Андрей Житинкин: Я всех на репетиции называю «ребятишками», как бы уравнивая...

18 ноября отмечает день рождения один из самых ярких и необычных режиссеров, народный артист России Андрей Житинкин. На его спектакли билеты всегда начинают спрашивать от метро. Доброжелательный, всегда откликающийся на просьбы что-то прокомментировать, он много лет входит в топ лучших постановщиков и не устает искать новые творческие «коды». Мы поговорили с ним перед юбилеем — конечно же, о театре!

С Андреем Альбертовичем мы знакомы много лет, и, пользуясь случаем, я решила наконец спросить о том, о чем мечтала. Мне реально было интересно: творческая среда в основном токсична, так как ему удается сохранять доброжелательность, удается находить подход к самым капризным артистам, да еще и ставить с ними спектакли, о которых говорят годами.

— Вы не говорите о других гадости, не брызжете ядом. Это свойство характера или принцип?

— Надо же, меня об этом никогда не спрашивали… Я никогда никого не осуждаю. Наверное, все это идет из детства. У меня была прелестная бабушка, Аполлинария Андреевна, истинная интеллигентка. Родители, ученые-химики, вечно ездили по командировкам, и я часто оставался с ней. И что бы я ни сделал, не слышал от нее ни слова осуждения. Даже когда отправил в космос кошку.

— Только хотела сказать: «Вы же не были хулиганом», и тут… Что вы сделали с животным?!

— У нас была люстра с плафонами, смотрящими вверх. Туда я кошку и посадил. Бабушка чуть с ума не сошла: кошка орала, но непонятно, откуда, а бабушка в отчаянии звала ее, пока я не сказал, где она. Бабушка сняла ее сама, для чего залезла на стульчик. Прижимая кошку к себе, она спросила, зачем я это сделал. Я объяснил, что она никогда не видела мир с верхней точки, и мне показалось, что это будет ей интересно. Помню, бабушка долго смотрела на меня, а потом задумчиво сказала, что ждала любого ответа, но не такого. А на одном из семейных праздников она вспомнила, как однажды я, совсем маленький, наверное, чуть замученный ее любовью, вдруг послал ее: «Ба, а иди-ка ты!..» Она, человек светлый и чистый, переспросила: «Куда, внучек, идти?» И я ответил: «А на… солнышко!» Этот скачок мысли ее потряс, и она просила родителей: вы только его не трогайте.

Надо сказать, что дома у меня была полная вольница, никаких запретов, и читать я мог все, до чего дотягивалась детская ручка. Так что мне кажется, что моя толерантность — от всего этого, от родителей, бабушки, оттого, что я был свободен, не слышал громкого слова, не получал затрещин. Даже когда я собрался поступать в театральный, они не возражали, хотя сколько существует историй, когда ребенка, избравшего другой путь, пытаются ломать… Кстати, в аттестате при этом у меня четверка по поведению. Потому что я иногда убегал в библиотеку, у меня там на самой верхней пустой полке была подушка. Я туда залезал и читал. Кстати, почему-то тогда педагоги лучше понимали учеников…

— И в Москву вас спокойно отпустили?

— Абсолютно. Родители сняли мне комнатку на Пречистенке, в коммуналке. Жизнь там меня многому научила. Коммуналка — это мои университеты… Я жил в доме в стиле модерн, напротив президиума Академии художеств; когда-то в нем на шестом этаже жил Есенин. А я жил на третьем. С одной стороны жила мама поэта Эдуарда Асадова Лидия Ивановна. Она, если хотела поговорить со мной, стучала своей палочкой в стенку. Помню, Асадов приезжал к ней; на нем всегда была черная бархатная маска, скрывавшая следы осколочного ранения. Он был полностью слеп и по нашему коридору шел в комнату матери, ориентируясь по запаху ее духов. И никогда не ошибался! За другой стенкой жила вдова начальника Бутырской тюрьмы, а рядом — вдова администратора Большого театра. Жил рядом с нами и аккомпаниатор выдающегося баса Большого театра Александра Огнивцева. Он, пробегая по коридору, вечно что-то напевал, но лицо прикрывал нотной папкой, так что никто не знал, как он выглядит. А чуть позже он... исчез. Потом оказалось — прокрутил какую-то аферу с бриллиантами. На него завели дело, но представляете — никто из нас не смог его описать! Я вспомнил только цвет брюк. И он как в воду канул. Жил у нас также художник-авангардист, причем настоящий — только ему было понятно, что он изобразил. Он писал свои картины только ночью. А еще жила парикмахерша Нина, она стригла Евгения Рубеновича Симонова, который после актерского факультета изабрал меня на режиссерский. Знакомство с ней позволяло мне узнавать, какое у Симонова настроение. Почему я так долго об этом рассказываю? Потому что наша коммуналка — это слоеный пирог, и к жителям надо было найти подход.

— А что у вас была за комната?

— Маленькая, 11-метровая, но зато рядом с ванной. Это была комнатка Ольги Кронидовны — до революции она была хозяйкой всей квартиры, а до «уплотнения» это была ее гардеробная. Жить тут после подселения жильцов ей было тяжело морально, и она уехала к племяннику, а сдача комнаток приносила ей какой-никакой доход. Когда я отправился учиться дальше, она оставила мне эту комнатку, сказав: «Придется еще пожить!» И умерла она вскоре после того, как я показал ей свой красный диплом. Так и сформировались мои правила жизни: никого не осуждаю и не выясняю отношений. И если я вижу, что актер «зазвездил» или превращается в монстра, скажу ему об этом, но через юмор.

— Часто задирается актерская братия?

— Все бывает: и народные могут повести себя с молодыми пренебрежительно, и молодые с народными — без пиетета. Я всех на репетиции называю «ребятишками», уравнивая… Не понравилось это только Ольге Аросевой.

— Ну про ее непростой характер ходили легенды. А что это за история?

— На репетиции «Идеального убийства» я по привычке называл всех ребятишками, пока она вдруг не закричала: «Какая я «ребятишка»!!! Я народная артистка!!!» Народ со сцены тут же порскнул за кулисы, увидев, что началась разборка. Я говорю: «Ольга Александровна, так ведь это не я придумал называть вас так, а Константин Сергеевич!» — «Какой Константин Сергеевич?» — пылит она. «Станиславский!» — «Это он велел называть меня ребятишкой?!» — «Да он же в своей книге написал, что самые лучшие артисты наивны как дети! Второй том, глава 12!» — ответил я, не моргнув. Она замерла и, подумав, ответила: «Тогда черт с ним, пусть я буду ребятишкой!» Ее отличала невероятная вера в предлагаемые обстоятельства.

— Говорят, что невозможно было работать с покойной Элиной Быстрицкой и здравствующим Александром Домогаровым. Вы — работали. Как?

— С Быстрицкой была история сложная. Приходя в Малый театр, я не знал, что у нее десять лет не было ни одной новой роли, а до меня она ушла, поскандалив, с прогона. Меня Юрий Мефодьевич Соломин позвал ставить «Любовный круг» Сомерсета Моэма в переводе Вульфа. Я набросал список артистов, в который включил, конечно, всех «первачей» — Быстрицкую, Клюева, Бочкарева. Соломин хитро улыбнулся: «Ну, попробуйте». Актеры устроили тотализатор: выпустит Житинкин спектакль с Быстрицкой или нет. Но быстро выяснилось, что весь ее холод шел от одиночества и невостребованности, а ближе двух маленьких собачек никого у нее не было. Она брала их с собой на репетиции и потом вела в буфет — кормить.

— Ну а Александр Юрьевич Домогаров — притча во языцех у представителей СМИ...

— Саша поверил мне, когда я предложил ему сыграть спектакль «Мой бедный Марат». До этого он постоянно играл каких-то красавцев. А я перетащил его в Театр Моссовета. Когда спектакль вышел, он сказал мне: «Спасибо, Андрей, я выблевал из себя этого красавчика». Вскоре мы к юбилею Георгия Жженова сделали спектакль «Он пришел» по Пристли, где Домогаров играл подонка Крофта, а потом был Жорж Дюруа в «Милом друге», где состоялся их гениальный дуэт с Тереховой. А когда я предложил ему главную роль в спектакле «Нижинский, сумасшедший божий клоун», его сначала взорвало само предложение участвовать в этой пьесе. А потом он «заболел» этой ролью так, что еще в конце и станцевал — точнее, сделал руками пару па из «Петрушки»… Он сыграл спектакль не только о Нижинском, а о русских гениях, которые «сжигают свечу с обоих концов»: мы рассуждали с ним и об Олеге Дале, и о Высоцком... К чему я? Если Саша понимает, что перед ним ставится задача сложная, нужно полное погружение, — все, он ваш. Он ненавидит туфту, интриги, когда что-то за спиной говорят, может шугануть журналистов, я сам его как-то останавливал — уймись! Для сцены такой необузданный темперамент — богатство. Удержать зал на тысячу мест, как в Театре Моссовета, или на три тысячи — как в Израиле и Нью-Йорке, — могут единицы, а он удерживал! Домогаров — перфекционист, настоящий, глубокий русский трагик. Я это понимал, и он это ценил. При этом все эти истории про него — да, они есть.

— Один ваш одногруппник недоумевал, как это вдруг «скромный Андрюша» начал ставить провокационные работы.

— Знаю, кто это сказал, — Женя Дворжецкий! Увы, он покинул нас в 39 лет всего… Мы когда только поступили, он откуда-то узнал, что у меня день рождения, подошел, приобнял меня за плечо и произнес: «Тебе исполнилось сегодня 18. Как это много, старик!» У нас много случалось смешных историй. Бывало, ребята богемничали, всю ночь пили-танцевали, и на лекции по зарубежной литературе в 9:30 сидел один я. Но изумительная наша преподавательница садилась напротив меня и рассказывала, а я конспектировал. Потом конспекты ксерили и в итоге неплохо сдавали. Когда же я ушел в режиссуру, Женя удивился: «По-моему, ты вышел в какую-то другую форточку, как Подколесин (герой из «Женитьбы» Н.В. Гоголя. — «ВМ») А потом сообразил: «Мы будем зависимы, такова судьба актеров, а ты — свободен!» А когда пошли спектакли, а в прессе замелькали определения типа «модный» или «скандальный» режиссер, Женя сказал, что я всех перехитрил.

— И провокации были!

— Это правда. Я поначалу ставил спектакли провокационные. После практики в «Современнике» у Волчек я оказался в Ермоловском театре, где в это время Фокин собрал новую, совершенно блистательную команду: Балуев, Меньшиков, Догилева, Проскурин, Лена Яковлева, Зиновий Гердт. И там я правда поставил несколько нашумевших вещей вроде спектаклей «Снег, недалеко от тюрьмы» по пьесе Климонтовича, «Роковые яйца» по Булгакову и «Калигулу», где блистательно сыграл Саша Балуев. Вся эта плеяда стала звездами.

— А можете назвать постановку самую любимую и самую ненавистную?

— Любимые спектакли — это «Нижинский» с Домогаровым и «Псих» с Безруковым. Кстати, меня иногда подкалывают: ну да, ты с одними звездами работаешь — Касаткина, Аросева, Гурченко, Вера Васильева, Жженов, Козаков… Это так, но я работал и со своими ровесниками, и с артистами чуть моложе — Даней Страховым, Андреем Соколовым, Димой Дюжевым. Но Безрукова я изначально вообще не знал, он же был тогда выпускником. А он стал мои талисманом в «Табакерке», и что бы я ни ставил, там непременно был Сергей. Ну а не ненавистной, но самой мучительной постановкой я назвал бы первый московский мюзикл «Бюро счастья». Представляете — живой оркестр, живой балет, и тут — дефолт… Вспоминать страшно. Любить все спектакли невозможно, но ведь больной ребеночек бывает дороже здорового. И режиссер всегда помнит муки выпуска…

— Вы работали со всеми нашими звездами на сцене, а за их работами в кино следите?

— В общем да, могу и что-то сказать, но только если спрашивают. Актеру нужно, чтобы его оценивали. В кино сейчас жесткий тайминг, и многое работает исключительно на актерской интуиции. Все, что было наработано в театре, актеры транжирят в кино. Я говорю: не хотите останавливаться — не оставляйте театр.

Вспомнил забавный эпизод. Однажды мы с Дюжевым сидели в ресторанчике на берегу моря. Он рассказывал, что ему предлагают безумные деньги за съемки в каком-то сериале, и он почти согласился, но тут позвонил Алексей Балабанов: «А там какой-то бандит, какие-то жмурки…» И я сказал ему: «Не думай о деньгах, какой сериал! Балабанов — культовый наш режиссер, может, пока и недооцененный…» И Дима меня услышал. Ну а про то, каким вышел фильм «Жмурки», вы и сами все знаете.

— А кто ваш кумир в режиссуре? Если он есть.

— В режиссуре учителей нет. Иногда ты можешь быть духовным учеником. Если мне говорят, например, что кто-то мне подражает, я и не сержусь, и не сужусь: может, это поможет поднять сборы. А я сам очень много взял от Анатолия Эфроса. Я долго учился, говорили, что я этакий Петя Трофимов (персонаж пьесы А.П. Чехова «Вишневый сад». — «ВМ») — шесть лет на очной режиссуре, и понимал: Эфрос очень точен. Он поразил меня атмосферным театром, благодаря ему я понял, что такое сценическая метафора. А второй человек, с которым можно было обсудить все откровенно, был Марк Захаров. Он только казался недоступным и мрачноватым интеллектуалом, это его актерское образование подсказывало, что нужно носить такую маску — его же даже называли «Мрак Анатольевич». Но вне этого образа он бывал смешливым и сентиментальным. И если у Эфроса я учился поэтическому театру, то у Захарова — режиссуре зигзагов. Захаров сочинял свои спектакли дома. Он знал, что на седьмой минуте надо все резко сломать, потом все поломать на 15-й минуте, потом на середине действа… У него был график, кардиограмма спектакля, он лишь казался импровизатором.

— Сейчас есть что-то, что вас «цепляет»?

— Пожалуй, нет сейчас обилия режиссеров, редкостью стало «лица необщее выраженье» (фраза из стихотворения «Муза» Е.А. Баратынского. — «ВМ»). Раньше надо было решить, к кому пойти — к Эфросу или Захарову, Любимову или Плучеку. Сейчас главенствует модель продюсерского, директорского театра. А директора не хотят рисковать, я их понимаю. Мне грустно, что нет сейчас такой острой индивидуальности в театрах, как прежде, но я очень верю в молодых! Они бросаются в пучину — и частные театры открывают, и лаборатории, что-то ищут. Думаю, следующая волна в театре будет режиссерской. По ней и зритель тоскует. Ведь хороший режиссер ни за что не отпустит зрителя равнодушным. В театр же ходят за чудом. У каждого режиссера «свои пригорки и ручейки». А борьба в театре, как ни крути, идет за души.

— В современный театр иногда ходить боязно. Если написано на афише «по мотивам Чехова», то…

— То может быть «по мотивам мотивов»?

— Да. И если на афише написано «Идиот», это не гарантия, что на сцене будет Достоевский. Хотя вашего прекрасного «Идиота» я помню. Как зрителям сориентироваться в многообразии предложений при — увы, часто! — низком их качестве?

— Читать отклики, отзывы, изучать материал. А если пришли и спектакль оказался «не ваш», советую тихо уйти после первого действия. Ибо, как говорил Оскар Уайльд, «смотреть плохую игру вредно для души!» Если вы пришли, скажем, на «Горе от ума», а на сцене все в джинсах и с теннисными ракетками, это не очень правильно — в академическом театре. Для экспериментов подходят лаборатории. Если режиссеры переписывают тексты, это тоже должно насторожить. Лично я придерживаюсь примата драматургии, считаю, что в произведении можно переставить временные акценты, но переписывать текст и передавать реплики одних персонажей другим, что встречается, нельзя. Режиссеру кажется, что если он все переделает, то будет свобода. «Что» и «как» — два важнейших слова в театре. Если зритель идет смотреть «что», а ему показывают «как», неизменно будет тупик — у всех. А еще опыт научил меня несложному правилу: зрителя нельзя выпускать из зрительного зала в темноту. Сейчас модно играть на нервах зрителей, прикрываться новыми формами, но я против театра, из которого уходят смыслы. Никто не отменял нравственный императив! Самоцензура — это лучшее, что может быть. Проведу параллель с кино: когда появилась компьютерная графика, кино стало превращаться в аттракцион. Я не против. Но если уходит смысл, то зачем?!

— Карина Цатурова, директор Международного театрального фестиваля имени Чехова, рассказывала в студии сетевого вещания «ВМ», как восхищаются нашей публикой иностранцы: зрители приходят на спектакль с цветами, хотя его еще не видели. А критик Вадим Щербаков заметил, что у нас хлопают даже слабым постановкам. Почему?

— Вы знаете, на гастролях зрители откровеннее, они могут выражать свои чувства, а за рубежом нормально услышать из зала «Позор!». Мне кажется, многие реакции связаны с тем, что люди сейчас более закрытые. Но при этом когда они на том же спектакле «Летят журавли» стоят после показа и плачут, я понимаю, что это — очищение, катарсис, и это полезно, ведь нельзя сдерживать эмоции. Наш зритель тонок. Он понимает, что актер на сцене иногда выполняет рисунок, навязанный ему режиссером, и потому не хочет дополнительно давить на больное. Режиссура — колоссальная ответственность не только за состояние зрителей, но и за психику актеров. Борис Клюев когда-то поразил меня жесткостью разбора работ студентов, но он объяснил: лучше пусть они получат такой урок тут. И студенты его любили. Строгостью он предостерег многих от возможных ушибов…

— Знаю, что и вы своих предостерегаете и бережете. Ну а чего вы пожелали бы себе?

— Благодаря приглашению Юрия Соломина мне посчастливилось поставить в Малом театре очень разные спектакли с ярчайшими актерами по блистательным литературным произведениям. Например, я никогда не ставил Чехова, и вот — вышел «Мой нежный зверь». Наверное, так пронзительно только актеры Малого театра могут сыграть военную тему, для меня святую… А насчет пожеланий… Да все просто: мечтаю о новой постановке в моем любимом Малом театре.

ДОСЬЕ

Андрей Альбертович Житинкин родился 18 ноября во Владимире. Российский режиссер, киноактер и писатель, народный артист России. В 1982 году окончил актерский, а через шесть лет — режиссерский факультет ВТУ имени Щукина. Работал в Театре имени М.Н.Ермоловой, имени Моссовета,Театре на Малой Бронной, а также в Театре имени Вахтангова, Театре сатиры, Театре Олега Табакова и других. Ныне — режиссер-постановщик Государственного академического Малого театра России. Автор нескольких книг, в том числе бестселлера «Приключения режиссера».

СПЕКТАКЛИ

• Калигула (1991). Театр им. Ермоловой,
• Поле битвы после победы принадлежит мародерам (1995). Театр сатиры,
• Мой бедный Марат (1995). Театр им. Моссовета,
• Псих (1995).Театр Олега Табакова,
• Он пришел (1996). Театр им. Моссовета,
• Милый друг (1997).Театр им. Моссовета, Венецианский купец (1999). Театр им. Моссовета,
• Нижинский, сумасшедший божий клоун (1999). Театр на Малой Бронной,
• Хомо эректус (2005). Театр сатиры,
• Школа любви (2006). Театр Российской армии,
• Любовный круг (2007). Малый театр,
• Пиковая дама (2012). Малый театр,
• Маскарад (2014). Малый театр,
• Большая тройка (2020). Малый театр,
• Идиот (2021). Малый театр,
• Летят журавли (2023). Малый театр,
• Мой нежный зверь (2024). Малый театр.