Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое. Эту фразу еще в прошлом веке написал Евгений Замятин, автор романа-антиутопии «Мы». В литераторов современности мы не можем бросаться такими словами, ведь произведения и сами писатели выдерживают проверку исключительно временем, когда сквозь многие годы их имена по-прежнему звучат в полную силу.

А вот за будущее той плеяды прозаиков и поэтов Замятин опасался зря. Бриллианты советской литературы проверку прошли с характерным для драгоценностей блеском. Горький, Катаев, неразлучные Ильф и Петров, Булгаков — волшебники слова, среди них было легко затеряться, только талант той же пробы мог стать с ними в один ряд. Юрию Карловичу Олеше, которому 3 марта исполнилось бы 118 лет, это удалось.

Помню, как в детстве читал и не раз перечитывал его «Трех толстяков». Что мне было за дело до аллегории этого произведения – революции 1917 года, от жара которой люди тех лет еще не остыли. Это сейчас в толстяках видишь намек на «угнетателей-капиталистов», а тогда они были злом и притесняли добро. На фоне остальных эта сказка выделялась не сюжетом, но стилем, в котором чувствовалась рука мастера, способного увлечь ветреную натуру неусидчивого ребенка.

По-настоящему талант Олеши раскрылся в романе «Зависть», который был прочитан мной много позже. Юрий Карлович любит слово. Он играет со словом. Он дает слову свободу, чтобы оно сверкало всеми красками, погружая читателя в бездонные сюжетные и смысловые глубины произведения. Истинный талант, он не боялся сочетать даже несовместимые формы — никто, кроме него, не писал, например, поэтические фельетоны. Он делал это блестяще.

Однако гармония с миром двадцатых годов, когда вышли в свет самые громкие творения литератора, разрушилась уже в следующем десятилетии. Олеша почти перестал писать. Просто не мог. Или не хотел. В данном случае неважно. Его натура «с возвышенными представлениями, намерениями и помыслами» в соцреализме места себе не нашла.

Потом началась, отгремела и осталась историей Великая Отечественная война. Олеша вернулся из эвакуации в Москву. Он все так же не писал, зато часто сидел в ресторане «Националя». Задумчивый и даже потерянный, с неизменным стаканом коньяка в руке. В мае 1960 года Олеша скончался.

… Юрий Карлович лежал на подоконнике своего номера в гостинице. По улице шел старый еврей, торгующий газетами.

– Эй, газеты! – закричал Олеша со второго этажа.

Еврей поднял голову и спросил:

– Это откуда вы высовываетесь?

– Старик! – сказал Олеша, – я высовываюсь из вечности.

Мнение автора колонки может не совпадать с точкой зрения редакции "Вечерней Москвы"

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции

Книги