Бон фортун

Осень Асе казалась не финалом сезона, а, наоборот, началом. Может быть, оттого, что была она — репетитор французского языка — все же учительницей, а значит, первое сентября, как ни крути, начало учебного года и вообще какое-то начало.

С каждым годом время бежит все быстрее. Это многие отмечают — заметила и Ася. Ей было тридцать пять, и обращались к ней по-прежнему «девушка». Похоже на «двушка», если произносить быстро; двухкопеечная монетка, которую когда-то давно показывала Асе ее мама, филолог и любительница Тургенева. За «двушку», рассказывала мама, можно было позвонить по телефону-автомату.

В самом словосочетании «телефон-автомат» чувствовалось что-то военное и серьезное, а вот в «двушке», наоборот, насмешливое и нежное.

Обо всем этом легко думалось Асе солнечным октябрьским днем. С утра вроде бы собирались черные тучи, а синоптики прогнозировали первый снег. Но вдруг, к обеду, выглянуло ослепительное солнце. И сразу мир наполнился теплом и светом. А Ася надела длинное и объемное, по моде, пальто-кокон темно-синего цвета и выбежала на улицу.

Она шла вдоль больших деревьев, уже сбросивших почти все листья, и искала каштаны. Ярко-коричневые каштаны, так похожие на морские камешки, обточенные волной. «Ежики» — колючие скорлупки — валялись тут и там в подпорченных опавших листьях. А сами зерна-каштаны все не попадались. Наверняка их отыскали еще с утра по дороге в школу младшие школьники для своих поделок.

Но Ася не теряла надежды отыскать свой каштан. Он и впрямь отыскался. Влажный и холодный, заключающий в себе какую-то будущую неведомую древесную мощь, попал под плоский каблук осеннего Асиного ботинка, но не раздавился, не погиб. Ася аккуратно стряхнула с каштанчика налипшую землю и опустила в глубокий карман своего синего пальто. Что-то будто сошлось... Солнечный луч холодного осеннего дня, тяжеленький каштан, сон, пришедший ночью. Да. Это было главное: сон, пришедший уже под утро, позабытый было, но вновь всплывший откуда-то сейчас. Асе приснился Аркаша.

«Я вспомнил, по какому поводу была увлажнена подушка», — усмехнулась Асенька, хорошая девочка, потомственный филолог.

Аркаша, бывший когда-то ее учеником, ставший волею судеб главным мужчиной в жизни. Возлюбленным — тем, от кого должна была родить ребенка.

Не родила. Не все дети рождаются на свет, не все мужчины годятся быть отцами.

Аркаша — стройный, темноволосый, синеглазый, с такой нежной кожей, которая отливала аж оливковым цветом, мог бы быть, пожалуй, актером. Мог бы быть фотомоделью, или наследником королевской династии, или, на худой конец, медийной личностью. Но он был просто любимым маменькиным сынком, из тех, которых евреи называют шлимазл, — недотепа, хулиган, обожаемый пройдоха… Мать Аркаши отчего-то видела в нем студента Литературного института, переводческого факультета. В школе Аркаша учил английский. Но его мамаша решила, что обязательно нужно хотя бы для общего развития, второй иностранный. Французский.

— Это оттого, что он похож на юного Алена Делона, — доверительно сказала мамаша Асе.

И действительно похож, что и говорить, на юного Делона. Делон московского разлива.

Асе было двадцать семь. Конечно, давали ей меньше, худенькая, бледненькая, вся сила Асина в темно-каштановой лохматой косе до пояса да в выразительных, вразлет, бровках. Серьезная птичка Ася.

— Анастасия Андреевна, — представилась она тоненьким голоском ученику.

— Аркадий Сергеевич, — ответил он ей.

Они взглянули друг на друга — Анастасия Андреевна и Аркадий Сергеевич — и рассмеялись.

Ася заболела в октябре — сезонная простуда. А Аркашка заявился к ней домой и принес четыре огромных пакета, набитых под завязку осенней листвой. Клен, каштан, рябина, дуб, березки — все деревья щедро отдали свою золотую, красную, охристую листву, чтобы Аркаша рассыпал ее по полу в Асиной комнате.

— Это вместо букета для вас… Для тебя, — вдруг перешел он на «ты».

И посмотрел ей прямо в глаза, очень решительно, очень по-мужски. Маленький Ален Делон, синеглазый эльф, еще не понимающий собственной силы.

На следующий день листья засохли, скукожились, и температурящая Ася выметала их из квартиры, страшно жалея быстро прошедшей осенней красоты.

Потом было все, как у всех влюбленных. Да, она была старше, их разделяла пропасть из Асиных академичных знаний, море Аркашиных смешинок и шуточек и календарные почти что десять лет возраста. Но, в сущности, целый год Ася и Аркаша были очень счастливы. Каждый, кто был когда-то счастлив в любви, поймет, что писать об этом бессмысленно, — ведь «все счастливые счастливы одинаково», как сказал когда-то классик. А несчастье, вот несчастье — да, у каждого свое индивидуальное.

В начале августа Аркаша поступил в Литературный институт, и это тоже было настоящее счастье. Счастье для Аркашиной мамаши, вздрагивающей полными грудями и налитыми щеками, готовой всегда заплакать то ли от радости, то ли от огорчения. Для самого Аркаши — кажется, ему и поступать-то было все равно куда, лишь бы поступить, чтобы порадовать свою маму и молоденькую, хорошенькую репетиторшу.

Он был в Асю «страшно влюблен» — так, как влюбляются первый раз, когда задыхаешься от счастья и боли одновременно. Потому что знаешь: этот вот момент уже не повторить никогда. Его даже не задержать ни на один вздох, ни на пару тактов биения сердца.

Была счастлива и Ася тоже. Счастлива и напугана. Она ждала ребенка. И уже посчитала: родиться должен в середине мая. А восемнадцать Аркаше исполнится в январе. Она все рассчитала, рассудительная тихая Ася. Но не рассчитала одного, что Аркаша и его маменька это единый организм, что Аркаша не порвал пуповину, что…

Впрочем, о чем тут говорить...

Ребеночка — Асиного и Аркашиного — не случилось.

Тоже был октябрь, и так же лежали разноцветные листья, будто реальность, распавшаяся на пиксели. Ася ходила по этому драгоценному цветному ковру и плакала, плакала.

Молодой студент Аркаша горевал недолго, на переводческом факультете Литературного института на десять девчонок один парень. Он встречался с Марго, потом с Настей, потом с Викой, потом… Да какая разница, как их звали. Каждая была по-своему прекрасна. И ни одна не была похожа на Асю. Седой мудрый профессор кафедры переводчиков, Сергей Валерьевич, качал головой и вздыхал: эх, парень, растратишь талант на гулянки.

Мальчик вырос.

Фото: Вечерняя Москва

Сегодня Аркаша приснился Асе, под самое утро. Он вновь высыпал ей под ноги несколько мешков разноцветных осенних листьев, которые превратились в увядшие головки роз. Он целовал Асю в шею и шептал всякие нежности, а потом стал туманом и рассеялся — а Ася осталась одна и пыталась схватить его, удержать, — тщетно, конечно. Никому еще не удавалось заставить задержаться сновидение.

Ася вспоминала мельчайшие подробности своего сна, шуршала листьями, уже вполне себе реальными, и думала, что жизнь ее, наверное, уже почти окончена. Ей тридцать пять, она одинока, она благополучна и хороша, но уже завтра может сморщиться и иссохнуть, как эти листья, принеси лишь их в тепло городской квартиры.

И, в сущности, так глупо, что самое яркое явление ее жизни был синеглазый худой мальчишка, предавший, исчезнувший. «Шлимазл», — вспомнила словечко Ася и невольно улыбнулась.

Нащупала в кармане пальто прохладный каштан.

Рядом затормозила машина, черная, блестящая, очень дорогая. Ася не разбиралась в марках машин, но дорогое авто отличит любой дилетант. Даже дворовые кошки каким-то удивительным образом выбирают возле подъезда самые дорогие тачки и ложатся на их капот греть пузо, игнорируя «жигули» и китайский автопром.

Из машины, как чертик из табакерки, выскочил Аркаша. По-прежнему хорош, но уже, конечно, не тот худой мальчишка. В темных волосах запутались редкие сединки, и горькая складка у губ, и глаза человека, многое повидавшего. Черные лаковые ботинки, но неформальные джинсы. Кожаная короткая куртеечка. Часы на золотом браслете.

Все это Ася схватила моментально, будто фотоаппарат «Поляроид» сделал мгновенный снимок.

Новый Аркаша.

В глазах по-прежнему синие искорки.

— Анастасия Андреевна, помните своего любимого ученика?

Сделал упор на слово «любимого».

— Помню, Аркаша, помню, детка, — Ася нашлась, как отбить шутку. — Мама как, не хворает?

— Маман в порядке, в санатории сейчас прохлаждается, — ответил Аркаша. — Ася, Асенька моя, ты-то как? Я вспоминаю тебя. Всегда вспоминаю. Листья эти желтые. Я знал, что сегодня тебя встречу…

— Ну, я хорошо, Аркаша. Замужем, муж — представляешь — поляк. Живем в маленьком городке Сопоте — знаешь такой? В квартирке, где окна увиты диким виноградом. Сейчас там тоже осень, и уже прохладно, и топят печи. И по домам ходят настоящие, как в сказке, живые трубочисты в цилиндрах. А воздух по утрам морозный и чуть с дымком, а наш дикий виноград вдруг покраснел весь. И вечернее солнце — у нас солнце в квартире бывает вечером — все окрашено этим червонным золотом.

— Поляк? Трубочисты? А… как же ты здесь? — удивленно спросил Аркаша.

— Да приехала вот домой, кое-какие дела надо закончить, бюрократия, ужас, бумажная волокита. Вообще, это такое чудо, что мы встретились, ну просто счастливый случай. По-французски это как будет, любимый мой ученик, не подскажешь?

Аркаша, конечно, не подсказал. Развел руками: дескать, плохой ученик. Шлимазл.

Но зато рассказал о себе.

Бизнес у него, Аркаши. Поставки оборудования аж из Америки, представительства в десяти странах. Не хухры-мухры. Завтра в Бельгию улетать нужно, дела, дела… Жена — да, есть, конечно. За границей живет. Жена Клаудиа, фотомодель. Клава, Клаша. Заказывал рекламную кампанию для своей фирмы, и она была лицом кампании. Волосы длинные, золотые, ну просто осенняя листва. Да, Асенька, странно, что встретились так вдруг случайно.

Счастливый случай.

Ася протянула ему каштанчик. Тяжеленький, будто хранящий какую-то сакральную тайну.

— Это тебе, на память. Клаве подаришь.

Говорить было больше не о чем.

Аркаша сел в машину, резко стартанул с места. Только желтые безвольные листья взметнулись из-под колес.

Ася пришла домой, сняла ботинки, скинула пальто. Поглядела на себя в зеркало в прихожей. Провела пальцем по складкам возле губ.

Осенняя женщина.

На кухонном подоконнике ждал сюрприз: герань неожиданно выбросила яркий цветок. Ася налила воду в стакан, полила герань, погладила ее шершавые листья. Запахло резко зеленью, травой.

Ася заплакала.

Бизнес у него. Жена-фотомодель. Чертов Ален Делон, маменькин сынок. Включила компьютер, открыла почту, перечитала утреннее письмо от подруги Нинки.

«Вацлав очень хороший, хоть ты и смеялась над ним. Представь, его любимый писатель Чехов. Квартирка у нас маленькая, но очень уютная. Трехэтажный домик, и мы на втором этаже, как раз посередине. Окна увиты диким виноградом. Сейчас осень, и уже прохладно, и топят печным отоплением. И по домам ходят настоящие, как в сказке, живые трубочисты в цилиндрах. А воздух по утрам морозный и чуть с дымком, а наш дикий виноград вдруг покраснел весь. И вечернее солнце — а оно в квартире бывает только вечером — все окрашено этим червонным золотом. Пока с ребеночком у нас не очень получается, но Вацлав сказал, будем над этим работать».

Аркаша гнал черную «БМВ» со страшной скоростью. Нарушал, превышал. Злился на всех вокруг — и на Аську в первую очередь.

Ишь, гадюка. Замужем она, за поляком, видите ли. Трубочисты, дикий виноград... Все, все забыла, ну как она могла? Он как чувствовал, что сегодня ее встретит. Зарулил зачем-то в Аськин двор, хотя шеф ждет уже, сердится.

Хороший исполнительный водитель — это больше, чем верная жена, говорит шеф. Шутит, конечно, но в каждой шутке есть доля шутки. Он, Аркаша, никогда не опаздывает.

Не опоздает и сегодня.

Стоя на светофоре, Аркаша вспомнил неожиданно, как будет по-французски «счастливый случай».

— Bonne fortune, правильно же, профессор? — мысленно обратился Аркаша к любимому учителю.

И будто увидел, как Сергей Валерьевич, встряхнув густой седой гривой, поправил:

— Эх, Мирошников, Мирошников, говорил я тебе — не скачи по верхам, учи лучше! «Бон фортун», Мирошников, значит: удачи. Вот и я тебе — желаю удачи!