Владимир Молчанов: Многое было случайным

Легенда нашего ТВ — Владимир Молчанов — недавно отметил 75-летие. Уникальный журналист, автор и ведущий телепрограммы «До и после полуночи» рассказал нам о некоторых событиях своей яркой жизни.

— Владимир Кириллович, вы родились в семье выдающихся людей: папа — знаменитый композитор, директор Большого театра, мама — актриса, сводная сестра Анна Дмитриева — знаменитая спортсменка и телеведущая. Да и крестной мамой вашей была сама Ольга Книппер-Чехова... То есть вы еще ребенком впитывали в себя лучшее от ярких близких. А могут ли достичь высот дети из простых семей?

— А большинство талантливых людей из очень простых семей и вышли. Мои любимые писатели — Василий Быков или Виктор Астафьев, к примеру, или Сергей Есенин — откуда? Из деревни. Многие из тех, кто вырос в благополучных, ярких семьях, я не беру богатых, а именно талантливых семьях, не наследуют таланты, которые были у их родителей. И ты не все понимаешь в детстве. Но то, что было в детстве у меня, я помню. У папы были бесконечные гости. И приходили выдающиеся артисты, потому что филиал МХАТа был в трехстах метрах от нашего дома и папа писал музыку ко многим спектаклям. Они приходили к нам выпивать-закусывать. И от них я «заряжался».

— Тогда и решили стать журналистом?

— Кумиром моим был академик и ближайший друг нашей семьи Борис Александрович Петров. Он был старше моих родителей, детей у них с женой не было, и они обожали меня и мою сестру. Я в четвертом классе написал, что хочу быть или журналистом, или хирургом. Что такое журналист, я не знал. Почему написал? Кроме статей в «Вечерней Москве» или в «Советском спорте» о сестре, когда она выигрывала турниры, я не читал вообще ничего. Если только не надо было на каких-то школьных занятиях делать политинформацию о том, как замечательно живет советская пионерия, и я тогда срочно читал какуюто чушь. Откуда я взял журналиста — непонятно, да и потом многое в жизни было случайным... Но про хирурга написал, потому что был Петров, и потом я ходил на десять операций, которые он делал. Он очень хотел, чтобы я стал хирургом. Но я не знал ни химию, ни физику, потому что школу рабочей молодежи окончил. За 14 дней — два класса, 10-й и 11-й.

— Что, простите? За 14 дней?

— Там учились все сборные Москвы по разным видам спорта. Как спортсмен учился там и я. Астрономию мне вообще не преподавали, но четверку поставили. Это все профанация была, но мы же за сборную Москвы играли. Мы приносили успех нашей столице.

— Какое интервью стало для вас самым запоминающимся?

— Одна моя ассистентка подсчитала, что я взял около 10 тысяч интервью за жизнь. Думаю, самым необычным было интервью с величайшим французским шансонье Ивом Монтаном. Его тут все обожали. Помню, я стою, курю в Останкино на первом этаже — тогда это было можно, — и вдруг вижу: по коридору идет Ив Монтан с какой-то милой женщиной. Я глазам поверить не могу. Иду к нему, а та женщина смотрит на меня и явно начинает ему что-то про меня говорить. Я подошел: «Здравствуйте, у меня тут студия, буквально на несколько минут можете зайти?» Он говорит: «Пошли». И мы пошли в студию. Я не готовился, но знал про Монтана все: что он вышел из компартии, про Симону Синьоре, его романы. И с моей стороны это был даже не вопрос: «Ив, скажите, пожалуйста, а могу я набраться наглости?» Он ответил: «Давай!» «Могу я попросить у вас а капелла спеть что-нибудь?» «Я ждал этого!» — сказал он и просто запел. И это была одна из его самых известных песен. У публики восторг был неописуемый, нас завалили письмами. А я ни одного вопроса не задал! Считаю, это мое лучшее интервью в жизни было!

А так-то много, конечно, всего интересного. Были и великие люди, и убийцы, которые на пожизненном… Это такие контрасты, когда ты общаешься с великой Натальей Бехтеревой, нейрофизиологом, или Лео Бокерия, кардиологом, или Майей Плисецкой, которую я обожал, а потом — сидишь с дикими зверями, которые по пять, по восемь человек убили, и с ними разговариваешь... Или с шахтерами на километр спускаешься с камерой и снимаешь их — несчастных, измученных. Потом семьдесят человек в той шахте и погибли... Судьба мне позволила увидеть разные стороны жизни, как я говорю: от президентов, королевы, миллиардеров и великих артистов до изгоев общества. Было интересно, иногда — отвратительно. А потом ты понимаешь, что за пятьдесят лет в журналистике самым популярным из снятых тобой сюжетов стала... пивная, где мужики собрались и просто душу открывали под кружечку пива. Уже 30 с лишним лет этот сюжет ежегодно миллионные просмотры набирает.

— А как вы пришли к расследованию нацистских преступлений?

— Как-то мне в АПН (Агентство печати «Новости». — «ВМ») позвонил некто Ханс Кнооп. Я знал это имя, это был очень известный голландский журналист. Ханса не пускали в СССР, потому что он был в черном списке: кто-то придумал, что он был причастен к взрыву советского торгпредства в Амстердаме. Он говорит: «Мне сказали, что вы приличный человек, может быть, вы мне поможете... У меня есть имя и фамилия — Питер Ментен, это самый крупный коллекционер в Голландии, мультимиллионер, очень известный человек. Я получил сведения из Израиля, от журналиста Хавива Канана, что Питер Ментен причастен к массовым убийствам в годы войны и оккупации на Западной Украине». И дальше он назвал село Урич: «Не можете ли вы что-то выяснить?» Я спустился к главному редактору Владимиру Ломейко, он был блокадным ребенком, начинаю рассказывать об этом звонке, а он мне говорит: «Завтра у тебя будет билет во Львов, там тебя встретит собкор АПН, ищите, сколько можете». Я приехал, мы километров пятьсот проехали в поисках села Урич, но ничего найти не могли. Остановились у села Подгородцы. И через 10 минут я получил то, что обычно журналисты-расследователи получают после пяти-десяти лет поисков! Я спросил, не знает ли кто-то, где село Урич. Мне ответили, что там уже никто не живет — всех в войну убили. Я уточнил, не слышал ли кто имя Питера Ментена? А мне в ответ: «Петро? Его здесь все знали!» Так я получил семейные альбомы с фотографиями, где Ментен был в эсэсовской форме. Нашлись и свидетели... Я уехал и написал статью, поставил две фамилии, потому что со мной был собкор АПН. И через три дня это все опубликовали. После этого меня пригласил генпрокурор, благодарил, сказал, что подписан приказ о проведении следствия. Это был Роман Руденко, обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе. А большие начальники, когда они в хорошем настроении, всегда спрашивают, могут ли они чем-то помочь. Я в ответ на это и сказал: «Слышал, у вас есть архивы, хочу продолжить расследование». Он ответил, что архивы закрыты, но для меня они кое-что откроют. Архивы были под КГБ. И вскоре я вошел в огромную комнату, заваленную бумагами, которые никто не трогал, и начал читать. И так было семь лет...

— Как вы ушли из Останкино?

— Это обмен был. Я стал политическим обозревателем Гостелерадио СССР — это как генерал-полковник в армии, выше нет. Их утверждали всегда в ЦК партии. Политических обозревателей было очень немного. Меня, слава богу, не вызывали в ЦК партии — просто назначили. И я вел программу «Время». Раньше должны были быть два диктора, а потом сделали немного свободнее: дикторша и кто-то из известных ведущих, а я таким и был, поскольку «До и после полуночи» смотрели все. И вел еще утреннюю программу «90 минут», потом — «120». 13 января 1991 года произошел штурм советским спецназом Вильнюсского телецентра. Мне тайно знаменитый рижский документалист, блистательный Юрис Подниекс прислал кассеты о всех ужасах в Вильнюсе, которые он снимал. Я их получил уже утром — через проводников. Посмотрел и понял, что только с этого и начну вести программу «Время». Сижу, готовлюсь. Этого не было, конечно, в папке программы, которая лежит на столе у главного редактора, у председателя Гостелерадио — там все расписано. Я готовился в кабинете, где стояла кремлевская «вертушка». За 10 минут до начала эфира звонит мой телевизионный крестный отец — Леонид Петрович Кравченко, председатель Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию: «Володя, что у тебя в программе «Время»?» Я сразу подвох почувствовал.

Отвечаю: «Первый сюжет, конечно, события в Вильнюсе». В ответ слышу: «Этого не будет ни в начале, ни в конце». И я ответил: «Тогда извините. Вызывайте дежурного диктора, я отказываюсь вести программу». Впервые политобозреватель отказался вести программу «Время». А потом я пришел и сдал партбилет, на всем советском телевидение это тоже было впервые. Но мне оставили «До и после полуночи» и «Утро», хотя к тому моменту уже закрыли все программы перестроечные — от «Взгляда» до «Прожектора перестройки». Я спрашивал: «А почему меня оставили?» Мне ответили: «Тут американец интервью брал у Горбачева и говорит: «Какая же у вас гласность, когда запретили «Московские новости» и все программы?» А Горбачев перебил: «Неправда, «Московские новости» выходят, а Молчанов работает — «До и после полуночи» ведет». Оказывается, Раиса Максимовна очень любила смотреть программу.

ДОСЬЕ

Владимир Кириллович Молчанов (род. 7 октября 1950 года, Москва, РСФСР, СССР) — советский и российский теле- и радиоведущий, журналист. Автор и ведущий телепрограммы «До и после полуночи» в конце 1980-х — начале 1990-х годов на советском телевидении. Член Академии российского телевидения с 1994 года, руководитель Мастерской факультета журналистики в Московском институте телевидения и радиовещания «Останкино», преподаватель кафедры МЖ МГИМО.