Седой паромщик

Даша куталась в тоненький плащик, голая трогательная шейка, не прикрытая шарфом, казалась тонким стебельком. На стебельке покачивался колокольчик — девичья головка в золотых кудрях. Глаза смотрели умоляюще.

— Вадь, нам надо серьезно поговорить. Очень серьезно.

Вряд ли есть какая-то другая фраза, столь отрезвляюще действующая на мужчин любого возраста. Что уж сказать о девятнадцатилетнем молодом красавце, рокере, весельчаке и балагуре? Ясно, что предложение поговорить, очень серьезно, не предвещало ничего хорошего. Вадик Михайловский тяжело вздохнул. На его бесшабашный взгляд, говорить было совсем не о чем. Все абсолютно ясно, как это вот сентябрьское небо. Закончилось лето и закончился короткий роман.

Лето, такое радостное, наполненное счастьем, как приторно-сладкий напиток кока-кола, насыщен колючими пузырьками. Девяносто первый год — только-только хлынули в страну зарубежные ценности вроде сникерсов и колы. Все было новое, яркое. Каждый день приносил радостные открытия — актерский курс в театральном училище, Москва, которую он, вчерашний провинциал, пробовал на вкус — так же, как сладкую иностранную шипучку из железной банки… И эта московская девочка Дашенька, с которой познакомился в июне в этом вот парке. Она готовилась к экзаменам на скамейке.

Он подошел, подарил ветку лиловой персидской сирени. Предложил покататься на лодке — на пруду можно было взять лодку на прокат. Разве кто ему отказывал, красавцу Михайловскому?! Что в родном Кирове, что в столице? Он ловко греб веслами и представлял, что его сейчас снимает известный режиссер. С Дашей, конечно, ничего серьезного — о чем можно думать серьезно, когда вся жизнь впереди? Но забавное приключение, красивый роман, каких, конечно, будет еще впереди много…

И ведь кажется, что умненькая Дашенька должна это понимать. Его ждет великое будущее. Мировые турне, перелеты, восторженные зрители, красные ковровые дорожки. А она — да, хороша, но обыкновенна, как серенькая птичка. А она все портит, дурочка. Он тяжело вздохнул. И предложил покататься на лодке — как тогда, в начале лета.

— Сезон закрыт! Лодки убрали на зиму. Видите, на воде ни одной нет, — сказал строгий усатый мужик, похожий на моржа. Лодочный сторож, он был одет в тельняшку и широкие потертые брюки. Сверху накинут брезентовый плащ, а в руках — весло. На костяшках пальцев синяя татуировка: «ТОЛЯ».

— Ну вот видишь? Не судьба! Сезон закрыт! Что сказать-то хотела? — спросил Вадик.

Даша тихо плакала. Сказать Вадику Михайловскому она собиралась многое. Но не могла — душила обида, слезы, да еще и из репродуктора доносилась модная песня «Седой паромщик».

Надрывно звучали слова песни про паромщика, соединяющего берега и юные сердца. Даша даже знала, как он выглядит, этот паромщик. Он похож на моржа, а зовут его — Толей. Только никого он уже не соединит. Сезон закрыт…

■

Осень 2016 года началась грустно, с заморозков и дождей. Дарья Александровна ненадолго приехала из солнечной Калифорнии в Москву. Дарья Александровна — в Москве. А за океаном ее теперь зовут Долли. Так удобнее, чем мягко-грассирующее «Дарья». Предстояли скучные дела по оформлению наследства. Она, Даша-Долли, профессор Калифорнийского университета по кафедре химии, хорошо знала цену на московскую недвижимость.

Если продаст доставшуюся ей от тетушки трехкомнатную квартиру в районе Верхней Масловки, то как раз хватит на то, чтобы расплатиться за дом на берегу океана. И еще останется на всякие милые радости. В доме Даша — пардон, Долли Хлопкофф — жила одна.

Дочь, Валерия, была уже взрослой. Двадцать четыре года — возраст замечательный. Она изучала живопись и компьютерную графику, делала первые шаги в промышленном дизайне. Сейчас со своим бойфрендом Тобиасом путешествовала по Италии. Набиралась впечатлений. Валерия и Тобиас были молоды, хороши собой, веселы и, похоже, очень счастливы. Да и Даша была тоже вполне довольна жизнью. Все состоялось. И профессия, и материнство, и даже это вот внезапно упавшее на голову наследство…

Вадика Михайловского она нашла в социальной сети. Лайкнула его фотографию — постарел, конечно, и видно, что выпивает. Но улыбка по-прежнему открытая и лучезарная. С колотящимся сердцем увидела от него моментальный ответ-сообщение. «Ты как? — Я в Москве. — Может, встретимся? — Давай…»

Договорились встретиться в том же старом парке, у лодочной станции. Михайловский пришел заранее. Спешить ему было абсолютно некуда. Какой шанс у актера стать успешным и востребованным? Очень невысокий! Каждый год выпускаются сотни молодых да рьяных, талантливых и самобытных. А звездами становятся единицы… Он сидел на мокрой от дождя скамейке — ветер безжалостно рвал с кленов листву. И Вадик подумал, что сам стал как этот клен — почерневший, унылый, высокий и неприбранный. Да, быстро пронеслось время.

Почему-то вдруг вспомнил до мельчайших деталей ту их последнюю встречу и паромщика Толю. Страшно захотелось выпить… Маленький желтый лист в луже был похож на падшего ангела. А Дашку он увидел издали и сразу узнал. Ну, вообще почти не изменилась. Поправилась разве что слегка да волосы из золотистых стали каштановыми. Она плыла к Михайловскому в резиновых сапожках на каблуках по темному мокрому асфальту, по золотым заплаткам листвы, под ярко-красным зонтом. Как и много лет назад, на весь парк из репродуктора звучала песня про седого паромщика — лейтмотив мелодрамы, где лето закончилось и закончилась любовь. А может, закончилась и жизнь тоже? Вадик упрямо тряхнул головой и резко поднялся навстречу прекрасной женщине под красным зонтом. Все поправимо. В конце концов, в одном известном кино сказали, что в сорок лет жизнь только начинается.

— Что скажешь, милая? — спросил он.

— Сезон закончился, — ответила она и засмеялась какому-то своему давнему воспоминанию.