Крёстный путь великого старца

[i]Продолжение. Начало в «Вечерней Москве» от 19.10.2010 г.[/i][b]Конфликт с чиновниками в рясах[/b]Недаром в народе говорят, что коль пришла беда, то отворяй ворота. На фоне домашних неурядиц, когда нервы Льва Николаевича и без того были измотаны до предела, на него обрушился новый удар: непримиримую войну Толстому объявила Церковь. Вообще-то, если быть объективным, следует признать, что первым начал он. В таких статьях и книгах, как «Исповедь», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри нас», и многих других он камня на камне не оставил от фундаментальных основ православия.«Православная церковь? – писал он. – Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженых людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, и в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженых людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ».Но и это далеко не все. Прекрасно понимая, что олицетворением фарисейства и религиозного мракобесия является мрачная фигура обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева, Лев Николаевич решился на беспрецедентный шаг: он задумал открыть глаза царю и направил открытое письмо Николаю II. «Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека – это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю – Победоносцевым».Царь на это письмо никак не отреагировал. И тогда Толстой вывел Победоносцева в романе «Воскресение», причем под весьма недвусмысленной фамилией – Топоров. Он изобразил Топорова таким тупым, безнравственным, лицемерным и мерзким чинушей, что вся Россия тут же узнала в нем Победоносцева и потешалась над обер-прокурором.Все это, конечно же, не оставалось незамеченным – и врагов среди «нестриженых людей» Лев Николаевич нажил непримиримых. Постепенно, исподволь Синод начал собирать материалы для отлучения Толстого от Церкви. А вскоре наступил благоприятный для этого момент.[b]Панихиды по Толстому не будет![/b]В начале 1900 года Лев Николаевич серьезно заболел. Первоприсутствующий член Синода митрополит Иоанникий тут же разослал по всем епархиям циркулярное секретное письмо «О запрещении поминовения и панихид по Л. Н. Толстому в случае его смерти без покаяния». Не дождались! На радость всей России Лев Николаевич выздоровел.Тогда «нестриженые» зашли с другой стороны: они принялись за приверженцев Толстого. Чего стоила их травля отрядов Толстого, которые оказывали помощь голодающим в неурожайные 1891–1892 годы! Голодомор тогда был страшный, каждый день умирало по несколько тысяч человек, и лишь граф Толстой на свои средства сколотил молодежные отряды, которые ездили по деревням и оказывали реальную помощь. А вот попы, вместо того чтобы подключиться к этому благородному делу, со всех амвонов хаяли этих ребят, объявляя их антихристовыми детьми.Причем тут же объясняли, что антихрист – это не козлоногий и рогатый черт, а тот, кто послал этих ребят в деревни, то есть граф Толстой. Так что, принимая помощь от Толстого, вы принимаете помощь от сатаны, говорили они.В принципе, к отлучению Толстого от Церкви все было готово, не хватало лишь согласия царя. Колебался наш самодержец недолго. После того, как он прочитал «Воскресение» и в омерзительном Топорове узнал своего любимца Победоносцева, согласие императора было получено. А 24 февраля 1901 года в «Церковных Ведомостях» появилось «Определение Святейшего Синода о графе Льве Толстом».Перечислив прегрешения Толстого перед Церковью, назвав его еретиком и лжеучителем, Синод заявил, что отныне «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».То, что последовало сразу же за этой публикацией, уму непостижимо. «Нестриженые» как с цепи сорвались, со всех церковных амвонов полился такой поток грязи, оскорблений, ругани и угроз, что даже у людей, не очень любивших Толстого, создавалось впечатление, что во всех этих чиновников в рясах вселился бес.Но каково же было удивление чиновников в рясах, когда вся мыслящая и думающая Россия встала на защиту Толстого.В Хамовнический переулок, где зимовала тогда семья Толстых, пачками шли письма и телеграммы, весь переулок был запружен студентами, дом завален цветами, а репортеры рыскали в толпе, расспрашивая людей об их отношении к решению Синода. Потом эти высказывания печатали в газетах, и не было ни одного, которое бы не обвиняло церковников как минимум в идиотизме и даже подстрекательстве черносотенных элементов на прямое насилие.То, что подстрекательство было, это факт. Через несколько дней после публикации анафемы Лев Николаевич шел со своим другом по Лубянской площади.Какой-то мужик его узнал и заорал на всю площадь: «Дьявол! Вот он, дьявол в образе человека. Бей его!» К счастью, нашлись другие люди, которые скрутили фанатика.И, что совсем неожиданно, Лев Николаевич нашел горячую заступницу в лице своей скандалезной жены. Софья Андреевна, видимо, считала, что нападать на мужа может только она – ведь она это делает любя, но другим, будь они хоть семи пядей во лбу, это непозволительно, – и отправила гневное письмо митрополиту Антонию, а потом и самому Победоносцеву. Неведомо как, но это письмо стало известно широкой общественности и тут же попало в печать.«Ваше Высокопреосвященство, – писала она. – Прочитав в газетах жестокое определение Синода об отлучении от Церкви мужа моего, графа Льва Николаевича Толстого, и увидав в числе подписей пастырей Церкви и вашу подпись, я не могла остаться к этому вполне равнодушной. Горестному негодованию моему нет пределов! Не могу не упомянуть и о секретном распоряжении Синода священникам не отпевать в церкви Льва Николаевича в случае его смерти. Кого же хотят наказать? Умершего, уже ничего не чувствующего человека, или окружающих его, верующих и близких ему людей? Если это угроза, то кому и чему?»Что тут началось! Студенты устраивали шумные демонстрации, рабочие – забастовки, аристократы отправляли возмущенные послания царю, в театрах, где шли пьесы Толстого, гремели овации в честь автора, газеты печатали издевательские статьи и шаржи на Синод и ненавистного обер-прокурора.Даже сам Победоносцев вынужден был признать, что «послание Синода о Толстом вызвало целую тучу озлобления». Но Победоносцева больше всего взбесило письмо одного отчаянного священника, напечатанное в ведущей газете Ростова-на-Дону: «Прочитав известие об отлучении от Церкви одного из самых великих людей земли Русской и о запрете отпевать его в случае кончины, я заявляю на весь Божий мир: какие бы синодальные громы ни гремели над моей головой, я приеду в Ясную Поляну и графа Толстого отпою».Выходит, что не все чиновники в рясах одинаковы, не все одним миром мазаны, что есть среди них и вполне здравомыслящие, не черносотенно настроенные люди.Что стало с тем священником, одному Богу ведомо, но бунт на корабле Победоносцев подавил быстро, и снова со всех амвонов зазвучала анафема Толстому.А что же сам Лев Николаевич, как вся эта свистопляска отразилась на его самочувствии и не нарушила ли она спокойствия его духа? Судя по свидетельству Софьи Андреевны, Лев Николаевич, прочитав постановление Синода, надел шапку и пошел на прогулку. «Впечатления никакого», – записала она в своем дневнике.Но это была всего лишь первая реакция. Затем Толстой понял, что постановление Синода оставлять без ответа нельзя.Поэтому он написал потрясающий по силе духа и глубине «Ответ Синоду», которым зачитывалась вся думающая и размышляющая Россия.[b]Ответ Синоду[/b]Удивительно дело, но «Ответ Синоду» по каким-то непонятным причинам не изучается ни в школах, ни в университетах, ни в духовных академиях. Между тем всем, кто ходит в церковь и считает себя если не воцерковленным, то хотя бы верующим, этот документ следует знать как таблицу умножения – и либо с Толстым соглашаться, либо аргументированно опровергать. Видит Бог, как хочется привести «Ответ» полностью – ведь вы его больше нигде не прочитаете, но в рамках очерка это невозможно, поэтому остановлюсь на наиболее важных и, если так можно выразиться, горячих моментах. Ознакомившись с ними, вы поймете, почему Церковь до сих пор Толстого не простила, почему на его могиле нет ни креста, ни обелиска и почему еще многие годы с амвонов звучали анафемы в адрес одного из самых великих людей России.«Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне Синода, но постановление это вызвало очень много писем неизвестных мне корреспондентов. И я решил ответить как на само постановление, указав на то, что в нем несправедливо, так и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов. Постановление Синода вообще имеет много недостатков. Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются несправедливые и клонящиеся к моему вреду утверждения. Оно, наконец, есть подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства. «Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема ты, старый черт, проклят будь», – пишет один.Другой делает упреки правительству за то, что я еще не заключен в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: «Если правительство не уберет тебя, мы сами заставим тебя замолчать. Чтобы уничтожить тебя, прохвоста, у нас найдутся средства».То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами желал служить ему. Прежде чем отречься от Церкви, я посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, совершенно скрывающее весь смысл христианского учения.И я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, а мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.Не признаю я и загробной жизни, если разуметь ее в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая – как постоянного блаженства. Отвергаю я и все таинства и считаю их низменным, грубым, несоответствующим понятиям о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия.В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство.В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.В елеосвящении и в миропомазании вижу приемы грубого колдовства. Кощунственно уверять детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом кусочки хлеба и положить их в вино, то в эти кусочки входит Бог.Все это ужасно! Учение Христа переделано в грубое колдовство купания, мазания маслом, телодвижения, заклинания и проглатывания кусочков хлеба.Учение Христа не в молебнах и обеднях, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга. Если бы Христос пришел теперь и увидел то, что делается его именем в Церкви, то с законным гневом повыкидал бы все эти ужасные кресты, чаши, свечи, иконы и все то, посредством чего церковники, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение.Я начал с того, что полюбил христианство более своей Церкви, теперь же более всего на свете люблю истину. Истина же для меня совпадает с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство. Я спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти».Закончив свой «Ответ» словом «смерть», Толстой не подозревал, как к ней был близок. Писем с угрозами убить его как «врага царя и отечества» было так много, что писатель перестал обращать на них внимание, но ведь были не только письма – был реальный заговор, и был человек, готовый совершить убийство. Им оказался крестьянин-мясник, привыкший пускать кровь животным, так что ему ничего не стоило сделать то же самое с ненавистным слугой дьявола. Этот истово верующий мясник не придумал ничего лучшего, как явиться к игумену монастыря и попросить благословение на великий подвиг.– Пойду я к старику тому, – делился он своим планом, – будто за советом, а сам выхвачу из-за голенища вот этот нож, и – кончено, графишка куцый полетит прямиком в ад.К счастью, благословения игумен не дал, но отметил, что «такая ревность Святой церкви весьма и весьма угодна».А в 1902-м, когда, находясь в Крыму, Лев Николаевич серьезно заболел, чиновники в рясах радостно потирали руки и с нетерпением ждали известия о смерти Толстого. Но великий старец выжил! И не только выжил, но и подал свой голос, еще и еще раз решительно заявив, что ни о каком примирении с Церковью речи быть не может. Именно тогда известный журналист Суворин блестяще сформулировал то, о чем знала и думала вся мыслящая Россия.«Два царя у нас, – писал он, – Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Cинод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого! Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».На некоторое время позорная кампания вокруг имени Толстого утихла, но в 1908-м вспыхнула с новой силой. Дошло до того, что протоиерей Иоанн Кронштадтский пошел на кощунственнейший, даже с точки зрения Церкви, шаг и сочинил молитву о скорейшей смерти юбиляра: «Господи, возьми с земли хулителя твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей». Подал голос и Синод, призвавший «всех верных сынов Церкви воздержаться от участия в чествовании графа Льва Николаевича Толстого».А тут еще сам Толстой подлил масла в огонь, опубликовав статью «Не могу молчать!» Она была посвящена одному из самых страшных явлений той поры – массовым смертным казням. В ней Лев Николаевич напрямую обращается к правительству. «Вы говорите, что это единственное средство успокоения народа и погашения революции, но ведь это явная неправда... Участвуя в этих ужасных преступлениях, вы не только не излечиваете болезнь, а только усиливаете ее, загоняя внутрь».В те же дни Ясную Поляну посетил тульский архиерей Парфений. Вопреки желанию Лев Николаевич вынужден был побеседовать с ним, но как только тот уехал, тут же обратился к своему дневнику.«Вчера был архиерей. Особенно неприятно, что он просил жену дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я покаялся перед смертью. И потому я заявляю, что все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, – ложь. Повторяю при этом и то, что похоронить меня прошу без так называемого богослужения».[b]Окончание в «Вечерней Москве» от 16.11.2010 г.[/b]