Пейзаж одиночества

165-летие со дня рождения великого пейзажиста Исаака Левитана отмечается 30 августа. Мы расскажем о его самой, наверное, «московской» картине «Осенний день. Сокольники».

Осень уже вовсю хозяйничает в парке. Холодно, светло и грустно. Жухлые листья кленов усыпали теряющуюся в дымке пустынную аллею, по которой идет погруженная в свои мысли девушка в черном платье. Какая-то бесприютность и сплошное экзистенциальное одиночество.

Этот пейзаж-новеллу написал 19-летний студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества Исаак Левитан. И ему тоже было страшно одиноко. Полиция вынудила его, внука раввина с окраины Российской империи, уехать из столицы — жить в ней дозволялось лишь евреям, достигшим определенного социального положения. Будущий гений русского пейзажа поселился в дачной Салтыковке.

Денег не было совсем. Писавший этюды Левитан забирался поглубже в лес, чтобы никто не увидел его разбитых башмаков и истертого клетчатого пиджака. «Дачники… звали оборванцем, приказывали не шляться под окнами, — рассказывал он своему однокашнику Николаю Чехову, брату классика литературы. — Какая-то женщина пела в саду… Наверное… молодая, прекрасная, разве я мог подойти».

Униженный и оскорбленный студент выплеснул на холст всю свою рефлексию. По большому счету с «Осеннего дня» начинается настоящий Левитан. Холмы и овраги, грязные проселки и медленно текущие реки, талый снег и стога в сумерках — та окружающая повседневность, на которую мы в житейской суете не обращаем внимания, вдруг становится поэзией и трогает душу. Этот феномен искусствоведы назвали пейзажем настроения.

Близкие его наивно увещевали: ну что ты все пишешь какую-то скуку — серое небо, размытую дорогу и мелколесье? Ну какие в России пейзажи? Не Швейцария, чай, и не Италия. Советовали писать дачи, прибывающий поезд, городские улицы, цветы в изящном кувшине — словом, все то, что писали, пишут и будут до скончания века писать его собратья-художники. Картины, которые радуют глаз покупателей. «Ой, я не могу говорить с ними», — досадливо морщился от такого непонимания Левитан.

Его непривычный взгляд на пейзаж не сразу разглядели и в училище живописи, определив в натурный класс Василия Перова. Полунищему студенту были близки идеи этого бескомпромиссного критика социальной несправедливости. Но где певец скорби Перов с его изможденными крестьянами и несчастными сиротками — и где Левитан, тон кий лирик, поднявшийся до подлинно эпического пейзажа, вобравшего в себя всю прелесть и все величие Родины. Каким бы художником стал Исаак, продолжи он учиться у Василия Григорьевича? Какие бы картины писал?

К счастью, этого мы не узнаем. Спасибо Саврасову, который однажды заглянул в натурный класс. Обошел всех учеников, просмотрел работы. И одному, Левитану, предложил перейти в пейзажисты. Перов не возражал. Возможно, чувствовал, что дарование Исаака совсем другой природы, и жанриста из него все равно не получится. Именно Саврасов, автор проникновенного шедевра «Грачи прилетели», научил Левитана видеть красоту неяркой русской природы.

«Осенний день. Сокольники» — единственный шедевр Левитана, где изображена человеческая фигура. Вспомните «Золотую осень», «Март», «Над вечным покоем» или «Тихую обитель» — люди там точно были бы лишними. Таким же безлюдным был первоначально и «Осенний день». Поместить в него стройную девушку в черном посоветовал тот же Николай Чехов — и сам же ее написал, как Савицкий написал Шишкину медведей в утреннем сосновом лесу. Левитан поначалу противился, но в итоге сдался.

Саврасов, правда, замысел не оценил: «Почему ненужную женщину влепил в пейзаж?!» Но ни у кого другого вопросов не возникло. В том числе и у Павла Третьякова. Когда на студенческой выставке он, почти не задержавшись у «Осеннего дня», пошел дальше, у Левитана упало сердце. Но потом Третьяков вернулся и долго всматривался в картину никому не известного студента. Глаз у купца был наметан, и он предложил сто рублей.

Многие полагают, что Левитан просто не умел рисовать людей, как совершенно не умел этого Иван Шишкин. Но всмотритесь в немногие написанные им портреты — например, Николая Панафидина и музы художника Софьи Кувшинниковой. Да, с непривычки работал он трудно и долго, но это портреты высокого качества.

Изображать лица и фигуры ему было просто неинтересно. Изучение анатомии, обязательное для художника, вызывало скуку. «Я хочу написать стог сена, в нем же нет костей, — объяснял он Константину Коровину. — И анатомии весны тоже нет». Можно с фотографической точностью передать мельчайшие детали пейзажа, но это не оживит его. А можно писать широким мазком, избегая ненужных подробностей, — и показать, как по серому небу медленно плывет гряда облаков. А если еще развести краски пожиже, картина задышит влажным воздухом осенних Сокольников. Только такое умение дано немногим художникам.