Его величество месяц

Бабушку звали Вера, а внучку — Надюша. Надежда.

Каждый второй шутил: вам только Любви в компанию не хватает.

— А любовь есть меж нами и так, — привычно отмахивалась бабушка.

И были они вдвоем на целом свете: Вера и Надежда. Жили в маленькой квартирке на третьем этаже — из окна был виден уютный дворик с лавочками и старыми качелями, где с утра до вечера носилась детвора. Березы и тополя под окнами были высокими, и летом обильная листва скрывала от Надюши то, что творится на улице. Надюша сердилась: она любила наблюдать из окна за людьми, особенно интересно было смотреть, как играли мальчишки в футбол.

На улицу Надя выходила редко. Болезненная, хрупкая, бледная девочка, похожая на ангела, — уж как ни тряслась над ней бабушка Вера, а все болезни Надюша умудрялась собрать.

— Льдинка ты моя, Снегурочка, — говорила бабушка.

Действительно, белой кожей, синими прозрачными глазами похожа была Надя на Снегурочку.

С бабушкой Наде-Снегурочке жилось весело. И других родных не нужно было.

Папа исчез из Надиной жизни, когда ее мама, юная, дерзкая студентка, сообщила ему о том, что будет ребенок. Он был старше, был женат, и маленькая Надя — тогда еще, конечно, было неизвестно, что родится именно Надя, — была лишней в его дальнейшей жизни.

Дерзкая студентка тоже Надю не хотела — и даже написала отказ в роддоме. Лежала, отвернувшись к стенке, накрывшись с головой колючим зеленым одеялом. Ребеночка кормить отказалась. И даже смотреть отказалась — не нужен, и все.

Хотя и нянечки, и соседки по палате хором восхищались крошечной девочкой.

— Да ты только посмотри, какой у нее носик, какие реснички! Какие точеные пальчики, а на щеке — ямочка! Девчушка-то красавица. И родилась-то — прямо под Новый год, тридцать первого декабря! Подарочная девочка!

— Весь праздник испортила, — бурчала студентка. — Подумаешь, тридцать первого декабря родилась. А мама моя первого января. Так что ничего удивительного нет в красивых датах. Про маму всю жизнь шутили: первоапрельская шутка. Это вот тоже… шутка. Обхохочешься.

И что ж, любить-то не заставишь. Написала отказ, ушла, не оглядываясь. Невысокая, тоненькая, в джинсиках, детской какой-то шапочке с капюшоном и ярко-желтой куртке.

— Сама-то еще ребенок, дурочка, — вздохнула ей вслед пожилая нянечка. — Ох пожалеешь еще, девка. Пожалеешь. А девочку-то удочерят мигом, что ж, чудесная девочка такая, новогодняя, ну, Снегурочка, вот ей-ей.

Но на следующий день прибежала невысокая женщина лет пятидесяти. Представилась: Вера Семеновна.

Снегурочкина бабушка, студенткина мама. Ну, та самая, у которой день рождения первого января. Оказалось, со студенткой она не ладила, романа с женатым не одобряла. Но все же думала — где наша не пропадала, воспитаем! А студентка-то вот что выкинула, фортель какой, из дома сбежала, родила — матери не сказала, да еще и ребеночка-то оставила.

Тоже — маленькая семейная драма и непонимание, ну, да чего теперь говорить. Хорошо — дежурная медсестра в роддоме оказалась, по странному совпадению, соседкой по дому. Не поленилась, пришла, рассказала. И вот прибежала Вера Семеновна, чтобы маленькую девочку забрать домой.

— Назову Надей. И будем мы вместе, Вера да Надежда.

Вера Семеновна оказалась настойчивой: преодолела бюрократические препоны, смогла забрать девочку себе. Студентка-кукушка, настоящая Надина мама, иногда появлялась. Но все как–то искала себя — то в другой город уедет, то вот вообще за новой большой любовью умотала в Швецию.

С бабушкой Верой жила Надюша спокойно и счастливо. Все они делали вместе, Вера и Надежда.

Поливали вместе «садик» — цветы на подоконниках. Пекли маленькие, на один зубок, пирожки. Ходили кормить бездомных кошек.

Иногда Вера Семеновна говорила: сегодня у нас певчий день.

И целый день, с самого утра и до позднего вечера, все фразы бабушка и внучка не говорили, а пели. Смеху-то было, особенно если вдруг заходил кто-то из соседей или по телефону позвонят, и даже простое «Алло! Здравствуйте!» нужно пропеть.

И дни рождения они отмечали, конечно, вместе.

— Сначала Надюшка, потом я, а между нами — Дед Мороз! — говорила Вера Семеновна.

Сначала наряжали елку, потом приглашали подруг: маленьких — Надюшиных, взросленьких — Вериных. Устраивали даже командные игры: «Пионерки» и «Пенсионерки». С завязанными глазами отрезали ножницами конфеты, развешенные на блестящей мишуре. Играли в лото и «ассоциации».

Бабье царство — маленькие и большие девочки. Пионерки и пенсионерки.

Вечером, перед сном, бабушка обязательно читала Надюше книжки. В сказках всенепременно жили не только королевы и принцессы. Были и мудрые могущественные короли, и юные отважные принцы.

— А где наш король? — спросила как-то Надя. — Ну, или хотя бы принц.

— Вырастешь — и обязательно встретишь принца! — пообещала бабушка. — Приведешь его к нам домой, познакомишь со мной. Скажешь: это моя Вера.

Надя никогда не называла Веру Семеновну «бабушкой». Всегда только — «моя Вера». Да и действительно, ну, какая бабушка, если такие яркие, как две ягодки–смородинки, глаза. И лицо — ну, ни одной морщинки, как наливное яблочко. Смеется, будто колокольчик заливается. Скажете тоже — бабушка.

Тогда, в детстве, казалось: проживаешь один длинный, бесконечный какой-то день. Этот день умудряется вместить в себя и яркое утро, когда в лучах солнца герань будто горит на подоконнике. И тысячу маленьких, незначительных, но таких важных дел. А между этими делами умудрялась Надюша смотреть в окошко. Там спешили куда-то люди по своим делам, гулял на поводке интеллигентный ирландский сеттер, там вечные мальчишки гоняли в футбол, а смешной мужик в тренировочном костюме выбивал ковер.

Нежная весенняя зелень деревьев набирала густоту, становилась темной, плотной — и уже не разглядеть было людей, только звонкие голоса мальчишек сигналили: мы здесь! Да лаял ирландский сеттер, завидевший кошку.

Потом, осенью, листва вдруг стремительно желтела, падала на землю. Надя радовалась — снова заоконное кино можно было смотреть, когда захочешь. Деревья стояли черными, сиротливыми недолго. Выпадал снег, делал привычное сказочным. О, за снегом можно было наблюдать часами. Как он летит, кружится. Как мороз рисует на окошке белые пальмы и хризантемы. Можно приложить к такой «пальме» монетку — и на белом морозном узоре образуется точная, ровная проталина. В нее можно смотреть и представлять себя шпионом. Вечером появлялся месяц.

— Его величество месяц! — говорила Вера Семеновна.

Она научила Надюшу распознавать возраст «его величества». Если месяц напоминал букву «С», значит, он был «старым». Повернутый в другую сторону, молодой месяц сулил неслыханные богатства: надо было только достать монетки и трясти их в ладонях, приговаривая специальное заклинание.

Огорчали только носки с горчицей: бабушка считала, что это лучшая профилактика любой простуды. А болеть сейчас было нельзя. Ведь скоро — Новый год, а значит, их праздники. Надюшкин, Верин, а между ними — Деда Мороза.

— А кто у нас самая главная Снегурочка? — спрашивала Вера Семеновна. — Ты, моя хорошая. Поэтому болеть тебе ну никак нельзя.

Надя вздыхала, надевала носки с противной горчицей и послушно шла полоскать горло ромашкой.

И как-то незаметно прошли годы. Много лет прошло, будто один очень длинный и очень счастливый день. За этот день Надюша успела вырасти и даже окончить школу. А Вера Семеновна постарела, как-то уменьшилась еще сильнее.

«Старенькая моя птичка», — с нежностью подумала как-то Надя, наблюдая, как хлопочет бабушка над своими вечными геранями. Маленькие руки взлетали, тоненькие, невесомые, отщипывали засохшие листья, поворачивали горшок к солнцу.

Вера Семеновна почувствовала внучкин взгляд, обернулась резко и так же резко спросила:

— Надюша, что решила с поездкой?

— Надо ехать, — ответила Надя. — Там другое, там перспективы.

Мама — та самая бывшая ершистая студентка — наконец-то «набралась ума», по выражению Веры Семеновны, и наконец-то поняла, что у нее есть дочка. Пусть уже и тоже довольно взрослая.

И был у нее замечательный дом в пригороде Стокгольма. Лужайка с изумрудной травой перед домом и даже прелестный золотистый ретривер. Можно кататься на велосипеде по дорожкам старого парка, можно учиться в именитом университете, можно путешествовать по миру.

— Конечно, надо ехать, Надюша, — вздохнула Вера Семеновна.

Шесть счастливых лет, проведенных в чужой стране, не изменили Надю. Она по-прежнему была тонкой и хрупкой Снегурочкой, голубыми глазами и светлыми волосами удивительно похожей на скандинавов. Те легко признали в ней свою. «Надья», — смешно коверкали они имя «Надя».

«Надьюша», — говорил один из них, Томас, в котором легко угадывался принц из детской сказки.

Вера Семеновна не смогла побывать на свадьбе Надюши, она уже и из дома-то не выходила.

Надя часто звонила ей по телефону и каждый раз обещала: приеду, приеду, мы все приедем, и я, и Томас, и еще кое-кто, о ком пока знаю только я да вот ты, Верочка моя.

— Ты только дождись меня, — просила Надя. — Будем вместе наш праздник отмечать. Тридцать первого я, первого января ты, а между нами Дед Мороз. Обещай, что дождешься.

— Обещаю, — сказала Вера Семеновна.

Вера Семеновна не дождалась. И это, пожалуй, был единственный раз, когда она не выполнила своего обещания.

Надюша не попала на похороны: именно в эти горькие дни на свет появилась новая крошечная девочка. Тоже, конечно, будущая принцесса. Все прекрасные феи склонились над ее кроваткой, и каждая наговаривала самые лучшие, самые добрые пожелания.

Пусть будет красавицей! Пусть будет доброй, ласковой, умницей! Да, впрочем, зачем пересказывать сказки — их и так все знают.

В Москву, в родной дом, Надя попала как раз под Новый год. Плакала над каждой вещицей своей Веры. Кажется, они хранили тепло любимых рук: кружевная салфетка, фарфоровый пионерчик с барабаном, книжка «Госпожа Бовари» с закладкой на пятьдесят второй странице.

Фото: Нина Бурдыкина

На столе — оторванный листочек календаря: третье февраля.

День рождения маленькой Верочки.

Надя так назвала свою дочку: Верочка. Томас не возражал.

А мама сказала: лучше б уж тогда назвала Любовью.

— Вера и Надежда, а любовь и так у нас будет, — ответила Надя. Теми же словами, которые слышала когда-то от бабушки.

Маленькая Верочка непоседливая, веселая. Совсем не похожа на задумчивую и бледную девочку, которую когда-то называли Снегурочкой-Наденькой.

В следующем году, третьего февраля, ей исполнится два года. Она уже бойко говорит, путая русский со шведским. Она энергичная и совсем никого не боится, ни лохматую собаку, которая подбежала к ним возле подъезда, ни Деда Мороза.

Не настоящий Дед Мороз, конечно. Просто перед Новым годом часто своим детям вызывают артистов, наряженных, как Дед Мороз и Снегурочка. Один из таких Морозов спешил к кому-то домой, но остановился, увидев на улице маленькую хорошенькую девчушку с черными, как две ягодки-смородинки, глазками. А Верочка не испугалась, наоборот, рассмеялась.

Смех у нее как колокольчик.

В московской квартире Верочка сразу почувствовала себя как дома.

Бережно, двумя пальчиками, взяла фарфорового пионерчика, уложила в выдвижной ящик старого комодика, укрыла платочком. Пусть ему будет тепло.

Играла с катушками и клубками ниток. Сложила книги пирамидой.

— Смотри, Верочка, как красиво, — сказала Надя.

Она взяла дочку на руки, поднесла к окошку.

На улице зажглись фонари, перед домом елка сияла разноцветными огоньками. Мальчишки — будто все те же — носились по льду в хоккейной коробке.

— Мисяц! Смотри, мисяц! — увидела вдруг Верочка месяц, отчетливо проступивший в густых сумерках.

Верочка неправильно произносила слово, но это был, безусловно, он. Желтый месяц, прекрасный месяц, молодой месяц.

— Его величество месяц, — прошептала Надя, прижимая дочку к себе. — Так надо говорить, Верочка моя.

Что такое для месяца, который постоянно стареет и затем снова молодеет, человеческая жизнь на земле? Всего лишь миг, один миг. Тот же закономерный цикл, где молодое сменяет старое, но старое никуда не исчезает: вновь превращается в тонкий юный серп на черном бархате неба.

Его величество месяц, конечно, узнал свою Верочку и обрадовался ей, как радуются, встретив старого доброго друга.