Конек-Горбунок

— Любви нет. Я знаю теперь это точно. Подле-е-е-е-ц. Какой подлее-е-е-ц!

Блюдечко белое, по краям — нежный золотой узор. Классика. Серый пепел смотрится на нем, как грязные брызги на подвенечном платье.

Мне хочется взять это поруганное блюдечко и прямо сейчас сорваться из-за стола и сполоснуть его в раковине… Но — нельзя. Слишком трагический момент. Маше плохо. Она смотрит прямо мне в глаза, не отрываясь. Я не могу прервать эту ее исповедь, женскую жалобу об утраченной любви, побежав мыть несчастное блюдечко, как енот-полоскун.

Маша — моя соседка по подъезду: я живу на четвертом этаже, она — на шестом. Когда-то давно мы сдружились, толкая коляски с упитанными любимыми младенцами. Младенцы уже выросли, заканчивают школу. А наша дружба с Машей осталась.

За эти 15 лет, прошедших с момента нашего знакомства, многое изменилось. О себе говорить не буду, но скажу про Машу.

Она научилась водить машину, белую «хондочку». Из блондинки стала огненно-рыжей. Сменила преподавательскую деятельность на ресторанный бизнес. И главное — мужа тоже сменила. Основательного немолодого Алексея на нервного худого Романа. Роман — дизайнер, придумывал интерьер для Машиной кафешки. Моложе ее лет на пять. Черная косая челка, длинный нос, нервные пальцы.

Машкина мама Романа просто не выносит. Жалуется мне на него:

— Машка совсем сдурела, — говорит мама. — Зачем ей этот Конек-Горбунок? Дрыхнет до обеда, потом кофей трескает. И суши заказывает домой. На Машкины деньги. Крабовая палочка.

Мне смешно. «Крабовая палочка» звучит креативно и современно. Чем не название для новой кафешки или даже ресторана экономкласса?! И «Конек-Горбунок» тоже подходит к Роме. Он лихо «бьет копытом» своих массивных ботинок, надетых на длинные стройные ноги, и встряхивает гривой черных волос… И я рада бы согласиться с Машиной мамой в том пункте, что Конек-Горбунок статной, эффектной Марии не пара. Но перед самым Новым годом я видела, как Ромка нес Машу на руках по лестнице. И это очень возвысило его в моих глазах.

Я, как уже говорила, живу на четвертом этаже. Часто хожу пешком, потому что какой-либо другой спорт, кроме пеших прогулок, в моей жизни отсутствует. На моем телефоне щелкает шагомер — а норма шагов, между прочим, серьезная: десять тысяч. Не всегда получается пробежать столько за день.

Поэтому часто я добираю необходимые шаги — пробегая пешком по лестнице… Лестница у нас в подъезде неприятная. Темная, пахнет кошками. Мне мерещится там тень отца Гамлета, или просто бомж Толик, устраивающийся на картонке на ночлег… Страшно! А тут, стремительно взбегая вверх, я натолкнулась на лиричную группу: худой Ромка, тяжело дыша, медленно-медленно поднимался, держа на руках валькирию Машу. Он нес ее, как драгоценную вазу! Очень большую и очень тяжелую вазу.

Такие стоят на лестнице в Эрмитаже… Маша хо хо тала смехом грудным и порочным. И говорила:

— Надорвешься! Поставь. Сама дойду.

— Я… любимую… на руках… донесу, — сипел Роман.

И нес.

«Настоящая любовь», — поняла я.

И вот прошло чуть больше месяца, и все переменилось. Плачущая Маша ворвалась ко мне под вечер. Безутешная. Она говорит, что любви нет, и курит в белое беззащитное блюдечко.

Значит, права была ее мама? В том, что Роман — никчемный подлец и альфонс. Крабовая палочка и Конек-Горбунок.

— Подарил мне цветок, — всхлипывает Маша.

Цветы — это прекрасно? Оказывается, цветок необычный. Это — хищный цветок, питается мухами. Открывается красный хищный цветочный граммофон, туда залетает муха, чашечка цветка захлопывается. Тюрьма закрыта! Потом цветок переваривает свою жертву. Когда проглотит, снова открывается.

И подарил не просто так. Сегодня знаменательная дата. Год, как познакомились.

Тогда Маша впервые увидела на пороге своего кафе застенчивого худого художника в голубой рубашке с закатанными рукавами… Она ждала подарка. Не бриллиантов (откуда они у бедного творца), но чего-то особенного. Запоминающегося… И получила — хищный цветок, питающийся мухами.

— Понимаешь, он считает меня такой же акулой. Такой же прожорливой ведьмой. Он меня не любил ни одного дня. Ни одногоо-о… Теперь я это понимаю. Права была мама.

Мы сидим под оранжевым кухонным абажуром и разговариваем. Я утешаю. Говорю — бывает и хуже, вон, Вальку вообще Стас в день рождения избил. Или — Алексей, что, лучше был? Скучный ведь был и жадный. А помнишь, как Ромка тебя на руках нес по лестнице? Всего месяц назад. У тебя тогда был такой счастливый смех… Машка уже не страдает.

Она говорит, что на пятом этаже Рэмбо Ромка все-таки уронил ее на грязный подъездный пол. Но потом поднял. А на следующий день у него так болели руки, что кофе из чашки расплескивался… Любил конечно. И сейчас любит.

Потом она уходит в коридор. Там, брошенный на тумбочке, лежит ее золотистый телефончик. Он отключен, поэтому ни Ромка, ни Машина мама не знают, где она. Выбежала в курточке, наброшенной на домашний костюм, и исчезла… Ну вот, телефон вновь работает, и Маша с удовлетворением отмечает, что число пропущенных вызовов неприлично велико. Ромка ее ищет. Расстроен.

А через три минуты в моей квартире раздается звонок: он прибежал за ней. Я прикрываю дверь — нехорошо подслушивать… Утром я встречаю Машкину строгую маму. Она спрашивает меня, цветовода-любителя, можно ли как-нибудь помочь обожравшемуся цветку-мухоеду? Все его бутоны плотно закрыты. Значит, в них попали мухи.

А так много белковой еды для него — это смерть.

— Откуда же вы столько мух зимой взяли? — удивляюсь я.

— Да это не мухи… Мы с Ромкой, пока Машку ждали, от нервов покормили этот цветок мелко порезанным мясом. Куриным.

А еще через неделю я встретила Романа с большой лиловой орхидеей в горшке. Цветок был закутан Ромкиным зеленым шарфом. Возле лифта он стал его распаковывать — нежно, как ребенка… Я спросила, что стало с цветком-мухоедом?

— А, да он загнулся. Я вот Машке орхидею купил. Она же такая, как орхидея — необычная, яркая, нежная.

И встряхнул черной гривкой волос. Ну, чисто Конек-горбунок…