Сократ в 70 лет научился играть на музыкальных инструментах и, по слухам, в совершенстве. Марк Катон, римский сенатор, выучил греческий в 80 лет. Микеланджело создал значительные произведения в 80 и творил до самого конца. Леопольд Ранке диктовал свою «Мировую историю» — труд, которым восхищаются до сих пор, и в 90 с лишним лет до самого конца.

Но Жванецкий не перестает творить, оставаясь писателем, — просто перестает выходить на сцену. Следовательно? Ничего не следовательно. Кроме того, что и в этом возрасте «на него ходят», но выходить к рампе все труднее. Как остановиться?

— Я не знаю, как буду жить, если перестану петь, — говорит Ярослав Евдокимов, мой товарищ, идол всех женщин Советского Союза. Ему 73, голос тот же, и сам почти такой же, как и в молодости. Как остановиться, если любят и ждут?

— Творчество лечит, — говорит еще один мой хороший знакомый, Слава Малежик. — Я после концерта лежу без сил, но это дает прилив энергии. Парадокс…

Мне 61. И я уже иногда нутром ощущаю сочувственные усмешки молодых журналистов за спиной. Но я не артист, мне на сцену не выходить и не надо заботиться о том, чтобы «выглядеть».

Михаил Жванецкий сообщил через прессу, что заканчивает выступать со сцены

Первая по смертности профессия — шахтеры. Потом — журналисты, врачи, военные. Почему? Снял ремень — рассыпался. Привычка жить в стрессе — и вдруг покой. Шахтеры в немалом числе уходят через год после выхода на пенсию — теряется смысл. Смысл в привычке? Нет. В самоотдаче. А шептунов за печкой пускать — не каждый и выдержит.

Черчилль умер в 90, до конца занимаясь политикой, а в 76 лет вновь стал премьером и правил четыре года. Толстой писал до самого конца, уйдя в 82. Так что же теряет Жванецкий? Публичность. А это сильнейший наркотик. То есть ты можешь писать, творить, публиковаться, а вот слыть кумиром, выходя на сцену, больше не можешь.

И я не говорю своим друзьям, что можно записывать диски, продюсировать, — да мало ли? Как они не спрашивают меня, отчего это я больше не стремлюсь в кадр на ТВ. Я пережил расставание со славой. Я привык к тому, что снова могу ездить в метро и никто не подходит за автографом. И я с усмешкой смотрю на тех, кто боится изменить прическу, — а вдруг перестанут узнавать?

Значит ли это, что мне больше нечего сказать, что я стал менее интересен? Первое — не значит. Второе… На меня еще иногда с интересом смотрят девушки, и не всегда с жалостью. Мне уже не по силам, когда смотрят многие, хватит внимания одной–двух в год. Следовательно…

— Как вы выбираете королеву красоты? — спросили при мне Жванецкого в конце 80-х на каком-то из первых конкурсов, он был в жюри.

— Слушаю свой организм, — ответил он.

По бокам на нем висели две красавицы. Вот оно: cлушай себя — и не ошибешься. Решаешь только ты. Да, малята, не публика. Ибо и десять человек в зале — аудитория. А на Жванецкого ходят тысячи.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции