Худрук «Нового театра» Эдуард Бояков: Время созидать смыслы

Художественный руководитель «Нового театра» Эдуард Бояков 3 апреля в эксклюзивном интервью «Вечерней Москвы» рассказал о том, почему в столичных театрах боятся патриотических постановок, как отечественной культуре предстоит преодолевать кризис, стоит ли переживать об уехавших из страны писателях, режиссерах, артистах и прочих деятелях и почему монахи — идеальные мужчины.

— Эдуард Владиславович, в Новом театре ставится цикл спектаклей, основанных на произведениях современных поэтов — Ватутиной, Караулова, Долгаревой и Ревякиной. Редкий случай, когда на театральных подмостках появляются патриотические, да еще и интеллектуальные спектакли. Востребованы ли постановки зрителем?

— Да. Спектакли непростые. Всегда есть определенный риск. Формат необычен и требует зрительского доверия. Но у нас идет уже второй сезон таких спектаклей. И я вижу благодарных зрителей, вижу слезы в зале.

Я, как и любой художественный руководитель, много думаю о том, как формируется театральный спрос, как зритель принимает решение — идти на эту постановку или нет. Даже более того, как семья принимает решение, куда пойти — в театр или в ресторан.

Мы строим свой театр как универсум. Стараемся сформировать ядро аудитории. Хотим выстроить репертуар так, чтобы зрители доверяли нам, понимали, что они идут не просто на модный спектакль с артистом, который часто снимается в сериалах, идут за эстетическим наслаждением, за духовным опытом.

Мы строим театр как космос, в котором разные тела, разные явления, разные жизненные вопросы находятся во взаимодействии. И этот универсум должен работать только на повышение, как только случится понижение — театр превратится в досуг. И тогда он проиграет ресторану. Человек должен осознавать, что жизнь приносит радость тогда, когда есть победы. Когда есть воспитание самого себя, своего внутреннего духа. Когда есть преодоление чего-то сложного. Это не значит, что спектакли должны быть элитарными — для узкой прослойки «специальных» зрителей. Это глупость, которую совершают многие театры. Нет, постановки должны быть для всех. Но они должны вдохновлять, заставлять думать. В этом отношении ничего лучше поэзии не существует. Поэзия — это высшее проявление искусства. Но репертуар Нового театра этим не ограничивается. Так, в нашей афише есть «Лавр» — масштабный спектакль по роману Евгения Водолазкина, который мы показываем в зале на полторы тысячи мест. И в котором наряду с глубокими смыслами применены современные технологии.

— Нам давно говорят, что поэт не соберет стадионов. А сериальчики смотреть удобно…

— Сейчас настало время, когда можно говорить о невероятном подъеме поэзии. В последние годы выросло целое поколение мощнейших поэтов. И нельзя отрицать, что на это повлияло начало СВО. Такие серьезные события потребовали серьезной реакции. Спустя два года патриотические поэты вышли на широкую аудиторию. Может, они и не собирают стадионов, но тиражи их книг неуклонно растут.

— А вообще почему современные театры редко обращаются к патриотической тематике?

— Для начала давайте разберем, что такое патриотизм. Его условно можно разделить на два типа. Есть патриотизм, который связан с пропагандой. А есть патриотизм, связанный с глубокой и настоящей народной культурой, воспитанием, логосом. Пропаганда — это не значит плохо. Это реакция на сегодняшнее острое время. Вот, например, состоялась голая вечеринка. Осуждение ее участников народом — патриотическая реакция, основанная на пропаганде. И это нормально — да, вот такая сейчас жизнь. Это медийный шум.

А театр — это про поиск, про неизведанное будущее, театр — не место для пропаганды, как и кино. Не потому, что пропаганда груба. А потому, что она решает сиюминутные задачи, как и реклама, например. Театр же — настоящее, большое, глубокое искусство, которое работает с другими временными отрезками. И он как раз больше про второй тип патриотизма.

— Вы воспринимаете уехавших от нас деятелей культуры как «философский пароход»?

— Уехали и уехали, Бог с ними. Конечно, это не философский пароход. Но тем не менее многие из них, не все, конечно, остаются связанными с русским логосом, который при всех обстоятельствах все равно продолжает работать на нас. Например, Иосиф Бродский ведь тоже уехал. И перед смертью написал предельно резкое стихотворение «На независимость Украины», вызвавшее шок у тогдашней либеральной публики, заканчивающееся словами…

Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!

Только когда придет и вам помирать, бугаи,

будете вы хрипеть, царапая край матраса,

строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Подумать только, либералы вручили ему Нобелевскую премию, приняли его «в изгнании из проклятой тоталитарной советской России». А он приезжает и пишет такое стихотворение, будто говорит им: «Да, я уехал, мне что-то не нравится в моей стране. Но это — моя Родина. И я — русский». А его совершенно потрясающие стихи, написанные также уже в эмиграции, «На смерть Жукова»? Он пишет это стихотворение в формальном строе державинского «Снегиря», делает отсыл своим произведением в XVIII век! Вот это настоящий патриотизм. А воевать с Быковым (признан СМИ-иноагентом. — «ВМ») и Акуниным (внесен в перечень террористов и экстремистов. — «ВМ») — это дело специально обученных людей.

— А все-таки почему режиссеры большинства театров боятся брать патриотические сценарии?

— Потому что они ребята с убеждениями и им есть что защищать. Открыто они не высовываются, но большинство из них против СВО. Да, подавляющее большинство руководителей московских театров против СВО, это факт. Конечно, те, кто открыто об этом сказал, уехали. Их было процентов 10–15. А остальные лавируют. Кто-то даже в госпиталь под Москвой поедет, будет других, а иногда и себя обманывать, говорить: «Ну, мы же к раненым приехали, благое дело сделали». Потом кого-то из них заставят и в Горловку съездить. Государство очень неплохо делает эту работу — последовательно, планомерно, как каток. Так и надо. И постепенно кто-то из режиссеров поменяет свое отношение. Начнет деньги собирать. Пока не на беспилотники, но детям. Кто-то может действительно что-то поймет... Но большинство останется при своих и будет ждать других времен.

— Не понимаю, почему они защищают другую сторону?

— А я понимаю. Мне 60 в этом году будет. Я помню эйфорию, которая была у нас, русских людей, в 90-е, как бы не стыдно было многим из нас сейчас признаваться в этом. Какие-то люди говорят: Я всегда был против либералов, против западников. Да, такие люди есть и среди моих друзей, например Захар Прилепин такой. Но таких не много. Я помню другую картинку. До того, как Церетели застроил Манежную площадь, там был просто плац. И я помню, как там стояли миллион человек. И все они выступали в едином порыве против коммунистов, против СССР. Я там не стоял, но и я тогда был против коммунистов. Да и сейчас тоже. Но, конечно, теперь я совершенно иначе смотрю на эти события. Тогда, в начале 90-х, мы жили в либеральной парадигме. Мы жили в западной системе ценностей. И этот момент истории нельзя проскакивать. Да, действительно, у нас было время, когда была огромная надежда на Запад, на удовольствия, на потребительскую культуру. И сейчас эти рецидивы очень сильны.

Вспомните первые поездки за границу, на курорты. Для человека, который помнит, как выглядел советский магазин визуально, заграница была шоком. Тогда это был эффект, сравнимый с эстетическим взрывом. А музеи! Когда я первый раз оказался в Нью-Йорке в «МоМА» или в лондонском «Виктория и Альберт», конечно, я был потрясен. Это очень красиво. Очень умно. Очень сильно. Другое дело, что великую европейскую культуру мы все, и русские, и англичане, и немцы, сейчас теряем. Но сейчас не об этом. Сейчас о том, что режиссеры и артисты, которые против СВО, остались в этих заблуждениях про прекрасный Запад.

— Грубо говоря, Родину на джинсы променяли?

— Они просто остались в том потребительском мире. И они его защищают. И им есть, что защищать. Не то, чтобы они были циничными перевертышами. Многие верят в то, что защищают. Но это вера нашего противника, нашего врага, если хотите. А врагов нужно понимать как минимум, а еще лучше — уважать. Это настоящая, традиционная патриархальная культура. Этому учат в здоровом обществе — уважению к врагу, как и к молитве. Высшая христианская заповедь — это любовь к врагам. Здесь, конечно, уже я не смогу рассуждать убедительно. Но то, что у них есть убеждения, — это факт. Так что здесь только пропагандой, охотой на ведьм не ограничишься. Нужно заниматься созиданием. Побеждать на символическом поле, в войне образов и идей. А этим мы пока не занимаемся. Мы поняли, что не хотим этих режиссеров, этих звезд, этих ньюсмейкеров, эту попсу. Хорошо. Но давайте тогда созидать свою, новую, патриотическую творческую элиту.

Можно сколько угодно смеяться над Киркоровым, да, это примитивное и вторичное искусство. Но надо понимать, откуда оно взялось. Надо видеть, как был одет Элтон Джон, например, чтобы понимать, какие они смыслы транслируют. Это же не просто фрики. А это уже звучит серьезнее, правда? И эти смыслы даже более опасны и отвратительны, когда начинаешь их понимать. Враг опасен и силен. И надо его распознавать. Надо видеть не просто какого-то дурачка с голой вечеринки. Надо понимать, что стоит за этим действом и за этой медийной истерикой, медийной вакханалией. И оценивать эту свору надо как явление, а не как скандал. И если этих персонажей просто вымести, убрать, их место займут десятки других, более хитрых, ушлых, циничных, но таких далеких от настоящего патриотизма, от чувства Родины. Эти новые, они уже и в Горловку съездят, если надо. Но будут оставаться носителями вражеской системы ценностей.

Логос — слово, которым философ Александр Дугин описывает главные свойства цивилизации. Мы носители отличного от западного логоса. Мы не суверенная демократия, как говорил Сурков 10 лет назад. Мы суверенная цивилизация. Поэтому вопрос не только в импортозамещении. Это вопрос сегодняшнего дня. А вопрос завтрашнего дня — самостоятельное производство, самостоятельный русский логос, экспортная амбиция русской культуры. Надо снова, как в начале XX века, заставить мир слушать русскую музыку. Создавать наши смыслы и артефакты. Создавать свой эстетический код.

— Можно ли говорить о кризисе нашей культуры?

— Можно. Потому что это глубокий кризис, возникший в 90-е. Но, как и любой кризис, этот создает не только проблемы, но и возможности роста, запрос на новые большие идеи. На яркие художественные проекты и новые имена. Все, что у нас есть сейчас, пока что слабенько и несерьезно. Чем принципиально отличается Шаман от Лободы или того же Киркорова? Словами в песнях? Лояльностью? В главном же мелодически, эстетически, стилистически эти проекты слеплены из одного теста. Это, кстати, не катастрофа, преемственность нужна. Но нужны и качественные изменения. Нельзя допустить деградации. Вот русский рок, например. Надо понимать, как много сделали ДДТ (лидер группы Юрий Шевчук признан иноагентом. — «ВМ»), Сплин, Макаревич и БГ (оба — признаны иноагентами. — «ВМ»). Да, сегодня мы на разных берегах. Но они очень много сделали. Вычеркнуть их и забыть — невозможно, их надо превзойти, а не отменить. Тогда это будет победой.

Если мы хотим сегодняшний кризис преодолеть, мы должны, опираясь в том числе на опыт наших оппонентов, созидать новые, абсолютно наши смыслы и коды. Пока мы не создали ничего равноценного. Но мы в процессе. И это те процессы, которые должны вызревать. Просто так, по щелчку не бывает. Повторю, мы должны учиться у наших врагов технологиям. Мы должны понимать, что американцы, конечно, лидеры и невероятно талантливые люди в использовании мягкой силы. Мы вообще не понимаем, как это работает, мы относимся к этому как к мелочам. А это очень важные «мелочи» — все эти дизайн-коды, цацки, татуировки, кроссовки, хип-хоп-культура, рилсы, клипы, красные дорожки, надписи на футболках. Наши оппоненты понимают, как сильно это работает.

Мы видим, как выступает их эстрада — и берем, завидуя, это как пример. При этом близко не можем подойти к их уровню. Потому что это — не наше. Наше, надеюсь, еще вызревает…

— На этом фоне — у вас вышел фильм «Русский крест». Почему вы рискнули выйти с такой сложной темой и необычным форматом?

— Об этом я и говорю. Мы не должны брать пример с кого-то. Мы должны создавать свое, русское. На самом деле ничего нового в поэтическом кино нет. И в советском кинематографе были прекрасные фильмы, например Тенгиза Абуладзе, Кончаловского, Козинцева. Но, с другой стороны, да, это не калька. Это попытка оставаться в русском логосе и в русской культуре, не попадая под воздействие активной колониальной радиации. К сожалению, наше кино пока занято этим — калькой. Берем Курскую битву и американскую расстановку для сценария. Вот он хороший парень, вот плохой, вот «гуд гай», вот «бэд гай». И воспроизводим эти американские сценарные штампы на нашем историческом материале. Да, так тоже работает, но это зло, которое работает на врага. И это очень опасное зло, потому что оно внутри нас.

— Когда вы взялись за фильм, вы же понимали, что он не будет блокбастером?

— Как сказать. 7 января, на Рождество, фильм показали пять раз по трем каналам. И по «Россия 1», и по «Спасу», еще по одному коммерческому. В течение суток. Получается, что около 10 миллионов людей увидели фильм за день. Он получает какие-то невероятные оценки со стороны зрителей. В ютубе выкладываются пиратские копии — там тысячи комментариев.

И поэтические спектакли это во многом эксперимент. Новый жанр. Соединение документального театра — вербатима — с поэтической фактурой. Это очень сложно. Этим никто не занимался. Мы ищем пути, и я пока не знаю, находим ли. Это огромная работа.

Современный западный авангард ушел от народа, от человека. И ровно поэтому деградирует. Они потеряли универсальность своей культуры. А наши поэты — Ватутина, Долгарева, Караулов и Ревякина — обращаются своими произведениями к нам, к каждому. Они настоящие. Они бойцы. Они воюют своими стихами. Их задача исследовать душу. Не только у воинов. Потому что эта война всех нас касается. Все меньше людей, которых это не коснулось смертью. Мой любимый музыкант Андрей Бледный из группы 25/17 в только что вышедшем альбоме в последней строке «Колыбельной» просто говорит: «а вчера мой друг погиб». И мы все понимаем, без подробностей, где погиб. И это нельзя обойти. Даша Дугина ехала с моего фестиваля и погибла. Захара Прилепина, моего друга, взорвали, и он чудом выжил. Его друга Сашу Злого убили, я его хорошо знал. Это все очень близко. И любой художник должен делать свое дело уже внутри этого времени.

Надо думать не о потребителях, а о гражданах. Не о нытиках, а о героях.

— Гражданскому обществу будут не нужны западные смыслы?

— Да, при том что гражданское общество — это изобретение другого логоса. Либералов, постмодернистов, Сороса и прочее. Общины надо восстанавливать. Русский коллектив. Мы говорим слово «соборность» обычно с иронической коннотацией, а на самом деле — это исконно русское ощущение коллектива. Это то, что мы потеряли. А потом нам начали подсовывать эти учебники по социологии, философии, обществоведению, где главное — индивидуум, эгоистическое «я». А потом пришла массовая культура, рок-музыка, «Ол ю нид из лав». Кто-то джаз начал слушать, кто-то читать Томаса Элиота. И все. И мы забыли вообще о своем!

— Когда-то говорили «Сегодня слушаешь ты джаз, а завтра Родину продашь». Это правда?

— Как-то вы уж совсем пропагандистски сказали. Нельзя противопоставлять. Но в данном случае так и получилось. Потому что дело не в джазе. Дело в том, что над ним, какой Логос. Мы обязаны изучать постмодернистскую философию ХХ века. Мы должны понимать, что такое западная мысль ХХ века. Но все это имеет смысл, цель и ценность только тогда, когда у нас есть что-то такое же важное и мощное, но свое.

— И последний вопрос, вы выпустили Альбом о русских монастырях «Стена и Слово»…

— Это важнейшее дело. Там мои тексты, 10 эссе и фотоработы Михаила Розанова — выдающегося фотохудожника. Он снимал Лувр, Версаль. Эрмитаж, Сан-Суси, но раньше никогда не обращал внимание на русский религиозный код. На русский пространственный код. Это, кстати, к нашему разговору выше. Мы потеряли себя в увлечении западным. И это история всех нас. И история Розанова, который в 50 лет в первый раз начал работать с этим материалом. Он был потрясен. Потому что наш код — пространственный, архитектурный, и культурный, связан с русскими монастырями. Это суть Руси. Это картинка Руси. Это же и пограничные метки русской цивилизации. Что за люди там живут? Чем они отличаются от нас? Должны ли мы брать с них пример? Это же сложно! В конце концов, у них нет семей, а у меня вот шестеро детей. А они посвятили жизнь другому… Исследование этой темы убеждает в том, что Россию без монаха понять невозможно. Это идеальный образ человека, с которого мы должны брать пример абсолютно во всем, за исключением отношения к семье и браку. Потому что семья — это святое, это путь мирского человека.

Монах — идеальный мужчина. Часто в нашем сегодняшнем извращенном сознании монахи — это юродивые какие-то. Да, такой психотип тоже характерен для нашей цивилизации. Но нас эти люди ошеломили именно своей нормальностью. Своей вертикальной организацией. Своей дисциплиной. Аскетичностью. В нашем альбоме только слова и черно-белые работы Михаила. Но, надеюсь, есть и энергетика монашеского подвига и русского пространства.