Лестница в небеса Венедикта Ерофеева

Я не мог пройти мимо этой даты. Во-первых, Ерофеев – один из самых оригинальных, удивительных и, как это ни парадоксально, трезвых российских писателей. Во-вторых, внимать Ерофееву после череды майских праздников – истинное наслаждение, которым не стоит пренебрегать.

«Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало - и ни разу не видел Кремля».

Так начинается поэма «Москва - Петушки».

И, казалось бы, могут ли стать предметом haute littеrature (высокой литературы - "ВМ") приключения человека напившегося или с похмелюги?
Могут, если литератор высокий. А Веничка был именно таким. Литератор ироничный, пронзительный, парадоксальный, человечный и человеколюбивый, с неповторимым, магическим слогом, он сломал, нет, даже взломал каноны и явил себя писателем, по собственному же выражению, наособицу, инакопишущим.

«Пить просто водку, даже из горлышка, — в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан «Ханаанского бальзама» — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек».

Цитировать «Москву - Петушки» можно бесконечно. И даже те, кто не читал поэму, знают фразу-главу «И немедленно выпил». А также рецепты «Слезы комсомолки», «Поцелуя тети Клавы» или «Чернобурки», замешанной на денатурате.

Алкоголь у Ерофеева - концентрат иного бытия. Опьянение для него - способ вырваться на свободу, стать - буквально - не от мира сего. Веничкино пьянство - апофеоз аскезы. Провозглашая отказ от земного ради небесного, Ерофеев сравнивает себя с сосной: «Она, как я - смотрит только в небо, а что у нее под ногами - не видит и видеть не хочет».

Веничкино пьянство открывает путь в другой мир. Эта дорога, как лестница в небеса, ведет к освобождению души из телесного плена. Поэтому так важно было Ерофееву проследить за каждым шагом своего героя по этой лестнице - от утреннего глотка до череды железнодорожных станций, с нарастающим пафосом приближающихся к Петушкам.

«Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только ещё начинает тошнить».

Кто-то из его друзей предполагал, что пил Венедикт Васильевич, постоянно ощущая неизбывное человеческое горе, от чуткого, нежного, даже любовного отношения к несовершенству человека (самой большой нежности, по его мнению, был достоин «тот, кто при всех опысался»). Другие полагали, что горе то повсюду преследовало его ввиду повсеместности и повседневности «ужаса коммунистической эпохи».

Друг Ерофеева, его крестный, переводчик и литературовед Владимир Муравьев, в свою очередь, был убежден, что пьянство было осознанным выбором Венички: «Конечно, он сам себя разрушил. Ну, что ж он так и считал, что жизнь - это саморазрушение, самосгорание. Это цена свободы. И не надо воспринимать Ерофеева как разнесчастного алкоголика, жертву гримас советской действительности. Не был он жертвой. Он был в советской действительности как рыба в воде. Он говорил в одном интервью, что совершенно не желает жить ни в какой другой. И порядок здесь его тоже устраивает, и власть».

Как бы то ни было, из всех этих внешне противоречивых, внутренне гармоничных рефлексий сверстана «Москва – Петушки», которую Ерофеев создал, когда ему было всего-то едва за тридцать. Книга соткана из цитат из Библии, мировой и русской классики, Маркса и Ленина, советских газетных штампов (все перечисленное Ерофеев знал, понимал и оперировал этим знанием безупречно) и продолжает традицию литературы сюрреалистической, гротесковой, буффонадной и при этом невероятно интеллектуальной.

Сначала распространявшиеся самиздатом, затем опубликованные в Израиле и Франции и, наконец, в перестроечном Союзе (причем в журнале «Трезвость и культура»), «Москва – Петушки» были названы критиками и читателями гениальными и со временем, снискав огромный успех, будучи переведенными более чем на 30 языков, поставленные на сценах множества стран, заслужили славу «всемирно известного произведения». И сегодня можно констатировать уверенно: Венедикт Ерофеев стал признанным классиком русской литературы. И это явление столь же невероятное, сколь и неизбежное.

А финал бессмертной поэмы - самая большая загадка загадочной веничкиной жизни: «Они вонзили мне шило в самое горло… Я не знал, что есть на свете такая боль».

Рак горла - болезнь, от которой Ерофеев умрет, то ли угадав, то ли напророчив. Последние годы жизни с ним рядом будет Наталья Шмелькова, интеллектуал, кандидат наук, известная столичная красавица. Она появилась в жизни Ерофеева, когда говорить без специального аппарата он уже не мог, поскольку он перенес операцию на гортани. Наркоз не подействовал, резали по живому. Потом он скажет ей: «Если бы я знал, что есть такая боль, я бы лучше выбросился из окна».

Наталья приносила ему, умирающему, книги, которые он просил: Гомер - «Илиада» и «Одиссея», «Божественная комедия» Данте, все трагедии Эсхила, все трагедии Софокла, сочинения Плутарха, «Метаморфозы» Овидия, Цицерон, Геродот, Шекспир, Монтень, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, «Фауст» Гете, «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна, Афанасий Фет, «Мифы народов мира», «Католичество» Карсавина.

Все это были собеседники человека напившегося или с похмелюги.

«Я вышел из дома, прихватив с собой три пистолета, один пистолет я сунул за пазуху, второй — тоже за пазуху, третий — не помню куда. И, выходя в переулок, сказал: «Разве это жизнь? Это не жизнь, это колыхание струй и душевредительство».*

И еще:

«В моем сердце не было раскаяния. Я шел через луговины и пажити, через заросли шиповника и коровьи стада, мне в поле кланялись хлеба и улыбались васильки. Но, повторяю, в сердце не было раскаяния... Закатилось солнце, а я все шел».

Моя юность. Спасибо, Веничка.

* цитата из эссе В. Ерофеева «Василий Розанов глазами эксцентрика».

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции