Осеннее

Яблоки

Дочка приехала с заморского курорта, рассказывала, что там и как. Удивилась сама, удивила меня: фрукты, экзотика всякая, стоит копейки. Но очень дорогие — яблоки! Потому что там яблони не растут, и яблоки, соответственно, только привозные. Издалека везут эти вот яблоки, цена их растет, и местные покупают яблочки, режут на мелкие кусочки, натыкают на шпажки, смакуют. Эппл!

А вот у нас в этом году «эппл» не стоит вообще ничего. Только — бери! Жалко, говорит Валька, яблоки пропадают.

Пропадают, да. Лежали ковром красные маленькие летние яблочки, сладенькие, как конфетка. Потом пришел черед белого налива: такой же ковер, только бледно-зеленый. Над ним жужжали осы, они-то, конечно, всегда умеют выбрать самое вкусное и сладкое… Белый налив — интересное яблоко, если посмотреть на него на просвет, то кажется, будто оно полупрозрачное, как из полудрагоценного камня, и видны внутри маленькие темные семечки. Как из такого вот крохотного семечка может вырасти огромная яблоня, способная завалить плодами?

Яблочки-то самые что ни на есть экологически чистые. Молодильные, хочется верить. Поешь таких яблочек и помолодеешь, похорошеешь.

Но — короткое время у белого налива. Стремительно наступает сентябрь, а пока носишься с кабачками и тыквами, сентябрь уже и заканчивается; и тут главными становятся другие яблони. Во-первых, шафран — ох и сочные, и сладкие, красные, какие-то просто рекламные яблоки. На землю падают, конечно же, самые крупные, самые великолепные плоды. Мелкие-то висят еще на дереве, так высоко, что не достать. Местные приноровились: у пустой бутылки из-под газировки вырезают донышко, привязывают эту поделку на палку — и теперь уже можно достать до самых отдаленных веток! Яблоко на нежном стебельке легко отрывается, застревает в бутылке и транспортируется в корзину. Как хороши яблоки в корзине, загляденье. Одно к одному…

А холодным осенним ветром сбило на землю много шафранок, и нет уже тех ос, что лакомились сладкими плодами еще совсем недавно. Холодно, и ночью заморозки. Падают яблоки с тихим стуком, и такие вот, «ударенные», не будут они храниться — ну, может, дня три полежат, не больше.

Жалко яблоки. И шафран, такой вкусный, прихваченный первым морозцем. И особенно жаль антоновку.

Если б можно было русскую идею овеществить, дать короткое и емкое название, я бы сказала: антоновка. Яблоко уникальное по своему химическому составу, по своим биологическим свойствам. Одно из самых поздних наших яблочек, оно и кислое, и сладкое, и может полежать аж до Нового года, и витаминов в нем кладезь. Какое великолепное варенье из антоновки! Кисленькое, золотистое — надо только при варке добавить чуточку лимонной кислоты, чтобы они, яблочки, не потемнели и сохранили свой солнечный свет. Развариваются они моментально в нежный золотой джем, будто позднее осеннее солнце удалось сохранить, спрятать в стеклянную банку. Пусть порадует еще зимой.

Летят утки

Как в песне: летят утки, и два гуся. У Вальки живут утки. Самые разные: и обыкновенные серенькие, и нарядные белые. И оригинальные, самоуверенные индоутки. Большие, чернобелые, с ярко-желтыми ногами. Оказалось, что индоутки отличные мамы, они за лето смогли вывести целую армию своих индоутят, и те уже тоже подросли. В общем, теперь Валька моя — птичница-отличница, как в старой пионерской песне. Но осенью произошло странное. Потянулись в теплые страны стаи диких гусей и уток. И наши домашние утки слышат их курлыканье и волнуются. Им, оказывается, природа тоже повелела лететь куда-то туда, где лучше и комфортнее. Но, во-первых, толстые откормленные тела и короткие слабые крылья (так и хочется их назвать: менеджеры среднего звена) не дают возможности взлететь высоко. Во-вторых, ничего-то они не умеют, бедные эти домашние птицы. Ну, только заорать резко и гортанно, захлопать крыльями и пролететь над мощеной кирпичом дорожкой метра три.

— Фига вам! — с ноткой злорадства в голосе кричит им Валька. Ее страшно сердит желание уток куда-то улететь — ведь здесь им, неблагодарным, и комбикорм сыплется будто сам собой, и оборудован теплый сарайчик, где ночуй — не хочу.

А они и не хотят в сарайчик. Научились, бедолаги, вспархивать на крышу этого самого сарайчика, там и ночуют, несмотря на то, что ночью — мороз. Распушатся, нахохлятся. Смотрят, едва рассветет, в светлеющее небо, и ждут, что полетит снова гусиная стая. Может, думают — их возьмут с собой? Напоют чтото такое хорошее, славное и давно позабытое из Розенбаума — подождут и полетят вместе?

Валька встает рано, у нее большое хозяйство. Она сердится и пытается сбить романтических уток с крыши. Подпрыгивает слегка и метлой их: вот вам, вот вам.

— Идите в тепло, хороняки, — приговаривает Валька. — Кому вы там нужны.

Бронька

Сразу после Нового года родились у старой козы козлята. Мальчик и девочка. Кай и Герда. Но андерсеновские имена не прижились, и назвали козлят, по деревенской традиции, так же, как звали их родителей: Борман-младший и Бронька-младшая. Малыш Борман сразу бодро встал на ножки, и стало понятно: это будущий предводитель стада. А Бронька оказалась слабая, хилая и все лежала на соломе, не могла дотянуться до мамки и лишь жалобно блеяла. Валька пожалела козочку, забрала ее из сарая в теплый дом. Там топится печка, там для уюта постелено байковое старое одеяльце — козочка лежала на нем, а рядом две кошки. Кошки они такие: могут обогреть и даже, говорят, лечат больных своим биополем. Валька каждые два часа грела в бутылочке свежесдоенное молоко и отпаивала Броньку. Массировала ей неподвижные ножки. Бронька была веселой и пыталась даже уползти со своей подстилки, опираясь на коленки передних ног. Ребенок ведь, ему двигаться нужно. Кошки недовольно шипели и призывали к порядку.

Бронька окрепла только к весне и стала выходить на улицу. Но к другим козам (их целое стадо, штук десять) присоединиться не собиралась. Отчего-то Бронька решила, что она — это человек, а не какая-то там коза. Лояльно относилась разве что к кошкам. Они для Броньки — промежуточное звено между высшим звеном: человеком, и низшим: козой. Стадо козье ее тоже игнорит и к своим не принимает.

Любит спать в пустой тачке. Это она, наверное, от кошек и подсмотрела — те тоже обожают забраться в коробочку и там свернуться калачиком. Вот и Бронька: в тачку запрыгнет и устроится там поуютнее. Валька сердится, не миндальничает с Бронькой, переворачивает тачку и сбрасывает спящую красавицу на землю. А Бронька не обижается. К Вальке у нее патологическая просто любовь. Еще бы, ведь ее, кормилицу, считает она своей мамой… Иногда я захожу поболтать к Вальке, мы стоим с ней под большой черемухой и темы для разговора не заканчиваются. Это замечает Бронька, прибегает откуда-то, встает к нам в круг — третьей. Становится на стройных своих, крепеньких уже ножках. Смотрит отчаянно веселыми желтыми глазами и вдруг начинает вступать в беседу. Бекает, мекает, сначала потихоньку, потом уже перекрикивая нас. И мы-то с Валькой говорим все громче, и со стороны, наверное, от смеха умереть можно, глядя на такой цирк: три тетеньки кричат о чем-то очень важном, и одна из них — коза. Считающая себя человеком.