Как третий Толстой не стал первым

Показательно, что писатель равно успешен в любом жанре - рассказе и эпопее, фантастике и сказке. Второе условие вхождения в литературный пантеон – труд. Алексей Николаевич каждый день начинал с работы, писал неотрывно, как бык вспахивает землю, пока не выполнял данное себе задание – столько-то страниц текста. Толстой был труженик, даром что граф. Ну и третье еще желательно: любовь читателей, успех, признание в обществе. Тут тоже все в ажуре: Толстой издавался сумасшедшими тиражами, возглавлял Союз писателей, был депутатом Верховного Совета, академиком, лауреатом трех Сталинских премий и прочая, прочая…

Однако же подлинно великим писателем так и не стал. Что же помешало, ведь все было при нем?

А помешало желание жить вкусно, иметь все, что только тело и душенька пожелают. Можно было остаться в полунищей эмиграции – и получить в итоге Нобелевскую премию, как менее одаренный, но цельный и безупречный Бунин. В СССР можно было писать в стол, как Булгаков, Платонов или Мандельштам. Но Алексей Николаевич хотел иметь все здесь и сейчас. И свой громадный самобытный талант отдал на службу Советам, заключив сделку, не зарегистрированную ни в одной нотариальной конторе.

Обе стороны получили, чего хотели. Власть – большого писателя, фасад нового социалистического искусства. Алексей Николаевич – благополучие, немыслимое в стране, где большая часть населения не имела собственности, а меньшая просто голодала. А «красный граф» имел два поместья – под Москвой и Ленинградом, три автомобиля, счет в банке (такой же был только у Горького да еще у авиаконструктора Туполева, пока того не посадили). Доходило до анекдота – гостей встречал разряженный лакей и докладывал: «Его сиятельство в горкоме партии». О лукулловских пирах в доме Толстых рассказывали с придыханием. Во времена железного занавеса Толстой свободно ездил по Европе, блистал в свете и не пропускал ни одной юбки.

Нет, не за понюшку табаку продал Толстой свою душу и свою бычью силу. Но – продал. И слишком многое несет печать этой продажи. Третья часть «Хождений по мукам» совсем согнулась под грузом идеологических задач. Едва ли не лучший русский исторический роман «Петр Первый» разжижают страницы, где автор тщится провести параллели со Сталиным. А уж сколько всякой дряни пришлось понаписать этому талантливому цинику… Повесть «Хлеб» об обороне Царицына, пьесы про Ивана Грозного изначально задумывались в угоду кремлевскому самодержцу. Алексей Николаевич не побрезговал «творческой командировкой» на Беломорканал и вместе с собратьями по перу и несчастью радостно воспел рабский труд заключенных. В печати Толстой истово клеймил расстрелянных «врагов народа»: «Мне не нужно будет много слов, чтобы узнать врага. Я узнаю его по чуждому блеску глаз». Вот другой образчик публицистики: «Глаз вон вредителям, тайным врагам, срывающим нашу работу». А гений и злодейство, как известно, вместе не живут. Творчество ушло на второй план, страницы прозы, которые бы оправдали всю русскую литературу, остались в чернильнице. Даже своего «Петра» Толстой так и не окончил.

Его преемник на посту председателя Союза писателей Фадеев рассказывал, как последней военной зимой его вызвал Сталин и сурово отчитал: как это ты, коммунист, не разглядел английского шпиона Толстого?! Дальше могло последовать что угодно. Скорее всего – арест, пытки, признание себя шпионом, пуля в затылок и братская яма-могила в какой-нибудь Коммунарке. И мы бы сегодня сказали: ох, зря Алексей Николаевич заключил сделку с дьяволом. Но не скажем: когда Сталин чихвостил Фадеева, Толстой умирал от скоротечного рака. И получились пышные похороны на Новодевичьем и государственный траур.

…Бунин назвал очерк о своем стародавнем приятеле «Третий Толстой» - ведь в литературу тот пришел после великого Льва и поэта-драматурга Алексея Константиновича Толстого. Перечитывая лучшие вещи «красного графа», невольно думаешь: этот третий мог стать первым.

Но, к сожалению, не стал.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции