Проточная вода

Смешная она была, тетя Света, мама моего ровесника Лешки. Я приезжала на летние каникулы в наш уютный дачный домик, где перед окнами сирень, а в саду яблони. А Лешка Кузнецов жил в поселке постоянно — со своей мамой Светой и отцом Кириллом Иванычем.

В поселке у всех местных прозвища: папа Димки, конечно, Кузя Старший, а Лешка — Кузя Младший, или просто Кузька. Тетя Света — Колобашка. Только увидишь ее, и поймешь, почему Колобашка. Невысокая, полненькая, похожая на аккуратную тыковку. Такая же солнечная, рыженькая и кругленькая, вся из плавных линий и кружочков. Круглые ярко-карие глазки, и рот словно все время тянет букву «О», и две светлые бровки взлетают полукружьями удивленно. Колобашка. Добрая, наивная. Обожала Колобашка своих Кузей, Старшего и Младшего, да еще флоксы. Целый сад у Колобашки был из этих флоксов — малиновые, белые, фиолетовые, ситцевые какие-то. Один, невысокий, менял цвет: днем казался голубым, а вечером, в сумерках, светился серебром.

Летом, когда жарко, весь народ поливает огороды. А Колобашка флоксы свои. Разговаривает с ними, даже песни им поет. Кто-то, может, у виска покрутит: лучше б огурцы в грядках полила! А Светка смеется только и отмахивается полненькой своей ручкой, будто у ребенка, в перетяжках. Дескать, что огурцы — они у всех ведрами! Вот хоть у Вальки взять можно, хоть у Анны Степановны. А сад цветочный, туда зайдешь — будто в сказку попадешь. А аромат какой! А птицы щебечут где-то в глухой зелени, в глубине сада. С середины лета птицы потише становятся, но зато цикады, ах, что за слаженный хор, это ж целый оркестр творит музыку лета. А огурцы, ну что огурцы ваши.

Примерно так могла бы ответить Света Колобашка, если б была она поэтессой или художницей.

Но тетя Света человек простой, незамысловатый. Да и не нужны все эти поэтические выверты, когда есть главное: свой клочок земли, любимые мужчины рядом — большой и маленький, и цветы эти, и лето кажется бесконечным, и жизнь — тоже.

Мы собрались своей детской компанией как-то утром за малиной. А Лешки Кузнецова нет, хоть и сговаривались с ним с вечера встретиться у большой березы на краю поселка. Подождали его немножко, а потом пошли к его дому — проспал, наверное.

Стали стучать в дверь, звать Кузьку. Заскрипели половицы за дверью, и вышла на крыльцо тетя Света Колобашка. Вся розовая и теплая, в белоснежной ночной рубашке по колено. И таким от нее веяло счастьем, таким покоем!

— А Алеши нет, — пропела она нежным голосом. — На рыбалку с отцом ушел затемно. Рыбаки мои…

Столько в ней было того, что, пожалуй, называлось полузабытым словом «нега»!

И не знала Светка Колобашка, и мы не знали, что счастья ее оставалось всего-то ничего, какой-нибудь месяц.

Потому что старший Кузя, Кирилл Иваныч, объявил, вернувшись вечером с уловом: дали ему путевку в санаторий за добросовестную работу. Не за этих вот золотых карасей, которые так вкусны, если пожарить их в сметане. Был Кирилл Иваныч водопроводчиком, следил за тем, чтобы всегда у людей в поселке, да и дальше, в районе, была вода чистая, свежая и вкусная.

Потому что вода, говорил Кирилл Иваныч Кузнецов, — это основа жизни.

— А вода должна быть чистая, проточная вода! — часто говорил он и значительно поднимал указательный палец. Был он с этим своим поднятым вверх перстом похож на восклицательный знак, высокий, худой, прямой как палка. И рядом кругленькая Светка Колобашка.

Светка поначалу гордилась, что Кузю наградили путевкой в санаторий. Потом, правда, проницательная Валька спросила — не боится ли отпускать муженька одного? Светка Колобашка немного померкла, но ответила: супругу доверяет! Они ведь вместе всю жизнь, считай. Как эти… как их… у Шекспира. Про кого говорила Светка, не знаю.

А у Шекспира ведь кого ни возьми, что Ромео с Джульеттой, что Отелло с Дездемоной, финалы так себе, не оптимистичные.

Собрал Кирилл Иваныч видавший виды коричневый чемодан с металлическими уголками да и уехал на рейсовом автобусе в санаторий. Писем писать не обещал, хотя Светка все же ждала и посматривала на почтальонку Тоньку.

— Антошка, как дела? — кричала Колобашка из своего флоксового царства, когда Тонька на велосипеде проезжала мимо дома Кузнецовых. Таким образом обозначала присутствие и на всякий случай напоминала: а вдруг забыла Тонька, и письмо от мужа-отпускника затерялось где-то в бездонной почтальонской сумке.

Но писем не было.

— Да и что писать-то, — объясняла Светка нам всем. — Некогда ему. Процедуры. А скоро уже и приедет. Обещал, это, ракушку привезти. В ней, говорит, море шумит…

Прошло три недели, а потом и месяц. В конце августа мы закрыли свой дачный дом и уехали в город. Начинался учебный год, и, конечно, было очень жаль, что кончается лето. Всего-то несколько последних дней от него осталось, от жаркого, щедрого и такого беспечного лета, какое бывает лишь в детстве.

Про Колобашку и обоих Кузей я, конечно, забыла. Узнала уже лишь на следующий год: трудолюбивый водопроводчик Кирилл Иваныч из санатория к своей Колобашке так и не вернулся. Делали в октябре даже запрос: пропал человек. Но ответа не последовало. Это были «лихие девяностые»; народу пропадало много, будто вместе с уходящей эпохой исчезали целые семьи, которые так и не смогли приспособиться к новым временам.

— Может, утонул? — переживала исхудавшая от переживаний Светка. Ее солнечная рыжина как-то померкла, поблекла, а всегда веселые глазки-вишенки смотрели испуганно и растерянно.

Новости пришли, откуда не ждали. В конце осени оживленная Валька принесла весть: в рейсовом автобусе, который трясся по ухабистой дороге в районный центр, встретила она Кузю Старшего.

Жив-здоров Кузя. Велел кланяться, так сказать.

Живет в Бежецке, на берегу реки со смешным названием Похвала.

— Вода, — оживленно начал было говорить Кузя, как ни в чем не бывало, — вода — это…

— Знаю, знаю, — это основа жизни, — нелюбезно перебила Валька. — Ты лучше скажи, друг милый, куда это ты из санатория подевался? Почему домой не вернулся?

Наверное, не мог Кузя молчать и скрытничать дальше. Потому что рассказал балаболке Вальке все как есть на духу. Что ни в какой санаторий ему путевку не давали, а что поехал он сразу в этот вот Бежецк, к Алле Владимировне, учительнице физики. Оказалось, давно уже у них с этой вот Аллой Владимировной все длилось.

— Алла Владимировна, ну-у, Валь, я тебе скажу, — Кузя аж зажмурился.

Валька сердито поджала губы.

— Некрасиво, Кузя. У тебя ж Светка, Лешка.

— Да вот и не мог я им всего рассказать! Не мог. Сбежал, получается, и название у города подходящее для таких, как я, убегантов. Ты уж Светке скажи как-то, чтоб не переживала. А я приеду… Под Новый год приеду. Ну или чуть позже. Надо ж и объясниться как-то по-человечески.

Не приехал, конечно, ни к Новому году, ни к Восьмому марта.

Света Колобашка как-то сразу постарела, ссутулилась, тяжело переставляла толстые ноги в галошках. Не окликала почтальонку, но выходила каждый раз к забору, когда та проезжала на своем скрипучем велосипеде, и провожала взглядом.

Прошло лето, и еще одно, и еще. Лешка окончил восьмилетку и поступил в техникум в Твери.

Светка Колобашка осталась одна. Хотя — как одна? На пальце обручальное колечко поблескивает. С годами въелось, вросло, не снять. Да Светка и не хочет с колечком расставаться. Она же — законная жена по-прежнему, разводато не было, просто уехал ее Кузя в санаторий. На долгие годы.

Ее флоксы продолжали цвести и удивлять каждое лето всех, кто проходил мимо ее дома. Как это возможно, такую красоту вырастить? И правда, дивный сад, в таком бы сказочной принцессе жить, а не этой вот смешной немолодой бабульке в обтягивающих круглые ягодицы леггинсах и нелепой панаме на рыжеватой голове.

Я приехала в дом своего детства в самом начале августа и задохнулась от этого флоксового неповторимого аромата, который моментально перенес меня в другой летний день, много лет назад. Когда на крыльце улыбалась солнцу и новому дню маленькая кругленькая женщина, похожая на располневшую Венеру, перенесенную по прихоти богов в среднюю полосу России.

На двери Колобашкиного дома висел большой амбарный замок: явный признак того, что хозяйка уехала надолго.

Ведь если выбежит куда-нибудь в магазин или к соседке, то замок вешать не станет, просто прихлопнет дверь, да и что там братьто, в нехитром деревенском домишке…

Валька перехватила мой взгляд, хитро улыбнулась.

— Уехала Светка в этот, как его, Бежецк за своим водопроводчиком. Дождалась-таки письма. Прислал ей покаянное, типа, ты прости, понесли сандали Митю, дурак был, а теперь-то вот жизни на донышке.

Случилось с ним что-то, авария какая-то, переломался весь да попал в больницу. А домой-то забирать его фифа не хочет, зона комфорта нарушилась, говорит. Ну, Светка поплакала да и собралась за Кузей. Вылечился наконец в санатории, старый дурак.

Валька пожевала губами, будто перемалывала какие-то невысказанные слова. И повторила еще раз:

— Понесли сандали Митю.