«Надо заинтересоваться»: лидер «Морального кодекса» Сергей Мазаев — об успехе, музыке, женщинах

По словам лауреата Нобелевской премии Марии Кюри, важно верить в то, что талант дается не просто так и его нужно использовать любой ценой. Действительно ли это так и в чем кроется секрет успеха, «Вечерняя Москва» обсудила с заслуженным артистом России, певцом, композитором, музыкантом, музыкальным продюсером и бессменным солистом группы «Моральный кодекс» Сергеем Мазаевым.

— Вы являетесь человеком, у которого полвека за спиной. Как вы это ощущаете?

— По-разному. Все зависит от того, какое действие мне предстоит сделать. Приходится много заниматься. У меня сейчас жизнь превратилась в удовольствие от концертов. Когда их нет, я к ним готовлюсь: занимаюсь физической формой, хожу к косметологам и всякое такое делаю, потому что я уже старый дряхлый старик. Надо как-то немножко себя приводить в порядок.

— Сейчас вы говорите, что получаете удовольствие от концертов и от подготовки к ним.

— Когда-то разве это было не так? Ну не всегда было так, но это было более бессознательно. Потому что это была гонка за чем? Ни за чем. Это обычная биологическая доминанта бабуина. Все мы приматы, и все неслись за самками. Ничего другого интересно не было.

— То есть это желание быть популярным среди женщин?

— Конечно. Успех у женщин — это самый главный стимул всех мужчин.

— Если не женщины и не музыка, то что бы осталось Сергею Мазаеву? Просто настолько музыка в вас, она вокруг вас и сейчас у вас огромное количество разных проектов.

— Ну это надо смотреть совсем в раннее детство. Если бы я не пошел в Дом пионеров, я бы стал, наверное, уркаганом, да, уличным. Стал бы бандосом, рэкетиром. Меня бы уже убили, я бы уже догнивал где-нибудь.

— А кто привил любовь к музыке? Кто познакомил вас с ней?

— Музыка мне сама по себе нравилась, без всяких прививок.

— Потому что семья была не профессионально музыкальная?

— Вообще нет, не в этом смысле, конечно. Она была музыкальная в том смысле, что у мамы был очень хороший голос. Застолья были нечастыми, но, глядя в прошлое, мне кажется, что на них мама пела очень красиво. Потом кружок, Дом пионеров, детский духовой оркестр, кларнет, музыкальная школа, училище, армия, МГУ, опять музыкальное училище, филармония, потом Москонцерт.

— А кларнет и духовые все инструменты — выбор был или это просто так повезло?

— Нет, я хотел быть трубачом еще с детства. Я буквально за две недели освоил горн и барабан и попросился трубить трубачом, потому что труба такой инструмент красивый, яркий, и такие мелодии на нем. Но наш шеф, как мы его звали, Даниил Матвеевич Черток, мой первый педагог, сказал: нет, на трубе не возьму, потому что трубачей — как собак нерезанных. А вот если на кларнете будешь учиться играть, то возьму в оркестр. И я сказал: буду, давайте, хочу в оркестр.

— Но дальше вы профессионально в этом не пошли развиваться.

— Я начал заниматься, а потом уже в армию меня призвали. В армии я служил в оркестре. Один из лучших периодов в моей жизни, честно сказать. У нас была потрясающая атмосфера в оркестре. И потом я после этого поступил в МГУ.

— То есть все-таки не захотели продолжить?

— Не захотел. Даже мои друзья по службе, которые уже пришли к нам после консерватории, — я был моложе их, но они были уже серьезными музыкантами. Я поэтому там тоже немножко мастерство свое нарастил музыкальное рядом с такими людьми. И они меня отговаривали всячески: зачем тебе этот пыльный подвал Большого театра и это все вообще? Интриги из-за поездок за границу. Ну СССР же был еще в 70-е годы.

— А когда удалось приобрести первый инструмент?

— О, это уже новые времена, новая Россия, когда я сам уехал. Я же на клавиатуре 20 лет не играл, потом, когда поступил в МГУ. И потом из МГУ я ушел уже с саксофоном, уже с Игорем Матвиенко. Мы когда-то учились вместе, а потом встретились случайно и решили сделать группу. И вот так мы, собственно, начали свою карьеру профессиональную на сцене.

— «Здравствуй, песня».

— «Здравствуй, песня», да. Это название, которое принадлежало Краснодарской филармонии. Мы-то были группой Вячеслава Добрынина, если так можно сказать. Записали несколько песен его, почти альбом, и ему просто не удалось выторговать, выхлопотать места в филармонии для группы. Это сложная была история, и поэтому у нас с ним работать не получилось. И освободилось какое-то штатное расписание в Краснодарской филармонии под названием «Здравствуй, песня». И вот так мы стали «Здравствуй, песня». Нас, конечно, коробило это название, потому что мы были рокеры, нью-вейверы такие в 80-х. Ховарда Джонса слушали и всяких таких модных исполнителей.

— И первым инструментом все-таки был кларнет или саксофон?

— Там уже был саксофон, и я пел там. Пел и на саксофоне играл. На кларнете я играл совсем чуть-чуть. Да, были, конечно, какие-то моменты, но я на кларнете не занимался и не играл 20 лет. И потом, когда я избавился от тяжелой наркозависимости и алкогольной, задался целью бросить пить, в итоге всеми правдами и неправдами это удалось сделать. Появилось много свободного времени, и я начал заниматься тем, чем я занимался в отрочестве: играть на кларнете, ходить в бассейн, плавать.

— Судя по вашему упорству и такой целеустремленности, умению учиться, в принципе, вы могли бы, мне кажется, взять любой инструмент и довести его до идеала.

— Заинтересоваться надо этим. И почувствовать удовольствие от того, что у тебя получается,что по-другому, что звук раскрывается. По мере того, как ты начинаешь изучать язык, ты начинаешь его лучше знать, он больше и больше открывается. Здесь та же самая история. Везде так. То же самое, что катание на велосипеде: сначала болтаешься, а потом с удовольствием уже едешь из Москвы в Сочи.

— Как произошло ваше появление в «Моральном кодексе»?

— Я в то время играл в группе «Автограф» — самой успешной прогрессивной рок-группе. Мы вернулись как раз из Лос-Анджелеса, я покинул по разным причинам ансамбль и случайно встретил поэта Павла Жагуна. Он трубач, работал когда-то в группе «Рецитал», до этого в «Красных маках», такой был популярный в 80-е годы музыкант, и он еще и поэтом оказался. Я потом с удовлетворением узнал, что это он написал «Старая мельница, все перемелется» и прочее, потому что мы эту музыку знали, слышали, но не обращали на него внимания. Все-таки прогрессив-рок, мы такие крутые. И я говорю, Паш, ну а что, давай, может, что-нибудь сделаем, какой-нибудь рок-н-ролл. Я еще привез с собой, по-моему, 120 компакт-дисков из Америки. И он говорит: я уже делаю что-то, возьми мне этот саксофон, покажи, что делаешь, давай посмотрим. И Паша сделал два текста — «Я тебя люблю» была самая первая песня и «До свидания, мама» — вторая. Мы их где-то за месяцев пять, наверное, сделали. Сначала мы думали над названием «Бриллиантовая рука», но потом нам показалось, что не на том спекулируем. И мы решили спекулировать на другом — «Моральный кодекс».

— Но это был момент иронии какой-то в этом названии?

— Конечно. А без иронии, мне кажется, вообще ничего нельзя воспринимать. Если воспринимать все без иронии, то уже сразу психиатрия наступает.

— В какой момент проснулись знаменитыми здесь, у нас?

— После «Старых песен о главном».

— Спустя шесть лет после создания группы?

— Нет, мы были популярны очень среди бомонда. Тогда же не было еще FM-вещания, не было телевидения, YouTube тем более. Мы живьем были популярны, то есть мы открывали первые клубы всякие. В 90-м, в 91-м году началась жизнь рок-н-ролльная, мы везде играли именно так, в клубах.

— Всегда был живой звук у вас?

— Да ну конечно, какой еще может быть звук? И мы были очень популярны среди экспатов всяких, их же понаехало очень много тогда всяких разных.

— Это потому что у вас в репертуаре были английские песни?

— Не только поэтому. Мы играли круто и группа была модная. Мы были всегда на международном, на мировом уровне. Мы играли очень много с большими звездами на одной сцене. Весь «Моральный кодекс» — это опытные ребята. Александр Солич до этого был в группе «Цветы», Игорь Ромашев — в «Метрономии», Николай Девлет-Кильдеев — в «Красных маках».

— Как вы вообще сошлись?

— Обычно все такие состоявшиеся люди с трудом друг с другом сходятся. Павел Жагун в то время собрал такой состав, поэтому его основная заслуга и состоит в этом.

— Никогда не было такого периода, когда расцвет, признание, хиты, популярность и какие-то моменты, когда понимаешь, что, например, ты все сказал, или какие-то происходят истории, которые разрывают, разводят людей, они уходят?

— Да, ссоры и депрессии в группах всегда существуют. По поводу «все сказал» или «не все сказал» — это тоже звездная болезнь. Я, например, получаю максимальное удовольствие от самого исполнительства. Как ты можешь одну и ту же песню петь столько лет? Я говорю, как люди могут одного и того же Моцарта играть еще больше ста лет, потому что это наслаждение доставляет. Само физическое состояние исполнительства доставляет наслаждение. Такое же, как поцелуи. Люди же целуются не потому, что это противно, потому что это надо, а потому что этого хочется, потому что это приятно.

— Расскажите, какие сейчас у вас проекты.

— «Моральный кодекс» — это главный, конечно, проект, который сделал меня популярным, и он у меня самый успешный. Любой участник группы может сказать, что это его проект. И «Моральный кодекс», и «Квинтет». Изначально я воспитан как музыкант в духовом оркестре, и мне очень хотелось поиграть, попеть с оркестром. В итоге я собрал свой эстрадный оркестр — с Николаем Мирошником мы решили это делать. У нас играли самые лучшие музыканты Москвы. Мы сделали оркестр, чтобы просто играть песни, которые мне нравятся. И в итоге я назвал группу «Квинтет». Я собрался поиграть, как аристократическое развлечение. Но потом как-то это все вылилось в творческий процесс, и мы в итоге уже пять альбомов записали. Сейчас вот пятый выпускается, «Русская сказка». И я просто невероятно счастлив. Я вырос как музыкант, несмотря на возраст.

— То есть это перестало быть развлечением, стало полноценным музыкальным проектом, со своими гонорарами?

— Это стало не просто развлечением, а увлечением. И стало просто работой, да. И я с удовольствием могу отметить, что у меня есть возможность платить хорошие зарплаты моим музыкантам.

— А почему тогда возник эстрадный оркестр Мазаева?

— Потому что в «Квинтете» не уместишься же. Эстрадный оркестр мне захотелось просто. Я 50-летие свое отмечал, тоже была идея. Иван Дыховичный меня в свое время надоумил петь советскую песню.

— Когда уже 15 лет назад исполнялся некий экватор, 50 лет, ставились какие-то цели? В каком-то интервью сказали, что вы готовы к пенсии. Были?

— Я к пенсии готов. Я теперь понял, что я к пенсии готов с рождения. Нет, я на пенсии давно уже. Это моя пенсия. Я развлекаюсь. Но иногда мне за это просто дают деньги.

— Но на тот момент пересмотр какой-то был? Может быть, своих целей, ожиданий, желаний.

— Для меня цифры не являются какими-то эпохами. Я закончил физико-математическую школу в свое время и очень успевал по математике, даже в Олимпиадах участвовал. Я не продолжил это, конечно, к сожалению, но у меня перед цифрами нет этого эзотерического трепета.

— У вас были приступы лени?

— А у меня перманентный приступ лени, с которым я борюсь постоянно. Лень бесконечна. Наш мозг ленивый же, его основное питание — это алкоголь, что бы мы ни съели. Углеводы — это питание для нашей биохимической фабрики. Поэтому мы бухаем, поэтому мы становимся алкашами. И сахар, соответственно. Глюкоза и алкоголь.

— Что было для вас волшебным пинком, чтобы выйти из этого?

— Рождение дочери, конечно. И влюбленность в очень молодую женщину, которая на 17 лет меня моложе. В общем, я решил, что либо я сдохну, либо я брошу пить. Я пошел к врачам, и лечился четыре года.

— Но многих это не останавливает? Я имею в виду понимание того, что происходит разрушение организма и деградация, например.

— Надо просто понять механику этой деградации, как это все происходит. То есть вы представляете себе, когда вы закидываетесь алкоголем, что вы нарушаете полностью всю работу организма. Нашему телу не требуется никакого количества алкоголя. Любое его количество для нашего организма — вред. Это яд. Только мозг его с удовольствием ест. В этом вся беда. Поэтому и старение происходит ускоренными темпами. Кожа дряхлеет, дряблеет от алкоголя.

— Какие сейчас планы? В 65 лет. Сейчас будет концерт — 35 лет группе, 65 — красивая, почти круглая дата у Сергея Мазаева. Есть что отметить, есть ради чего выступить и так далее. А может быть, в следующем году будет выход нового альбома? Давно не было у группы.

— Альбомы потеряли смысл. Сейчас все синглы вроде бросаются. Мы выпускали пару-тройку синглов, но мы очень старая группа. У нас есть устойчивая наша аудитория. Молодежь иногда реагирует, кому-то нравится, кому-то нет, но мы неактуальны на сегодняшний день. Поэтому мы живем в достаточно скромном режиме. Все было у нас, все это у нас было уже, мы старики. Вот сейчас актуальная Люси Чеботина, звучит хорошо все. Мы пели то же самое, что и госпожа Чеботина. Очень такая игривая, энергичная девчонка.

— Слушатель изменился? Стал более требовательным?

— Нет, он благодарный. Мы играем здорово. Я не знаю, что от нас еще можно потребовать лучше — играть еще лучше? Но это невозможно. Мы просто любим публику. Сейчас были с «Квинтетом» в Архангельске и выступали в костеле, там это зал филармонии. Потрясающее звучание в нем, конечно, и публика мне очень понравилась, очень интеллигентная, умная, красивые лица.

— У вас есть какое-то видение, например, развития музыки здесь у нас, в России?

— Здесь надо не музыку развивать, а институции, институциональность надо нам делать реальной. Не декларировать их присутствие в этих институтах, а сделать так, чтобы они все работали. Надо расти дальше. Потому что талантливой молодежи очень много. Очень много, и она проявляется в других средствах, в других жанрах. Но талантливые люди, конечно, всегда были, есть и будут.

— Но «Моральный кодекс» все равно в вашем представлении играть будет до последнего?

— Я не знаю, не хочу ставить каких-то дедлайнов, каких-то пределов, потому что это доставляет удовольствие. Пока есть силы, я получаю от этого удовольствие и плюс деньги, почему нет. Конечно, никто не думал о том, что когда-нибудь мы будем в таком возрасте до сих пор скакать, как эти пацаны шестнадцатилетние.

— На 80 лет будете готовы выйти на сцену?

— Нет, конечно. Не знаю, я бы не хотел. Но как почетный какой-то там, чтобы меня поздравили и вручили какую-нибудь статуэтку — да, готов. А вот чтобы скакать, ну это смешно. Это сейчас уже смешно — с моей рожей выходить петь «Я тебя люблю» девчонкам каким-то. Мы просто исполняем музыку, которая нравится таким же уже 60-летним девчонкам, которые с нами давно. Тут какая-то есть нормальная история.