Космонавты номер 0: почему предтечи Гагарина и Титова не имеют официального статуса

Во вторник, 21 мая, в мире отмечают Международный день космоса. О новых достижениях космической науки и проблемах исследования Вселенной говорят в этот день на всех языках мира. В преддверии этого события на сетевом телевидении «Вечерней Москвы» новая программа «Еще не вечер» принимала удивительных гостей — членов так называемого нулевого отряда, космонавтов, испытателей космической техники, проторивших путь в космос Юрию Гагарину и Герману Титову.

Владимир Щербинский и Вячеслав Перфилкин — представители легендарного отряда испытателей, гриф секретности с работы которого не снимался десятилетия. Но снят он уже давно, только для испытателей мало что изменилось.

Правда, недавно произошло важное событие: на здании Института космической медицины в Петровском парке открыли мемориальную доску, посвященную им, «космонавтам номер ноль».

— Давайте начнем с истоков: как все начиналось?

— Владимир Щербинский (далее В.Щ.): В 1948 году Сергей Павлович Королев по рекомендации Туполева познакомился с Владимиром Яздовским, основоположником космической биологии и медицины. Он занимался в этот момент новыми направлениями медицины — это было необходимо в связи с развитием реактивной техники. Разговор шел о будущем: Королев понимал, что недалеко то время, когда в космос начнут летать ракеты и должна будет функционировать пилотируемая космонавтика.

После этого разговора и начался подбор контингента испытателей — тех людей, что были готовы «опробовать» на себе возросшие после внедрения реактивных двигателей нагрузки. Кроме авиации, в этих знаниях очень нуждалась и область космических исследований, совсем еще молодая. Испытателей нашли — в основном это были студенты, привлеченные высоким заработком. Но период их привлечения был недолгим: испытания оказались такими сложными, что и обещание высокой оплаты их со временем перестало стимулировать. Тогда решили набрать людей из числа военнослужащих, людей дисциплинированных, но все равно — исключительно на добровольной основе и, разумеется, только прошедших серьезную медкомиссию.

24 октября 1952 года вышло постановление о необходимости создания такой команды за подписью Сталина, и 14 июля 1953 года она начала работать.

— Постановление было секретным, разумеется?

— Вячеслав Перфилкин (далее В.П.): Конечно, секретным! Это было связано и с тем, что космическая тема вообще была засекречена, но, помимо прочего, еще свежа была память о Нюрнбергском процессе, постановившем, что эксперименты на людях должны быть запрещены.

В.Щ.: — Что касается числа испытателей, то их и не могло быть много: отбирали особых людей, очень сильных физически. Разместили их в здании бывшего ресторана «Мавритания», отданного под «космические нужды».

— Подсказка для читателей: хотите узнать, где на самом деле родился космический успех СССР? Выйдите на станции метро «Петровский парк», обойдите новый стадион «Динамо» и за ним увидите желтое здание, особнячок. Это и есть бывший ресторан «Мавритания», описанный в «Воскресении» у Толстого. Сейчас в нем и комплексе строений вокруг расположен Институт космической медицины, во внутреннем дворике которого стоит памятник полету Лайки.

В.Щ.: — Верно. Здание это — колыбель нашего космоса. Жили испытатели-добровольцы и солдаты-механики на втором этаже, а на первом стояли барокамеры. Задачи, поставленные перед испытателями, усложнялись, так что их команду принялись расширять. Из 3000–5000 кандидатур удавалось отобрать человек 20–25.

В.П.: — Надо напомнить, что первым командиром этого отряда назначили подполковника Евгения Карпова, фронтовика, военного медика. Это уникальный был человек, имя которого, увы, вспоминается сегодня нечасто.

В.Щ.: — Потом помещений стало хватать, команду переселили в барак на улицу Куусинена, которую только еще строили. Года до 1967-го команда просуществовала там, потом испытатели переехали в здание на Хорошевском шоссе. Примечательно, что первые семейные космонавты в 1960 году были размещены вместе с испытателями в тех же деревянных бараках, которые из-за аскетизма иронично прозвали «Палатой Лордов». Потом был переезд на Ленинский проспект, 95. Рассказываю это потому, что москвичи и не подозревали, что за люди живут рядом с ними и чем они занимаются.

— Вы скромно сказали про сложность испытаний… Но они были не просто сложными, а проходили на пределе человеческих возможностей. Можно об этом рассказать подробнее?

В.П.: — Я пришел в институт в момент набора отряда космонавтов, а в декабре 1960 года уже попал на эксперимент в сурдокамеру. Меня исследовал знаменитый парапсихолог Владимир Зухарь — это именно его обвиняли в том, что он занимался гипнозом во время знаменитого шахматного матча на первенство мира по шахматам 1978 года между Карповым и Корчным.

Но на меня гипноз не подействовал вообще, меня только от «спите, спите» разбирал смех. Медкомиссию я прошел без ограничений, то есть получил допуск ко всем видам испытаний, начал работать на центрифуге, в барокамере и на ударных перегрузках. В это время как раз построили ударный стенд, и меня назначали старшим этого стенда.

— Объясните, пожалуйста, что это за стенд.

В.П.: — Представьте себе мачту высотой 14 метров, две стойки. Между ними поднимается кресло с человеком, и, в зависимости от заданной перегрузки, внизу ставятся крешеры для снижения жесткости удара. У нас крешерами становились свинцовые болванки разной формы (стакан, лепешка, конус). Кресло падает — потом изучают его воздействие на крешер. До нас такие испытания проводили на крысах и кошках. Потом, по согласованию с Алексеем Косыгиным, для этого начали работать с людскими манекенами (свежими покойниками).

— Что, простите?! Э-э-э... Свежими покойниками?!

В.П.: — Звучит жутко, но исследования были необходимы. В основном привозили неопознанных утопленников: у них не были повреждены внутренние органы, а после эксперимента проверяли, есть ли и каковы, если есть, переломы костей и разрывы мышц в теле. Трупы одевали в черные костюмы — под манекены, лица их покрывали бинтами, а затем сбрасывали вниз, а потом изучали степень полученных повреждений. Потом участниками этих экспериментов стали и живые люди — мы. С неопознанными трупами работали также и на ударном стенде «Кресло», когда изучались последствия фронтальных ударов головой о препятствие, для определения удержания головы шейными мышцами. Испытания жесткие, но в результате этих экспериментов были разработаны, например, автомобильные привязные ремни, их создатель получил за это Госпремию.

— Звучит все это страшно. И это хорошо, конечно, — и ремни, и защита, но очень горько, что люди, на которых ставили эти эксперименты, никаких премий не получили! А в фильме «Десантный батя» показывают, например, как с борта самолета сбрасывают БМД (боевую машину десанта) с посаженными внутрь ее кабины животными...

В.П.: — Верно, проводили эксперимент, задачей которого было доказать, что экипаж десантируемой машины способен сразу идти в бой.

— Да, но в этом фильме показано, что вместе с БМД с борта самолета сбрасывают животных. Но на самом-то деле, как я понимаю, это были люди!

В.Щ.: — Так и есть. В фильме участниками эксперимента были собаки, а в реальности — живые люди. Начальник десантных войск Маргелов решил осуществить революционный рывок.

Машина с десантом должна была мгновенно «адаптироваться» после приземления и ринуться в бой. И человек, десантированный вместе с БМД, должен был сохранять после такого десанта работоспособность. Людям делали рентгенограммы — до и после десанта, с целью определения степени травмы. Вот почему нашим ребятам обидно было в фильме увидеть, что это был эксперимент исключительно с участием животных…

— Насколько я знаю, вашего коллегу Михаила Андреева сбрасывали таким образом семь раз? Но глубоко создатели картины копать не стали...

В.Щ.: — Михаил Андреев — легендарный испытатель, он жив, но не сказать, что здоров. Тогда все ребята были уникальны по физическим возможностям, но сейчас расплачиваются за это здоровьем, многие стали инвалидами.

В.П.: — Нагрузки и правда колоссальные были. Я еще принимал участие в десантировании катеров на воду. Это было под Феодосией.

— А это как происходило?

В.П.: — Катер завозили в самолет, а затем десантировали. Забавная деталь: после приводнения мы должны были покинуть катер. Но проблема заключалась в том, что сверху люк был закручен на четыре «барана», и как их открутить изнутри, было непонятно...

— Это просто дурной анекдот какой-то... А с какой высоты вас сбрасывали?

В.П.: — 800 метров.

В.Щ.: — БМД сбрасывали с парашютом, который смягчает, конечно, силу удара. Но для безопасности пребывания экипажа внутри необходимо было отработать различные виды амортизации приземления, для чего машину с испытателями поднимали без парашюта на высоту 5–7 метров и тоже бросали... Надо сказать, что в возможность десантирования бронемашины с человеком внутри не верил никто. Первым это совершил Александр Маргелов — младший сын легендарного первого командующего ВДВ Василия Маргелова. Василий Филиппович следил за экспериментом с револьвером в руке: гибели сына он не пережил бы, застрелился. Слава богу, все обошлось. А дальше эксперименты только ужесточались. Упомянутый Миша Андреев, например, говорит, что едва ли не труднее было перенести боковые удары...

— Глупо спрашивать, но что вы чувствовали, Вячеслав Васильевич, после, скажем, «приводнения»?

В.П.: — Счастье, что живой... Один раз я как-то изначально неудачно сел, по всей видимости. И после десантирования у меня зажало правую сторону груди. Рентген ничего особенного не выявил, но я четыре месяца не мог нормально дышать. Двоих ребят сразу списали после ударных перегрузок. В общем, всякое бывало.

— А с какой интенсивностью испытания проводились? Раз в месяц, в две недели?

В.П.: — Могли через два дня на новый эксперимент позвать. Я как руководитель ударного стенда всегда был «под рукой».

— Не зря кто-то из известных космонавтов сказал: «Я не испытатель, чтобы такое вынести»...

В.Щ.: — Это сказал Борис Волынов. Если цитировать точно, сказано было так: «Я не испытатель, чтобы выдерживать такие нагрузки». Космонавты нас ценили, это точно. И все испытательские программы были рассчитаны на будущее, что важно! За 56 лет работы испытателей все предельные воздействия на организм были испытаны. Поэтому, говорят, сейчас уже нет нужды в таких испытателях, какими были мы.

— Хотела уточнить: ведь испытания на ударном стенде и в барокамере были не единственными?

В.П.: — Ну нет, конечно. Испытывали жарой, холодом. Сидели, например, в барокамерах при отрицательных температурах — замерзали по трое суток при минимальном рационе — несколько галет, плитка шоколада, три 50-граммовые баночки мясных консервов. Жару терпели до 40 градусов, при полутора литрах воды на трое суток, и все.

— Говорят, что ваш коллега Сергей Нефедов рекорд поставил какой-то по водным испытаниям?

В.Щ.: — Сергей Иванович у нас уникум. 54 дня в воде провел.

В.П.: —Особенность же водных испытаний в том, что, пока они проходят, ты все физиологические функции, скажем так, выполняешь под себя, водной среды не покидая.

— Что вы думали, проходя через такие испытания?

В.П. (со смехом): — Что больше на это ни за что не пойду!

— На открытии мемориальной доски я понимала, что вижу перед собой настоящих героев и патриотов. Работу «нулевого отряда» космонавтов рассекретили в 1997 году. Простой вопрос: почему ни в одном музее не рассказывается о работе испытателей и что у вас написано в военных билетах?

В.Щ.: — Почему нет музея — вопрос не к нам. Мы пытались продвигать эту идею, но пока ничего не вышло. Я по военному билету механик, Слава — инженер-испытатель, но эта его должность — по штату военного ведомства. А в космической области испытательской должности нет и не было, хотя постановление Совмина СССР существует. Сначала нас нельзя было легализовать, потом все как-то забылось, потому что поменялись ведомства. Максимум написано: «механик/лаборант или механик авиационных приборов — испытатель», хотя на самом деле человек испытывал не приборы, а себя.

— Ваша профессия — вне реестра профессий?

В.Щ.: — Да, именно так. А без бумажки у нас человек сами знаете кто. Испытатели сделали много, а остались ни с чем. Почему-то еще в советское время никто не задумался о статусе членов этой уникальной команды, не назвали испытателей — испытателями, чтобы потом не «маскировать» их под техников и лаборантов.

— То есть статус у вас отсутствует?

В.П.: — Увы. А у всех наших ребят много медицинских проблем. По идее, нам нужны те же врачи, что есть у летчиков. Потому что обычные терапевты, не в обиду сказано врачам, не очень понимают, что с такими, как мы, делать.

— Простите за вопрос... Вы и правда сделали много. Но в космос полетели не вы... Вам не обидно?

В.П.: — Очень обидно. Есть даже стихи такие: Вот так, все испытав на прочность и все проверив на себе, Давали мы: «Добро-готовность» — в скафандре, в газовой среде. И центрифугу «обкатали», вестибулярный испытав...

Нас в барокамере подняли, не приняв в головной отряд! Но вы понимаете, мы прекрасно понимали, что полетят другие люди! Единственное, что утешало, когда мы встречались, — они очень нас ценили и уважали, космонавты. У меня был эпизод такой: мы пришли отмечать годовщину полета Гагарина. Скинулись с ребятами, заказали столик скромный, пошли на концерт. А Юрий Алексеевич Гагарин наш заказ заменил, и, когда мы вернулись, нас ждал стол с икрой и дорогими напитками. Ну, это был Гагарин...

— Правильно я понимаю, что главной задачей для вас сейчас является восстановление или, точнее, обретение законного статуса испытателя?

В.Щ.: — Испытатели хотят гордиться своей профессией. Да, восстановление статуса — это наша мечта и цель. Наши ребята в смысле физических сил и здоровья были, конечно, уникальными людьми. Это сегодня мы все — другие... Но вопросами отдаленных последствий для здоровья космических испытателей много лет вообще никто не занимался, а уж после увольнения — тем более. Так что точной статистики по нашим потерям в смысле здоровья нет. Горькая шутка: потерянные мы люди! Тут я вот собрал данные на 11 испытателей: у семи человек — II и III группы инвалидности, двое от II группы отказались, чтобы работать... И здоровье подводит, и несправедливость печалит.

— А авиационные летчики статус, получается, имеют?

В.Щ.: — Да, и слава богу. Это героические ребята, заслужили. Но мы вроде как тоже... Многих из нас уже нет. И кто-то физически не смог прийти даже на открытие памятной доски в Петровском парке, хотя для каждого из нас это — огромное событие. Есть те, кто нам помогает всем, чем может: например, Комитет по обороне Госдумы.

Сейчас носимся с идеей: ладно, пусть никому нет дела до отсутствия информации в музеях, хотя воспитание патриотизма никто не отменял, можно было бы в длинном переходе со станции метро «Петровский парк» на «Динамо» открыть нечто вроде экспозиции, сделать такой мемориал личностей испытателей, чтобы люди хотя бы просто видели их, начинали понимать, что между собачками замечательными и кумиром всего мира Гагариным было что-то, а точнее — кто-то еще. Как говорят: «Пока нас помнят, мы живы!» Не знаю пока, получится ли. Но вообще нам, в новой России, нужен, конечно, официальный документ, который вернул бы нам статус. Пока остается только верить в справедливость.

КСТАТИ

Заслуженный испытатель Валентин Круговых вспоминал: «Поэт-бард Владимир Семенович Высоцкий, познакомившись с работой испытателей, был потрясен. Он даже написал киносценарий об испытателях космических систем и скафандров, где, конечно, было много страниц про любовь. Но сценарий этот затерялся в коридорах известной киностудии Москвы. А вот песню про испытателей он так и не сочинил: как признавался поэт, ему «не хватило слов, возвеличивающих ратный подвиг смельчаков во славу Отчизны».

СПРАВКА

Владимир Щербинский — испытатель, председатель Ассоциации военных ветеранов-испытателей ГНИИИ авиационной и космической медицины. Вячеслав Перфилкин — подполковник, внештатный испытатель авиационной и космической техники.