Первыми страшное слово «война» произнесли советские дипломаты

22 ИЮНЯ – дата в истории нашей страны скорбная и святая. Шестьдесят девять лет назад, 22 июня 1941 года, началась Великая Отечественная война, ставшая самым значительным событием ХХ века.История этой войны и по сей день хранит немало тайн. Некоторые из них приоткрывает корреспондент «Вечерки».Как ни трудно в это поверить, но на слово «война» в посольстве Советского Союза в Германии было наложено своеобразное табу.Говорили о возможном конфликте, разладе, раздоре, но никак не о войне. И вдруг поступило указание: всем, у кого жены и дети были в Берлине, немедленно отправить их в Москву. «Та-а-ак, – зашептались по углам супруги дипломатов, – нехороший признак, можно сказать, первый звонок. Не сегодня-завтра начнется война».Были, конечно, и более продвинутые, в основном это были супруги первых лиц, которые говорили, что немцы, мол, не дураки, им еще Бисмарк запретил воевать на два фронта. Но и они примолкли, когда прозвучал второй звонок: директор школы объявил, что из Москвы пришел приказ закончить учебный год не позднее начала мая и детей немедленно отправить в Союз. А когда в Берлин стали возвращаться отпускники, и все как один без жен – их было велено оставить дома, все стало яснее ясного: вот-вот грянет война.Мудрые женщины оказались правы.– Какая война? – убеждали их мужья. – А как же заявление ТАСС? Ведь в нем же черным по белому написано, что Германия неуклонно соблюдает условия Пакта о ненападении.– Плевали они на ваше заявление! – пытались раскрыть им глаза жены. – Вы лучше скажите, почему Светку с Нинкой не пустили в Берлин. Мужья приехали, а они остались дома. А детей почему в спешном порядке отправляют в Союз? А нас, баб горемычных? Мы-то уедем, а вот вас возьмут в заложники, чтобы обменять на немцев, которые сидят в Москве.Откуда им это стало известно, до сих пор является одной из величайших тайн того времени, но случилось именно так, как предрекали эти мудрые женщины.[b]Дезинформация. Можете быть свободны[/b]Между тем в Москве, несмотря на тревожные сигналы из всех европейских резидентур внешней разведки, царила ничем не объяснимая обстановка благодушия. Вот как рассказывал об этих днях в своих воспоминаниях начальник внешней разведки Павел Фитин.«16 июня 1941 года из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года. Об этом тотчас доложили Сталину. Поздно ночью меня вызвал нарком госбезопасности Меркулов и сказал, что нас приглашает к себе Сталин.Поздоровался он с нами кивком головы, но сесть не предложил, да и сам во время разговора прохаживался по кабинету.Взяв в руки наш документ, он сказал:– Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз? Что за человек сообщил эти сведения?– Это очень надежный источник. Он немец, работает в Министерстве воздушного флота и очень осведомлен. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации, – ответил я.После этих слов в кабинете повисла тяжелая тишина. Потом Сталин подошел к своему столу и, повернувшись к нам, жестко произнес:– Дезинформация! Я в этом уверен. Можете быть свободны.Мы понимали, что может за этим последовать, поэтому тут же отправили шифровку в берлинскую резидентуру с просьбой немедленно проверить сообщение агента, а им был не кто иной, как один из руководителей «Красной капеллы» Харро Шульце-Бойзен, он же Старшина. Резидентуре на это понадобилось несколько дней. Ответ мы получили 22 июня, причем и из Берлина, и от пограничников, которые уже отражали первые удары фашистских войск».В тот же день в три часа утра в берлинской резиденции посла Советского Союза раздался звонок из германского Министерства иностранных дел: секретарь Риббентропа просил посла немедленно приехать в министерство.Владимир Деканозов, который занимал эту должность чуть более полугода, был хорошо известен не столько в дипломатических, сколько в чекистских кругах.За глаза его называли чрезвычайным и полномочным послом Лубянки. Этот человек с пятиклассным образованием был не только земляком, но и особо доверенным лицом Лаврентия Берии – не зря же тот его тянул как по чекистской, так и по партийной линии. В 30-е годы Деканозов был и секретарем ЦК компартии Грузии, и председателем Госплана Грузинской ССР, а позже, когда Берия перебрался в Москву, он перетащил в столицу и Деканозова, назначив заместителем начальника Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Но вот как ему удалось сделать Деканозова заместителем наркома иностранных дел и одновременно послом в Германии, одному богу известно! Забегая вперед, не могу не сказать, что Деканозов оставался верным своему шефу и покровителю до самого конца и даже разделил его участь: в июне 1953-го, почти в один день с шефом, он был арестован, а в декабре расстрелян.Но это будет не скоро… А пока всесильный получекист-полудипломат спешил на встречу с Риббентропом. Вернулся он через час. На вопрос встревоженных сотрудников: «Что случилось?» Деканозов бросил короткое и страшное слово, которое давно витало в воздухе и наконец было произнесено вслух: «Война».[b]За молчание снимут головы[/b]Как это ни покажется странным, больше всех это сообщение потрясло руководителя легальной берлинской резидентуры Амаяка Кобулова. В нижнем белье и тапочках на босу ногу, он выскочил из квартиры, порывался куда-то бежать, но, потеряв тапочки, сел на крыльцо, обхватил голову руками и горестно запричитал: «Вэй, вэй! Ой, вэй! Что же теперь будет?»Взяв себя в руки, Деканозов и Кобулов бросились к телефонам, чтобы сообщить в Москву о начале войны. Но сколько они ни бились, сколько ни кричали в трубку, дозвониться до Москвы так и не смогли: все телефоны были отключены. А еще через пять минут посольство было окружено полицией и подразделениями СС.– Что же делать, что же делать? – обессиленно хрипел посол. – Нам же за это молчание головы снимут! Ведь немецкие танки уже на нашей земле, их самолеты на подлете к советским городам, а в Кремле, наверное, думают, что это провокация, что Пакт о ненападении свято соблюдается, и не решаются отдать приказ о вооруженном отражении агрессии.– А что если дать телеграмму? – предложил кто-то. – Простую телеграмму из ближайшего почтового отделения?– Отличная идея! – вскочил посол. – Дежурный, марш в машину! Текст будет простой: «Москва. Наркоминдел. Молотову. Был у Риббентропа. Германия объявила нам войну». Подпись моя.Но ничего путного из этого не получилось. Как только машина вырулила из ворот посольства, ее тут же задержали, а водителя и сотрудника посольства бросили в гестапо. После этого стало ясно, что с дипломатическим иммунитетом покончено, и в любой момент может начаться штурм посольства. Тут же поступил приказ разводить костры и жечь архивы, шифры, всевозможные досье и другие важные документы.[b]Заложники Третьего рейха[/b]Если в здании посольства все действовали более или менее организованно, никто не знал, что творится в многочисленных советских учреждениях, разбросанных по городу, – торгпредстве, отделении ТАСС, филиале Госбанка, и что с работающими там людьми.Как это ни печально, но худшие опасения вскоре подтвердились. Уже ранним утром эсэсовцы совершили налет на торгпредство. Переломав мебель, они стали ломиться в шифровальную комнату, где закрылся шифровальщик Николай Логачев. Пока выламывали дверь, Николай сумел сжечь и шифры, и важные документы. Разъяренные эсэсовцы избили его до полусмерти и бросили в тюрьму.В тот день досталось всем – и представителям «Интуриста», и журналистам ТАСС, и сотрудникам филиала Госбанка: их били, морили голодом, шантажировали, склоняли к измене, но никто не дрогнул, никто не согласился обменять советский паспорт на немецкий. Тяжелее всех пришлось сотруднику военного атташата Аркадию Баранову. Его арестовали, бросили в тюрьму и предложили подписать заявление о предоставлении политического убежища в обмен на признание в том, что работники военного атташата СССР занимались шпионской и подрывной деятельностью. Баранов отказался! Тогда его пытали. Не помогло! Заковали в кандалы и бросили в концлагерь. Угрожали «снять перчатки», то есть содрать с рук кожу.– Валяйте, – плюнул им в лицо Баранов. – Я и без кожи буду вас давить на каждом углу.Тогда его бросили в карцер, надеясь, что упрямый большевик загнется от холода и крыс. Но Аркадий Баранов выжил! И не только выжил, но и добился того, что его вернули на Родину.[b]Бывший электромонтер против гестапо[/b]Тем временем в посольстве разворачивалась детективно-приключенская история, достойная пера Александра Дюма и Агаты Кристи вместе взятых.Дело в том, что работу глубоко законспирированной антифашистской группы «Красная капелла» курировал заместитель весьма недалекого Кобулова, талантливейший разведчик Александр Коротков.Как ни трудно в это поверить, но на Лубянку 19-летний Саша Коротков попал, если так можно выразиться, с черного хода. Однажды у чекистов перегорели все лампочки разом, а Сашу, работавшего электромонтером, прислали починить проводку. Оказалось, что работы там не на один день, и пока Саша возился с проводами и предохранителями, на спортивного, не лезущего за словом в карман парня положили глаз вербовщики ОГПУ.После соответствующей проверки ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться.Само собой разумеется, для начала его отправили на учебу – и через несколько лет в Иностранном отделе ОГПУ появился сотрудник, который настолько хорошо владел немецким и французским, так блестяще входил в образ европейского бонвивана, что его тут же направили на нелегальную работу сначала во Францию, а потом в Германию.В июне 1941-го Коротков не находил себе места, ломая голову над тем, как вырваться из окруженного эсэсовцами посольства. Ведь с Корсиканцем и Старшиной встречался только он, и вот теперь, с началом войны, самые важные агенты останутся без связи. Значит, информацию им придется передавать по рации, а ее-то у них нет. Она стоит в кабинете Короткова и ждет, когда он передаст ее Старшине.Однажды вечером Коротков поделился своей проблемой с первым секретарем посольства Валентином Бережковым, впоследствии личным переводчиком Сталина. Зная немцев как облупленных, особенно их прижимистость и склонность к накопительству, Бережков предложил сыграть на этом. От этого плана Коротков пришел в восторг, и они начали действовать.[b]Важные дела решаются за выпивкой[/b]Дело в том, что как раз в те дни начались переговоры по поводу обмена сотрудников советского и германского посольств. В связи с этим право выезда из здания посольства – но только по строго определенному маршруту и в сопровождении начальника охраны Хейнемана – имел Валентин Бережков. По дороге они болтали о разных пустяках: о новых фильмах, о сортах пива, о погоде. Но рано или поздно в их беседах возникала тема войны. И тогда Хейнеман начинал сокрушаться по поводу судьбы единственного сына, который оканчивал военное училище, а у него, офицера СС Хейнемана, такое скудное жалованье, что денег не хватает даже на то, чтобы приобрести сыну сапоги, мундир, шинель и другие предметы экипировки.– А у нас это выдают бесплатно, – вскользь бросал Бережков. – Не говоря уже о валенках, шапке, теплом белье и даже овчинном полушубке.– Это вам не поможет, – косясь на шофера, и громче, чем это нужно, замечал Хейнеман. – До зимы вы не продержитесь.– А питание? – вдохновенно продолжал Бережков. – Вы ели когда-нибудь наваристые русские щи или настоящую гречневую кашу? Нет? А у нас это – обычный солдатский паек, не говоря уже о наркомовских 100 граммах.– Ста граммах чего, хлеба? – не понял Хейнеман.– Ну, вы скажете! – расхохотался Бережков. – Речь идет о 100 граммах водки. Не вашего поганого шнапса, настоящей русской водки! – выразительно щелкнул себя по горлу Бережков и неожиданно добавил. – Хотите попробовать? Да еще с сальцем? А? У нас важные дела решаются только так, за выпивкой.Долго уговаривать Хейнемана не пришлось. Вечером Бережков накрыл в своем кабинете роскошную поляну, а потом, под предлогом того, что вывозить из Германии какие-либо деньги дипломатам запретили, а у него скопились кое-какие сбережения, которые теперь пропадут, Бережков предложил их Хейнеману – и тот с благодарностью принял довольно пухлый конверт.– Я вам очень благодарен и… обязан, – понизив голос, сказал он. – Если смогу быть чем-нибудь полезным, то можете на меня рассчитывать.– Ну что вы, оберштурмфюрер, о какой благодарности речь?! – всплеснул руками Бережков. – Хотя… Лично мне ничего не нужно, а вот у одного моего друга довольно странная проблема. У него роман с немецкой девушкой. Одному Богу известно, когда они теперь увидятся и увидятся ли вообще. Он очень переживает, да и девушка, наверное, тоже, тем более что она… ну, вы сами понимаете, что случается с девушками после интимных встреч. Короче говоря, он хотел бы с ней встретиться, хотя бы на часок. Но как? – развел руками Бережков. – Кроме меня, из здания посольства никого не выпускают.– Как жаль, – вздохнул изрядно захмелевший Хейнеман. – Любовь – это святое. Любовь – это… Вашему другу надо помочь. И я это сделаю! – стукнул он кулаком по столу.И он это сделал… Надо ли говорить, что влюбленным другом был Александр Коротков, а немецкой девушкой – член «Красной капеллы» Элизабет Шумахер, с которой он встретился в метро и вручил ей чемодан с рацией и конверт с деньгами.– Исходная цифра для шифровки 19405, – сказал он на прощанье. – При первой же возможности я лично постараюсь выйти на связь. И не только по радио, – добавил он.[b]Долгая дорога домой[/b]Кстати говоря, название «Красная капелла» придумали не подпольщики, а их заклятые враги гестаповцы. Дело в том, что на профессиональном языке контрразведчиков радистов называли музыкантами или пианистами. А так как передатчиков работало много, то есть целый хор – по-немецки капелла, и эта капелла ориентировала свои передачи на Москву, то есть на красных, гестаповцы придали ей красную окраску. На самом деле далеко не все антифашистские группы были связаны с советской внешней разведкой, многие работали самостоятельно, но Корсиканец и Старшина были в непосредственном контакте с советской резидентурой в Берлине.Не думал тогда Коротков и не гадал, что встреча с Элизабет Шумахер последняя, что век «Красной капеллы» будет недолог, а судьба ее членов трагической.Летом 1942-го гестапо выйдет на след подпольной организации, а осенью арестует более 100 ее членов. Из них 31 мужчину отправят на виселицу, 18 женщин казнят на гильотине, несколько человек расстреляют, а остальных сгноят в концлагерях.Ни Бережкову, ни Короткову выбраться из посольства больше не удалось. А в ночь на 2 июля пришел приказ приготовиться к погрузке в железнодорожные эшелоны. На сборы – ровно час. На рассвете два эшелона с сотрудниками посольства и членами их семей двинулись в долгий, 2-недельный путь. Издевательства над людьми продолжались и по дороге: многочасовые переклички под палящим солнцем, 100 г хлеба и похлебка из брюквы на целый день, ужасающая теснота, невозможность помыться и постоянные намеки на то, что немецкие дивизии войдут в Москву раньше, нежели туда прибудет посольский поезд.Но люди держались и, как могли, подбадривали друг друга. 18 июля составы прибыли на болгаро-турецкую границу. Там их встретили представители советского посольства в Турции и переправили на теплоход «Сванетия», где измученные и истерзанные дипломаты смогли привести себя в порядок и, самое главное, получить советские паспорта.Потом их переправили в район Карса, и только 2 августа они пересекли советско-турецкую границу. Второй эшелон мурыжили еще несколько дней, видимо, немцы не теряли надежды, что кто-нибудь да сломается и попросит политического убежища у победоносной Германии. Не вышло.В Наркомате иностранных дел наконец-то облегченно вздохнули: никто не погиб, не сбежал, не потерялся в пути. Война еще только начиналась, и каждый толковый специалист был на счету, но, даже прекрасно понимая, как важна во время войны работа внешнеполитического ведомства, многие дипломаты сменили авторучку на автомат.[b]Справка «ВМ»[/b][i]На передовую отправилось около 250 сотрудников Наркоминдела, 67 из них пали на полях сражений.[/i]