Так говорил Заратустра

[b]– Описанная у Ницше встреча Заратустры с последним Папой Римским в вашем спектакле оказывается встречей с Иоанном Павлом II. Причем за спиной у сидящего в кресле, боком к залу, понтифика стоит аквариум с голым бомжем, который кормит Папу своей кровью – обоих связывают десятки капельниц. Вы специально добивались сходства Папы с Каролем Войтылой?[/b]– Я не старался сделать последнего Папу похожим на Кароля Войтылу, это вышло само собой – а критики теперь не верят. В Польше был страшный скандал. Странная вещь произошла с Каролем Войтылой: этот человек был спортсменом, катался на лыжах, но, став Папой, моментально превратился в согбенного старика. Видно, было что-то, что его согнуло. Я знаю от польских антропософов (впрочем, может, это и вымысел), что Войтыла еще в самом начале своей папской карьеры встретился с группой посвященных в некую тайну – они передали ему сведения, очень опасные для Церкви. Они полагали, что встретят в нем партнера, понимающего необходимость радикальных изменений в институте Церкви – ведь жизнь меняется, а Церковь совсем это не учитывает, – но Войтыла их отверг. Можно сказать, что все бремя ответственности он взял на себя. Может, это было причиной того, что он так быстро превратился в старика.[b]– Может ли современный художник избежать конфликта с религией?[/b]– Нет, не может, но не с религией, а с самим институтом Церкви. Если согласиться с Ницше, что человек лишь средняя стадия между живой и неживой материей и сознательной жизнью, то можно предположить, что весь процесс идет к тому, чтобы сформировался некий духовный абсолют. То есть Бог – это некий код материи и перемены.И лишь человек в своем страхе не позволяет этой перемене произойти… Вы замечали, что все сказки обещают ребенку, что он станет Богом? Созревание можно назвать болезненным компромиссом: выясняется, что ты не Бог, а всего лишь заурядный человек. Я представляю это так: человек, как фикус, растет вверх. В какой-то момент его надо обрезать – чтобы он не перевернулся. Потом недалеко от того места, где обрезали, возникают отростки: люди становятся политиками, бизнесменами, мафиози, путешественниками – стремятся покорить Эверест и т. д. Можно сказать, что все это заменяет рост вверх. Быть может, человек должен пережить это “обрезание”, эту потерю – великую боль осознания, что он не Бог, что он смертен, – чтобы начать к чему-то стремиться.[b]– Что за персонаж в вашем спектакле соединен одной пуповиной с последним Папой Римским?[/b]– У Ницше есть два параллельных текста: встреча Заратустры с Папой и с тем, кто кормит пиявок. В оригинале тот, кто кормит пиявок, – ученый. В XIX веке европейцы сформировали нечто вроде святыни науки. Решили, что человек плох, а наука – это что-то сверх, как религия.Библиотеки, университеты – в рационалистическом мире это заняло место Бога. Значит, с одной стороны Папа, а с другой – ученый, верящий в божественность науки. Это два больных тела, соединенные одной системой кровообращения, а между ними – стена.[b]– Как вы находите своих актеров?[/b]– Я никогда никого не отвергаю. Мне важно понять, почему человек хочет со мной работать. Интуитивно я ищу тех, кто по натуре – мечтатель.Тех, кто хочет чуть большего, чем просто актерство. Будь прежде всего человеком, а потом уже актером – это для меня главное. Как мы работаем? Каждый раз ищем метод работы внутри самого текста. Раз и навсегда придуманный метод кажется мне чем-то фальшивым. Так же, как раз и навсегда закрепленные тренинги – человек при этом механизируется, теряет конкретную цель и воображение. Так что каждая работа для меня начинается с нуля. Важно, чтобы воображение актера сохраняло некую дистанцию с текстом – то, что я себе представляю, не может полностью совпадать с текстом, иначе я стану просто иллюстратором. Персонаж не обязательно будет формироваться так, как ты хочешь, – у него есть своя воля, свои мечты. Танцуй со своим персонажем, ходи с ним на прогулку, в лес, ложись на землю, катайся по траве – и в какой-то момент ты его почувствуешь.[b]– Каковы ваши планы после “Фабрики”, вашей последней премьеры?[/b]– Мы взялись за очень странный текст – на него нас спровоцировала “Фабрика”. Существует такая проблема – назовем это проблемой личности человека ХХ и ХХI века.Моя личность – что-то вроде верхней одежды. Я ношу ее и хочу носить и дальше, но одновременно я мечтаю выйти за еерамки. Вот об этом выходе за пределы своей личности мы попробуем рассказать на примере трех культовых персонажей: Георгия Гурджиева, Мерилин Монро и Симона Вайля.[b]– Будущей весной в Салониках вы получите одну из самых престижных европейских премий – “Европа – театру”. Как вы относитесь к премиям, к успеху?[/b]– Успех нужен. Он дает не только удовлетворение, но и свободу в дальнейшей работе. Можно сказать так: ты должен достичь успеха, чтобы потом спокойно все это отбросить. За премиями и успехом кроется много опасностей – все то, что связано с тщеславием. Не хочу делать вид, что я от всего этого свободен. Но я в таких случаях вспоминаю Томаса Бернхарда. Он резко отвергал награды – не из скромности, а из-за опасения, что инстанция, дающая премию, как бы покупает его.Бернхард однажды высказался очень резко: “Когда я получаю премию, у меня такое чувство, будто кто-то нас..ал мне на голову!” Я тоже это ощущаю – ощущаю, что когда тебя как-то выделяют, это некое унижение. И все же я предпочитаю получать премии, а не проваливаться![b]– В “Заратустре” есть ослепительно красивые сцены. Даже если зритель ничего не понимает в философии, в начале этих сцен он охает: “Как красиво!” Но таких уступок зрителям вы делаете ничтожно мало. Вы совсем от них не зависите?[/b]– Когда я брался за эту тему, я понимал, что начинаю что-то опасное. У меня всегда есть конфронтация с залом и испуг, что не поймут. Скажу так: нравственность, мораль артиста в том, чтобы делать то, что для тебя правдиво. А потом уже радоваться или страдать в зависимости от того, принимают или нет. Но нельзя начинать работу, с ходу думая об успехе.[b]– Сейчас такой бум вокруг изобразительного искусства – гораздо больший, чем вокруг театра.[/b]– Я рад, что это происходит. Но думаю, что скоро придет время и для театра. По-моему, это уже начинается – театр снова входит в моду. В Польше уже есть люди, которые носом чувствуют приближение чего-то нового.