьбам наших кумиров из одного поколения, дух захватывает, словно судьба не захотела разводить их даже после смерти. Однажды близкая подруга Леонида Енгибарова поэтесса Мария Романушко устроила в цирковом училище вечер, посвященный Леониду Енгибарову. К ней в финале подошел японский студент, родившийся явно после смерти «клоуна с осенью в сердце», и через переводчика, не пояпонски эмоционально стал рассказывать, как много значит для него Енгибаров. А Марина Влади заканчивает свои воспоминания «Владимир, или Прерванный полет» рассказом о молодом японском журналисте, который, услышав на показе мод хрипящий страстный голос незнакомого певца, потерял голову, уехал в Париж, нашел в магазинах пластинки Высоцкого (по глазам на обложках понял, что это он), скупил все и на следующий же день стал брать уроки русского. Вот это японцы! «С меня при цифре «37» в момент слетает хмель», — пел Высоцкий. Енгибарову было тридцать семь. «Приехали молодые врачи, неопытные.Леня даже говорил главному, мальчику молоденькому: «Ты спасешь меня, браток?». Они сделали не то, что надо было сделать. У него тромб оборвался, и когда они приехали, все признаки были налицо — опытный человек бы понял. А они лекарство нужное не вкололи, да и вообще поздно приехали. Врачи его не знали — он фактически не болел и к врачам-то не обращался. Никто и не ожидал такого. Он сидел в Москве, готовился к осенним выступлениям.А может быть, просто организм не выдержал, потому что работал все время на износ, а тут получил отдых — и не выдержал. Да и лето тогда было ужасное, горело все, дымом застилало Москву»*. Высоцкий, узнав о смерти Енгибарова, заплачет, как ребенок, а потом напишет одно из лучших своих стихотворений о клоуне, который крал тоску из внутренних карманов наших душ, одетых в пиджаки. А спустя восемь лет сам уйдет из жизни — и тоже, как Енгибаров, 25 июля. Ну да бог с ними, с совпадениями или мистикой чисел. Люди при жизни меньше всего способны думать об этом. Назовем только еще одно число напоследок — тринадцать. Тринадцать метров манежа в диаметре — тринадцать лет цирковой карьеры без отпусков и передышек, пока круг не замкнулся, и Енгибаров не ушел из цирковой системы.Создал свой коллектив, поставил спектакль «Звездный дождь» (пантомимы, новеллы, репризы) и за последний год объездил с ним 38 (!) городов. Словно боялся не успеть.Другая причина такой бурной гастрольной деятельности — отсутствие своего помещения в Москве. Театр Енгибарова (власти предпочитали называть его ансамблем) существовал по принципу велосипеда: остановишься — упадешь. Для него, коренного москвича, Москва как город для выступлений вообще была какой-то почти не достижимой мечтой. До цирка на Цветном бульваре его допустили только в начале и в конце карьеры. До заграницы и того меньше. В 1964-м Енгибарова выпустили в Прагу, где его ждали грандиозный успех и звание лучшего клоуна Европы.Пражане его обожали: создали фанклуб Енгибарова, издавали его новеллы подарочными миниатюрными изданиями в кожаном переплете, посвящали ему песни (одну из них — «Он был как я» — пел знаменитый пражский певец Карел Готт)... В Праге у Енгибарова осталась дочь Барбара, теперь уже с внуком Петром.Мать Барбары, Ярмила, художницаграфик, погибла в автокатастрофе через несколько лет после ее рождения. В России у Енгибарова тоже есть дочери. «Нам все больше о дочках известно, насчет сыновей не знаю.Поклонниц у него было много — очень уж он обаятельный. Посмотришь — вроде нет в нем такой уж особенной красоты. Но заговорить мог любую. А женился неудачно, полгода пробыл в браке, а потом так больше и не решился».* Впрочем, была одна девушка, Ядвига (Кокина), воздушная гимнастка, «девчонка, которая умеет летать», — ей Леонид Енгибаров отдал свое «шальное сердце», чтобы оно забилось в воздухе, на головокружительной высоте, если вдруг замрет ее собственное. Ядвига много гастролировала по миру, Енгибаров в основном колесил по провинции — жизнь вместе с системой Союзгосцирка разбрасывала цирковых артистов в разные стороны, и они могли не видеться годами...[b]Он бы мог стать пятым в «Битлз» [/b]После победы на конкурсе в Праге Енгибарова завалили предложениями: съемки в Голливуде, турне по Европе. Искусствоведы в штатском предупреждали его: отказывайтесь по-хорошему. Чего только не пришлось ему придумывать, вплоть до боязни летать самолетом. Чего только не приходилось импресарио предлагать — вплоть до билетов на пароход вместо самолета.Кстати, о пароходе. Есть у Енгибарова новелла «Однажды в Одессе» — про то, как тонул на глазах у всей Одессы славный теплоход «Иван Чихира», хотя по документам он никак не должен был утонуть, а напротив, такого-то числа отплыть в Батуми. И тем не менее он утонул на глазах у всей Одессы, и спаслись только самые несознательные матросы, которые не верили документам. «А то, что вся Одесса видела, так то ж Одесса».Новелла как новелла, не смешнее остальных, однако цирковые помирали со смеху. Дело в том, что Иваном Чихирой звали одного чиновника из международного отдела цирковой компании, от которого зависели многие поездки.Словом, голливудская карьера так и не состоялась. Леонид Енгибаров слишком любил свою мать, чтобы, подобно Нурееву, совершить прыжок в свободу. Была, правда, еще пара выступлений в странах соцлагеря, но по сравнению с коллегами, которые, сильно уступая Енгибарову в таланте, буквально не вылезали из-за границы (советский цирк тогда ценился не меньше Большого балета), лучший клоун Европы вполне подпадал под разряд невыездных. И потому редкостный свой талант, достойный любой столицы мира и любой площадки, он дарил провинции. Однажды в одном из провинциальных цирков пошел такой сильный дождь, что на манеже образовалась огромная лужа. Большая часть зрителей разбежалась, а оставшиеся раскрыли зонты. Енгибаров тоже раскрыл свой знаменитый зонтик в дырочку и, высовывая из прорехи руку, проверял — не накрапывает ли дождь.Запреты советской власти иногда давали странные результаты. Так, лучшие поэты страны, не имея возможности издаваться и жить на это, занялись переводами, и в результате мы получили одну из лучших переводческих школ в мире. Так и провинция получила огромный подарок — гастроли Енгибарова. Для кого-то они просто определили всю дальнейшую судьбу. Например, для режиссера Валентина Гнеушева, родившегося в Нижнем Тагиле: «Я пришел в цирк только из-за Енгибарова, под впечатлением Енгибарова.Правда, мне тогда казалось, что в цирке все такие талантливые, и поэтому я три года боялся даже подходить к цирковому училищу. Знаете, кем был Енгибаров по сути? Он мог бы стать пятым в ливерпульской четверке «Битлз».В книге «История мирового цирка» известного исследователя Доминика Жандо, которая сегодня является чуть ли не главным учебником по данному предмету, есть глава «Несколько слов о цирке в Советском Союзе и странах Восточной Европы». Подробнее всего остального автор пишет о нашей системе циркового образования, технических возможностях цирка на проспекте Вернадского и клоунаде.Львиная доля и центральная часть этой статьи посвящены Леониду Енгибарову (есть даже описания отдельных реприз): «Самый интересный из них — Леонид Енгибаров — темноволосый молодой человек приятной наружности с холодным юмором на грани абсурда — напоминал обликом Китона в фильме «Генерал». К сожалению, он слишком рано умер... Из ведущих советских мастеров смеха ей (западной публике) знакомы только замечательный клоун Попов, традиционный август Карандаш и кумир советской публики Никулин, чей чудесный юмор с трудом пересекает границу, ибо держится в первую очередь на тесном контакте со зрителями. Енгибаров же мог развеселить любую публику — сценки его были зрелищны и потрясающе смешны. Кроме того, его армянский темперамент был ближе к нашему, чем славянский темперамент русских». Что ж, большое видится на расстоянии.Леонида Енгибарова нет в живых уже 27 лет. Артисты помоложе рвутся принять участие в конкурсе, носящем его имя. Артисты постарше пытаются, скажем помягче, заимствовать его находки, трюки, образы — вплоть до пресловутой полосатой футболки и единственной лямки через плечо. Только никого еще не назвали вторым Енгибаровым. Не каждому дано поднять земной шар на ладони.[i]* Людмила Боборыкина, двоюродная сестра Леонида Енгибарова.[/i][b]Автор благодарит Людмилу Боборыкину, Марию Романушко, Валентина Гнеушева, Геннадия Торшина, Викторию и Николая Кисс за помощь в подготовке материала.[/b] [b]Владимир Высоцкий Енгибарову — от зрителей [/b][i]...Зритель наш шутами избалован — Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: «Да разве это клоун? Если клоун — должен быть смешной!»......Сгинул, канул он — как ветер сдунул!..Или это шутка чудака?..Только я колпак ему — придумал, — Этот клоун был без колпака. [/i][b]1972 [/b][b]Леонид Енгибаров.Слепой мим [/b][i]«Постепенно, через два года, зрение вернется», — таков был приговор человека в белом халате с большими мягкими руками. «Спасибо», — сказал тогда Витька. «Спасибо» — сказал он и сейчас, когда Лина в полной темноте поставила его на нужное место. «Витя, может быть, не стоит, подождешь еще год с лишним».«Да не ждать — вычеркивать жаль». «Сейчас будет занавес». — «Знаю, уходи». Конферансье объявил известную Витькину фамилию.Зал ответил бурей. Витьку любили. Он был «прирожденный мим», «король молчания», «чародей жестов» и пр., и пр. А теперь он стоял в глубине сцены — слепой мим с раскрытыми, но не видящими глазами. Зачем это он? Зачем? А он стал двигаться, и снова, как раньше, зал смеялся и плакал, грустил и замирал, и отказывался отпустить мима.Занавес закрылся, и Лина, смеясь и плача, отвела Витьку за кулисы.«Никого не пускай», — бросил он ей. Но друг, вездесущий Вадим, прорвался: «Это же фантастика, я же сам писал: «Огромная утрата. Мим, потерявший зрение».«А, заткнись, — и Витька на голос швырнул в его пролысину матерчатый тапочек. — Ты же не заметил специальный узор коврика-циновки, по нему я определяю пространство. Понял?».Лина стала снимать ему грим. «Но если растрезвонишь про «героизм», ей-богу, отлуплю, не через два года, а раньше. Теперь я тебя уже точно увижу. Напиши что-нибудь оригинальное, вроде: «Молодой талант»...Они еще долго втроем сидели в гардеробной, и уже никому не было страшно.[/i]