Сергей Беляков рассказал, как работал над нашумевшим документальным романом

Интерес к истории страны сегодня огромен: о ней пишут много, порой спорно. Но эту книгу — «Парижские мальчики в сталинской Москве», изданную АСТ под редакцией Елены Шубиной, невероятно интересно читать всем, но особенно — москвичам. Забавно, кстати, что вышла книга в год 100-летия нашей газеты, ставшей для автора книги Сергея Белякова одним из источников объективной информации относительно жизни страны и города в 1920–1940-е годы.

Что мы знаем, собственно, о предвоенном времени? Давайте честно: минимум. Знаем про восстановление страны и города после войны, знаем про голод после революции. Удивительная картина жизни предвоенной столицы, где наравне с дурно пахнущими забегаловками существовали шикарные рестораны, описание известного и горького дня паники — 16 октября 1941 года, нравов, быта столицы того времени ждет вас в уникальном и масштабнейшем исследовании Сергея Белякова. Мы поговорили с автором о том, как он работал над необычной книгой.

— Сергей Станиславович, чуть больше десяти лет назад вышла ваша книга «Гумилев сын Гумилева». Она прогремела на всю страну и стала хитом — в хорошем смысле этого слова, завоевав «Большую книгу». Помню, как тогда обсуждали, что документальное произведение редко вызывает такой бум. Но потом случились «Парижские мальчики…». В обоих случаях перед читателями раскрываются образы нетривиальных героев, но главное — эпоха, в которую они жили. Вы мастер реконструкции эпохи, теперь это очевидно. Так какова была цель написанного — люди? Эпохи? Контекст времени? Они, «парижские мальчики», не идеальны: Мур, мягко говоря, не нежен, Гумилев амбициозен, но впадал в заблуждения… Кто из этих героев вам ближе?

— Я писал книгу «Гумилев сын Гумилева» к столетию ученого. Мне хотелось создать самую полную биографию Льва Николаевича, рассказать и о нем самом, и о мире, в котором он жил. Гумилев был интереснейшим человеком, но, самое главное, он создал теорию, которая объясняет многое в историческом прошлом, позволяет лучше понять настоящее и прогнозировать будущее. И я писал так, чтобы интересно было читать не одним только ученым-историкам, но и всем образованным людям. Близок ли мне Гумилев? Нет, он был гением, а гениям невозможно и не нужно подражать. Можно писать об их успехах, их ошибках, заблуждениях, но нельзя подняться до уровня Льва Гумилева, Николая Гумилева или Анны Ахматовой.

Мур — другое дело. Он был мальчиком незаурядным, необыкновенно начитанным, очень умным и расчетливым для своих лет. Ассоциировать себя с ним легче. Я старался понять, как чувствует себя мальчик в 15–16 лет. Читал те же книги, что читал Мур. Старался думать так, как мог думать он, но полного перевоплощения быть не могло, конечно. Мур думал по-французски, а мне это недоступно. Он совсем иначе смотрел на книги Жан-Поля Сартра, Луи Арагона, Андре Жида, Поля Валери. Он находил в них те смыслы, которые мне открывались далеко не всегда. Пытаясь понять Мура и его друга Митю Сеземана, я постарался восстановить и мир, в котором они жили. Прежде всего мир сталинской Москвы. Рассказать о повседневной жизни людей того времени.

— Конечно, нам было очень приятно, что старые номера именно нашей газеты, «Вечерней Москвы», помогли вам нарисовать портрет эпохи. Колоссальный материал был изучен вами. Расскажите, как шла эта работа, как вообще работает тонкий исследователь сегодня, в пору интернета. Как долго вы работали над книгой? Ведь, повторюсь, масштаб работы колоссален.

— Ваша газета была для меня особенно важна. Важнее «Известий» и «Правды», потому что «Вечерняя Москва» рассказывала читателям именно о жизни города. Перед войной у газеты было всего четыре полосы. Первая обычно была занята официозом и сообщениями о событиях международной жизни. А вот оставшиеся полосы гораздо интереснее. Особенно четвертая. Там печатали рекламу ресторанов, магазинов, танцевальных курсов, сообщали о защите диссертаций, размещали множество объявлений о сдаче жилья, о вакансиях. Газета рекламировала новые для советского человека продукты: томатный сок, соевый соус, крабов и еще множество товаров. Жизнь целого города сохранилась на этих газетных страницах.

Я начал работу над книгой, когда еще не существовало электронного архива «Вечерней Москвы». Надолго оставался в Москве, ездил в Химки. Там находится огромный газетный фонд Ленинки (Российской государственной библиотеки). Работал там много дней. Потом появился и электронный архив газеты, им я тоже пользовался, конечно. В 2020 году, во время карантина, я раскладывал на столе свои выписки, копии, собранные материалы и работал. Времени было много, так что можно было не спеша сопоставлять материалы, реконструировать жизнь людей в 1940–1941 годы.

— Готовясь к столетию нашей газеты в 2023 году, мы тоже много читали старые подшивки «Вечерки». Но вам они помогли создать удивительно объемный портрет того времени. Было ли что-то такое за время вашей исследовательской работы, что вас искренне поразило?

— Таких открытий множество. Я, например, не знал, что в предвоенной Москве выпускали и покупали соевый соус, что учителя танцев зарабатывали больше инженеров, что рестораны сохраняли практически дореволюционный блеск. Жизнь людей в столице была интереснее и сложнее, чем обычно представляют.

— В обеих книгах описаны отношения двух великих женщин-поэтов с детьми. И в обоих случаях сложились они не лучшим образом. Как вам кажется, почему? Кстати, а кто вам в итоге ближе — Марина Ивановна или Анна Андреевна?

— Цветаева и Ахматова — гении, а гений должен служить прежде всего своему дару. Не закопать в землю талант, а приумножить. Не стать бесплодной смоковницей из евангельской притчи. И все-таки отличия у Цветаевой и Ахматовой примечательны. Цветаевой часто припоминают гибель Ирины, ее младшей дочери. Но Марина Ивановна воспитала двух детей — Алю и Мура. Они получили дома хорошее образование. Она читала им книги. Готовила, как могла. Ходила сама в магазины и брела по камням «с кошелкою базарной». Возила их отдыхать на море. Тратила на них свое драгоценное время, свои силы. Анна Андреевна оставила Леву на попечение бабушки и тети. Он вырос в Бежецке, вдали от мамы. Она приезжала навестить его всего два раза за несколько лет. При этом Ахматова могла не тратить время и силы на быт. Ее окружали поклонницы. Приносили и готовили еду. Ставили чайник на плиту. Однажды Ахматова пожаловалась Раневской, что сама себе была вынуждена вымыть голову! То есть обычно ей даже голову помогали вымыть. Ахматова умела так себя поставить, что ей служили и считали эту службу за счастье. Она была совершенно сосредоточена на себе. Чуковский однажды записал в дневнике, что Ахматова «только и думает о себе — и других слушает только из вежливости».

— Все мы знаем, что история подвергается нападкам, ее стремятся переписывать. В вашей книге дается описание бытовой жизни столицы 1930-х годов, которое выпадает из привычной, созданной для нас картинки. Те же крабы, только что не горы икры в роскошных ресторанах, наличие прислуги в домах «элиты»… Вы сами-то ожидали, что созданная на основе документов картинка получится такой?

— Нет, не ожидал. Исследователь как мореплаватель далекого прошлого, который отправляется на поиски неведомой земли. Карта у него есть, но на ней немало белых пятен. Поэтому и не знаешь заранее, что принесет исследование. Колумб отправился в Индию, а попал в Америку. Я и не представлял, что о Муре можно написать такую большую книгу. Мальчик прожил всего 19 лет. Но во время работы я понял, что книга могла бы быть еще толще. Я не стал много писать о жизни Мура в Париже и в Ташкенте, сосредоточившись именно на Москве. Иначе книга была бы просто громадной.

— Вы описываете время, когда та же культурная элита, приближенная к власти, жила весьма неплохо. Когда Цветаева осталась без мужа и, я так понимаю, без публикаций, как жила ее семья? Раньше считалось — на грани голода…

— Марина Цветаева в СССР зарабатывала переводами. Тогда переводчикам платили большие гонорары. Это были важнейшие борцы идеологического фронта. Советские люди должны были знать культурное наследие человечества, поэтому потребовались переводы классики мировой литературы. От Гомера до Фирдоуси. От исландских саг до новелл эпохи Возрождения. И Цветаева переводила очень много. Она в среднем получала гораздо больше советского рабочего-нестахановца и даже инженера. Другое дело, что гонорар могли задержать, тогда им с Муром жилось трудно. Много денег приходилось тратить на жилье, уже в то время очень дорогое. Много уходило на передачи для мужа и дочери, они сидели в тюрьме. Но все же Цветаева с Муром не голодали. Что такое голод, Мур узнает только в Ташкенте 1942–1943 годов, в эвакуации.

— Вы давно зарекомендовали себя как вдумчивый литературный критик и как писатель, пытающийся во всем докопаться до истины, человек, привыкший нырять глубоко. Наше время многие небезосновательно считают поверхностным, а критику активно хоронят. Но жива еще «наша старушка»? Есть те, кому, как и вам, ближе глубина, нежели скольжение по поверхности?

— Я занимался литературной критикой с 2000-го по 2011-й. Тогда старался читать все новинки отечественной литературы и много писал. Но в 2011-м я занялся Львом Гумилевым. Потом другими темами, еще более сложными, которые требовали много времени и сил. Поэтому я отошел от литературной критики и занимаюсь ей очень редко. С критикой вот какая проблема. Лучшим местом для нее были толстые литературные журналы. Но сейчас они очень бедны, а потому не могут заплатить критику достойный гонорар. А ведь эта работа требует много времени и сил. Поэтому критиков мало. В большинстве своем это прозаики и поэты, которые занимаются критикой от случая к случаю, для них это не основное занятие. Профессиональных критиков очень мало.

— Сергей Станиславович, где-то встретилось определение ваших произведений как «документальных романов». Это интересно… И спасибо, что вас так легко читать! Как вы выбирали своих героев, ведь все они острые, яркие, по-разному окрашенные в смысле позитива и негатива: Мазепа, Тарас Шевченко и Гоголь в «Тени Мазепы», Михаил Булгаков и Петлюра в «Весне народов». И ведь каждый раз вы попадали в яблочко — в смысле интереса людей к теме! И «Парижские мальчики…» особенно интересны, когда впереди — юбилей Победы… Предвидели, предчувствовали, что-то извне, нечто метафизическое подсказало? Я без шуток.

— «Документальным романом» я сам назвал книгу «Парижские мальчики в сталинской Москве». Там есть все, что обычно ищет читатель в романе, кроме одного — вымысла. В нем просто нет необходимости, ведь история — это лучший драматург, лучший сценарист и лучший писатель. Моя же задача не придумать, а найти, открыть, реконструировать. А выбор героя и в самом деле был связан с какими-то знаками. Иногда как будто кто-то ведет, направляет. Я думал, стоит ли в книге о парижских мальчиках подробно рассказывать о жизни Цветаевой. И вот я однажды пришел в ее музей в Борисоглебском переулке в Москве. А там есть такой аттракцион. Звонит телефон, снимаешь трубку и слышишь, как женский голос читает стихотворение Цветаевой. Когда я снял трубку, женский голос прочел известное стихотворение Цветаевой «Ты, мерящий меня по дням…». Оно завершается словами:

Каким я голосом во сне

Шепчу — слыхал? — О, дым и пепел!

— Что можешь знать ты обо мне,

Раз ты со мной не спал и не́ пил?

И я понял, что моя книга будет именно о Муре и Мите, а Цветаева — важный герой, но далеко не главный. Она только мама главного героя.

— К слову, вы упомянули толстые журналы. Вы обеспокоены их судьбой? Или их время вышло? Кто ваши личные фавориты на сегодняшнем литературном поле?

— Я думаю, что литературные журналы вовсе не исчерпали себя, они могут со временем снова стать популярными. Другое дело, что им тоже нужно меняться. Не только сохранять традиции, но и приспосабливаться с современному миру. Скажем, быстрее откликаться на события литературной жизни. Передовым стал журнал «Вопросы литературы». По-прежнему в числе первых журналов «Новый мир» и «Знамя», но они как раз остаются вполне традиционными. Начались очень интересные перемены в журнале «Наш современник». Журналы «Урал» и «Волга» не уступают столичным «толстякам», но им тоже необходимо меняться, развиваться.

— Ваши герои, «парижские мальчики», находятся в своеобразных жерновах: русское — это то же, что и советское? Россия — эта та же страна, что и СССР, просто страна другого режима, или страна принципиально новая — как вы бы ответили на этот вопрос? Как понимаете вы, историк, ту скорость, с которой страна расплевалась со своим советским прошлым, отказалась от достойных завоеваний?

— Чтобы ответить на такой вопрос, надо написать книгу страниц на 700, не меньше. Для Дмитрия Сеземана советское и русское, конечно, не синонимы. Он был православным человеком и, конечно, не уравнивал эти понятия. Он отдавал предпочтение дореволюционной России, конечно. Для Мура русское и советское были как раз тесно связаны. Дореволюционной жизнью он не интересовался. Я же думаю, что СССР при Ленине и даже при Сталине — это не новое воплощение Российской империи. СССР должен был стать государством трудящихся, а не русским национальным государством и не империей. В национальной политике господствовал интернационализм. «Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде», — писал Владимир Маяковский. Я думаю, что Сталин неслучайно объявил его самым лучшим и талантливейшим поэтом советской эпохи. На первый взгляд, это странно. Вкусы Сталина были достаточно консервативны. С чего бы вдруг ему понравился футуризм Маяковского? Скорее всего, Сталин оценил, как Маяковский мыслит и с какой гениальной четкостью формулирует.

… в мире без Россий, без Латвий,

жить единым человечьим общежитьем.

Эти строчки стоят целых книг по советской истории. Большевики строили новый мир, новое общество, а не восстанавливали Российскую империю. Другое дело, что со временем положение дел начало меняться. Но это долгая история.

— А правду ли говорят, что вы пишете о братьях Катаевых? Если так, очень буду ждать… Фигура Катаева-младшего, Евгения Петрова, находится в некоторой тени Катаева-старшего. Если за дело взялись вы, значит, уже идете по следу. Если это правда, почему вы выбрали этого героя? Нам ждать открытий?

— Совершенно верно. Евгений Петров — одна из самых загадочных фигур в русской литературе XX века, я давно хотел понять, каким он был на самом деле. Я не раз писал о литературе 1920-х. Моя первая большая статья посвящена Юрию Олеше, который был другом Валентина Катаева. Я давно собирал материал о той эпохе и собирался написать не только о братьях Катаевых, но и об Ильфе, о том же Олеше. Сейчас у меня получается книга о двух братьях, об их друзьях и о времени, в котором они жили.

— Книга написана со знанием Москвы, это мне, москвичке, особенно приятно. Я бы даже сказала, что ощущаю в написанном и любовь, и почтение к этому городу, за что хочется сказать вам отдельное спасибо. Если бываете в Москве, куда идете за «подпиткой», какие районы любите?

— Когда я писал о Муре, то старался чаще бывать там, где любил гулять Мур, ходил по его маршрутам. Это московские бульвары, Тверская, Моховая, Охотный Ряд, Петровка, Кузнецкий Мост, Столешников переулок. И в то время, и сейчас — это самая шикарная, фешенебельная часть Москвы. Муру эти места напоминали Париж. Сейчас, на мой взгляд, они выглядят даже роскошнее Парижа. Тверская богаче Елисейских Полей.

Мы с женой любим Замоскворечье, часто туда приезжаем. От Пятницкой до Павелецкого вокзала. Любим и Хамовники, конечно. Я часто бываю у своих родственников в далеком спальном районе Солнцево. Это совсем другая Москва, но и такой она мне нравится. Для меня почти родные места. Кстати, от Солнцева всего одна остановка на электричке до писательского поселка Переделкино, где я летом 2021-го начал писать книгу о братьях Катаевых. Наконец, есть такой маленький и тоже далекий от центра район — Перово. В XVIII веке это была деревня, которую императрица Елизавета подарила своему фавориту Алексею Разумовскому. Сам по себе район не самый красивый, но нам с женой он тоже стал родным. Однажды мы почти полгода прожили в Москве, а квартиру снимали именно в том районе. В Перове сохранилась очень красивая церковь, где венчались Елизавета и Разумовский.

ДОСЬЕ

Сергей Станиславович Беляков родился 1 октября 1976 года в Свердловске, ныне — Екатеринбург. Российский литературный критик, историк, кандидат исторических наук. Во время учебы в университете занимался новой и новейшей историей, изучением хорватского и сербского национализма в годы Второй мировой войны. Одновременно начал писать для журнала «Урал» статьи и рецензии. Автор монографии «Усташи: между фашизмом и этническим национализмом», книг «Гумилев сын Гумилева» и «Тень Мазепы: Украинская нация в эпоху Гоголя». Активный участник современного российского литературного процесса, был членом жюри многих премий: имени Бажова, имени Казакова, «Национальный бестселлер», «Русский Букер» и др. Лауреат нескольких литературных премий.

В ТЕМУ

В книге Сергея Белякова «Парижские мальчики в сталинской Москве» не просто рассказывается биография двух молодых людей, рожденных за границей, но приехавших в Москву, — сына Марины Цветаевой Георгия Эфрона, Мура, и его друга Дмитрия Сеземана. Эта книга реконструирует Москву времени их взросления. Читая ее, вы прочувствуете саму атмосферу города, который крайне напряжен перед грядущими испытаниями, но при этом живет обычной, достаточно привычной ему жизнью.