В один декабрьский день родились два гения русской поэзии — Федор Тютчев (1803) и Афанасий Фет (1820). Тютчев провел значительную часть жизни за границей на дипломатической службе. Свои антизападные публицистические статьи он писал на французском языке. На нем же, как сам признавался в письмах, думал. Но восхищавшие современников стихи сочинял на русском.

Что же до Фета, то он на портрете Ильи Репина выглядит типичным немцем. Похожие грубовато-волевые лица можно видеть на полотнах в залах средневековой немецкой живописи в Эрмитаже. Он тоже немалую часть жизни провел на государственной службе — в армии и судах, а еще с немецкой основательностью занимался в имении сельским хозяйством, чем удивлял своего друга Тургенева, брезговавшего вникать в «дела земли».

Растянувшаяся на сорок лет бюрократическая волокита с происхождением доставила Фету немало моральных и материальных страданий. Дело в том, что его отец — богатый помещик Афанасий Неофитович Шеншин, женившись на немке (лютеранке), узаконил брак по православному канону уже после рождения сына, а потому отцом Фета по принятым тогда правилам стал считаться первый (немецкий) муж матери. Есть и другая версия: Шеншин взял в жены беременную от первого мужа женщину.

Тютчев и Фет — тончайшие лирики, певцы неба и природы, женской красоты и нежных взглядов — поднялись в своем творчестве до высших, доступных поэтам философских обобщений. Тютчев разгадывал тайну мироздания посредством алгебры любви, последовательно вычисляя в юности, зрелости и старости ее меняющиеся, но неизменно трепетно-возвышенные формулы. Фет постигал эту тайну, продираясь сквозь тернии бытия, в изнуряющей борьбе за существование, в земледельческих «трудах и днях» в духе Гесиода.

Фото: «Вечерняя Москва»

Заниматься политикой в России, говорил Тютчев, — все равно что высекать искру из куска мыла. И Фет, и Тютчев видели в исторической судьбе России перманентное несовпадение общественных идеалов с формами и методами государственного управления, на своих судьбах ощущали «свинцовые мерзости жизни», бескрайний горизонт ошибок и глупостей, совершаемых властью. И Тютчев, и Фет были в молодые годы либералами, а умерли консерваторами. Тютчев искал истину в умозрительном единстве славян, в «особенной стати», не измеряемой «общим аршином» России. Фет — в «Вечерних огнях» (так назывались последние сборники его стихов) поэзии и философии. В 1888 году он перевел на русский язык трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление».

Оба стремились в своем творчестве выйти за пределы времени и пространства, прикоснуться к «делам неба». Но если Тютчев в итоге склонился перед высшей волей, признав, что любая человеческая «мысль изреченная есть ложь», Фет пошел дальше — за тем огнем, «что просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет, и плачет уходя». Тютчев на исходе жизни смирился с божественным, отделяющим бессмертную душу от смертного тела провидением, обрел утешение в сочувствии очередной любящей женщины. Фет (если это можно считать утешением) до последнего дня верил в неразрывное единство души и тела. Он считал, что только в этом единстве рождается живое полноценное чувство. В конце жизни Тютчев мечтал всего лишь тихо согреться у просиявшего божественного огня. Фет был готов сгореть, раствориться в нем без остатка. «Только песне нужна красота, красоте же и песен не надо», — так он понимал природу поэзии. И Фет, и Тютчев навсегда остались в этой вечной песне и в этой вечной красоте.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции