На столик в кафе упал желтый лист, непонятно как занесенный на закрытую тентом площадку. Лист был кленовый, идеально правильной формы. Будто растопыренная детская ладошка. И чистый, шафранно-желтый, только в одном из углов — зеленая подпалинка. Лена взяла лист и засмеялась.

— Если бы у меня были дети, то сейчас бы можно было взять этот лист для аппликации. Хотя и так — кто мешает его взять с собой? Положу в книжку, вместо закладки. Она подняла голову и посмотрела на небесную синь. Ни единого облачка — разве так бывает осенью? Пусть даже совсем ранней осенью. Второй день осени, если быть точным. Она засмеялась женственным, грудным смехом.

За этот смех он в нее и влюбился. Глубоко женатый человек, никогда до сей поры не позволявший себе «леваков». Хотя, конечно, не только за смех... За молодость, за легкость характера, какую-то редкую в женщинах беспроблемность… Они встречались уже четыре месяца — в квартире у Лены. И всегда его ждали наваристый борщ и отбивная с кровью — черт, как она умудрялась не пережарить и не остудить ее, а приготовить как раз к тому времени, как надо подавать на стол? И еще, конечно, чистая постель, чуть пахнущая лавандой. Ни с одной женщиной (хотя донжуанский список Игоря был до обидного коротким, но тем не менее), ни с одной не было ему так хорошо. И никогда — никаких жалоб на жизнь. Только — общение, душевное и телесное, комфорт и любовь. Как-то Игорь обратил внимание на герань на подоконнике. Порочно-красную, махровую, с жирными зелеными листьями. И сказал между прочим, что не выносит герань, она у него ассоциируется со злой соседкой тетей Клавой, которая в детстве по просьбе родителей забирала его после школы и «строила» по полной программе. У Клавы была противная бородавка на подбородке и седые кудельки…

В следующий раз герани на окне не было. Он тогда никак не связал свой рассказ с ее исчезновением...

Просто — не обратил внимания.

Как жаль, что заканчивается это лето! Оно было поистине чудесным. Редким для наших северных широт. Долгим — с начала мая до конца сентября. Теплым и солнечным. Жена Игоря с детьми отбыли на дачу в Малаховке. И почти все лето, за исключением выходных, когда Игорь ездил проведать семью, они провели с Леной, Аленкой. Аленка — так Игорь ее называл. Хотя она совсем не походила на пухлощекую девчушку с шоколадной обертки. Наоборот — худенькая, высокая, темноволосая, с изящными запястьями и резким изломом бровей. Шамаханская царица… Хотя, в общем понимании, Лена красавицей не была. Носатенькая, губастенькая, лишь черная обильная масса волос да модельная худоба обращали внимание. И — женственный, манкий смех.

Игорь любил ей рассказывать о себе, она любила слушать, да и вообще — говорила о себе мало. Ей было двадцать девять, ему — тридцать семь. Пушкинский возраст, трагическим голосом говорил Игорь. Он был склонен к аффектации.

— Когда меня застрелят на дуэли, год храни мне верность, а потом выходи замуж, — витийствовал Игорь. Официант принес чай и десерт.

— Посмотри, какие чашки! Удивительно, как бывает: увидишь предмет и поймешь, что он специально создан для тебя. Я пол жизни, считай, мечтала о такой вот чашке. Только не знала об этом.

И опять нежный заливистый смех. Фантазерка. Милая моя, трогательная девочка, думал Игорь. Ничего-то у тебя по большому счету нет. Чашечку она хочет… Да я бы подарил тебе что угодно. Шубу из шиншиллы. «Роллс-Ройс». Дом во Франции. Но, во-первых, у меня нет таких денег. Во-вторых, все финансы четко контролирует Светик, жена.

Конечно, обеды в кафе оплачивал Игорь, и всякую мелочевку — шарфики, сумочки. Но на поездку на три дня в подмосковный пансионат с Леной уже пришлось копить и выкраивать. Светик стерегла своего супруга, как орел полевую мышь.

Почему-то Игорю такая ситуация даже нравилась. Он, простой менеджер среднего звена, является яблоком раздора у аж двух интересных женщин. Светка, конечно, постарше, плотная, уверенная в себе. Мать и жена в одном флаконе. Чистые рубашки для Игорька, контроль за занятиями детей, общие друзья, кулебяки на праздничный стол. Потом, что немаловажно, Светка — из хорошей московской зажиточной семьи. В качестве приданого — тесть.

Тесть, Валерий Алексеевич, работает в «Курчатовке», ведет зарубежные проекты. Хорошо зарабатывает. Он-то и обеспечивает всю семью по-настоящему. «Банкует», — называл этот процесс мысленно Игорь. И машину джипчик любимому зятю подарил. И квартиру Светику, когда та родила первого еще ребеночка, Димку. Квартира хорошая, просторная, на высоком этаже. Много света. Для Светы — много света, острил мысленно Игорь. Вслух острить побаивался... Жить в такой семье да радоваться.

Он, собственно, пятнадцать лет жил да радовался. А теперь вот Ленка. Аленка. Темные волосы и веселые глаза необычного разреза, как у Одри Хепберн, ямочка — не симметричная, а на одной щеке. Все время эту ямочку хочется потрогать.

И россыпь родинок на спине тоже хочется потрогать. Почему-то вся спина у Аленки в родинках.

— А здесь вот — на лопатке, посмотри, — шепчет ему Лена, — Большая Медведица. Видишь? Родинки образуют Большую медведицу. Так бывает только у очень-очень счастливых людей. Я всегда думала: когда же придет мое счастье, которое мне обещала Медведица? А теперь я знаю: мое счастье — это ты.

А постель пахнет лавандой. Чуть слышно, но все же ощутимо. Лавандой и любовью.

Как хорошо быть чьим-то счастьем. Его любят и в нем нуждаются две достойные женщины. Одна — дом-крепость, дети, положение в обществе. Другая — нежная, с пульсирующей жилкой на виске. Может быть, она — его настоящая жизнь? Та, которую не поздно начать и в тридцать семь. Пушкинский возраст.

«Меня как бы убьют в тридцать семь, и все начнется сначала, — думал Игорь. — Мы родим нашего общего ребенка. Девочку. Она будет похожа на меня».

Почему-то оба сына Игоря были копией тестя, Валерия Алексеевича…

— Какая потрясающая чашка, — опять тянет Аленка нежным голосом.

Чашка как чашка — просто белая, с каким-то тиснением. Форма изящная, как колокольчик, оплывший книзу. И блюдечко в стиль.

— Подожди меня здесь, зайка,— сказал Игорь. Легко поднялся и уверенной походкой пошел к бармену за стойкой.

— Скажите, сколько стоит у вас эта чашка с блюдечком?— спросил Игорь.

— Она не продается! Это наш ресторанный реквизит, — как-то испуганно, показалось, сказал бармен. У него были темные живые глаза и маленькие темные усики.

— Тогда позови старшего! — рявкнул Игорь так, что бармен уронил на пол целую прорву вилок. Вилки со звоном рассыпались по плитке... Старший оказался пожилой мужчина, чем-то похожий на курчатовского тестя. Седой и пузатый, он был спокоен и как-то безразличен. По тону, которым он сказал: «Слушаю вас», Игорь почему-то понял, что чашку ему не продадут… Для таких, как тесть и как этот мужик-управляющий, он не крутой перец, а хлипкий двадцатилетний волгоградский пацан в трениках, каким приехал когда-то покорять Москву…

Но все же стал говорить (почему голос вдруг прозвучал просительно-блеюще?) про чашку, про любимую девушку — вот посмотрите, она там сидит за столиком, — про то, что он готов купить, заплатить любую цену…

— Посуда не продается, — строго и отчего-то устало сказал управляющий. — Мы заказывали ее в свое время в Милане…

— А если я разобью? Посуда ведь бьется, — с вызовом спросил Игорь. На его взгляд, это был весомый аргумент… — Попробуйте, — насмешливо сказал управляющий.

— Попробуйте... Но я думаю — не разобьете… Кишка тонка. Игорь покраснел до корней волос — за локоть его взяла Лена. Она, оказывается, уже вышла из-за стола и подошла к мужчинам — чтобы узнать, что случилось. И, значит, слышала, как пузан ответил Игорю… «Кишка тонка»… Какой стыд.

Но она все-таки чертовски милая, Аленка. Она хохотала всю обратную дорогу и говорила, что про чашку-то она сказала так, от глупости. Не нужна ей именно та чашка. А Игорек ей купит другую.

И Игорь как-то легко согласился — да, купит другую, мало ли чашек. Действительно. А подушки опять пах ли лавандой и любовью.

Пока поднимался домой на лифте, на свой одиннадцатый этаж, настроение испортилось. В этот раз учебный год начался не первого, а третьего сентября; в понедельник. И сегодня днем должны были вернуться на служебной машине Валерия Алексеевича Светка и дети. Безоблачное летнее счастье таяло, как сигаретный дым. Из влюбленного мужчины, спешащего от любимой, он вновь становился заботливым мужем и отцом. На душу опустилась печаль. Вспомнилась еще и дурацкая сценка в кафе — как нахамил ему управляющий. «Кишка тонка».

А чего стоит — сказать полной взлохмаченной Светке с кулебяками все как есть? Поплачет, покричит да успокоится. Детей не бросит. Пацаны хорошие, любят его. Хотя чего уж, он как старший мальчишка среди них. А папаша все равно Валерий Алексеевич. «Кишка тонка», — опять вспомнил и окончательно вскипел. Я вам покажу кишку! Соберу сейчас в сумку пару рубашек да смену белья. Мужчина должен уходить с зубной щеткой. Вот и поеду к Аленке, в ее маленькую, уютную квартирку. С зубной щеткой. Аленка любит. Она примет. Девочку родят. Прямо сейчас — надо зайти и все сказать Светке. Она всегда выходит в коридор на звук поворачивающегося ключа. Но в этот раз неожиданно возле двери его встретил Валерий Алексеевич. Суровый и нерадостный. Это Игорек заметил сразу. И кивнул: проходи, поговорить надо.

Как пленный, плелся Игорь в комнату и думал: удивительно, он живет в этой квартире уже больше десяти лет, а чувствует себя гостем. А настоящий хозяин — Валерий Алексеевич. Вот и сейчас распоряжается…

Прошли в маленькую комнату, «кабинет» Игоря. Здесь стояли стеллажи с книгами (когда читали-то их последний раз?); по стенам висели офорты, привезенные из Испании; стояло большое кожаное кресло, диванчик, на котором иногда спал Игорь, письменный стол с раритетной медной лампой. На лампе причудливо извивались русалки. «Кто ее подарил, эту лампу?» — думал Игорь. Про тестя и проблемы думать ну совсем не хотелось.

— Значит, так, зятек, — откашлявшись, сказал тесть.— Долго рассусоливать не будем. Светке прислали вот это, — он пренебрежительно бросил пачку фотографий. Игорь, еще не глядя на фото, уже знал, что именно там. Он и Аленка.

— Погляди, погляди, — сказал Валерий Алексеевич. — Кто прислал, неизвестно. Да и не важно. Света очень расстроена, плачет. А между прочим, она на третьем месяце. Что, не знал? — Игорь удивленно вскинул брови и затряс головой. — Вот так-то, даже о таких важных вещах я тебе должен сообщать. Микроклимат в семье нарушен. Мы, мужики, конечно, позволяем себе порой… — взор тестя затуманился. — И я тебя где-то даже понимаю. Светлана распустила себя, поправилась, порой истерит…

Игорь сидел на самом краешке дивана и боялся шевельнуться. Его сковал самый настоящий страх. Ужас.

— Но! — в голосе тестя вновь проступил металл. — Я не позволю! В моей семье! За мои же деньги! Разводить бардак. Мы взяли тебя с помойки, — Игорь попробовал возразить, но из горла вырвался слабый писк, похожий на мышиный. — Не возражать! — вновь взревел Валерий Алексеевич.

— Здесь говорю я, — продолжил он. — Алгоритм будет следующим. С бабой порвать все контакты. Светке купить цветов, розы. Не меньше пятидесяти. Алых. Романтический вечер, все дела. Она простит. Я с ней разговаривал уже. Любит тебя. Чего любит, понять не могу… Эх! Молодежь! Учи матчасть. Этого разговора не было. Все, ступай. Дуй за розами, как я велел. Она сейчас у матери, рыдает. Дура, хотела из дома уйти с детьми. Но уже проревелась, думаю. Сейчас вернется. Дети сегодня у нас останутся. Чтобы вы тут романтику организовали.

Настроение у тестя вдруг улучшилось, как у человека, решившего важную проблему. Он неожиданно легко для такой комплекции поднялся с дивана и быстрыми мелкими шагами в тапочках (шаркшарк-шарк) подбежал к Игорю. Хлопнул его по плечу.

— А ты все-таки мужик оказался, — как-то одобрительно сказал тесть. — Я-то думал, ты совсем малахольный. А ты прямо мачо! Бельмондо! Давай по рюмашке махнем. Коньяк в этом доме водится? И потом, после коньяка, подперев рукой щеку, задумчиво сказал:

— Жизнь-то прожить — не поле перейти.

Господи, думал Игорь. Какой чудовищный штамп про поле. И кто прислал эти фотографии? Неужели кто-то с работы? У благополучного человека всегда много недоброжелателей. Себя Игорь, естественно, причислял к касте благополучных.

Ох, Аленка, Аленка, это все ты — давай в кафе посидим, давай по летней Москве погуляем! Догулялись! Встречались бы у тебя дома, никаких фотографий бы не было. А теперь что, только рвать, рвать. Бежать не оглядываясь. Зайка моя…

Со Светкой помирились тем же вечером. Были и слезы, и бурные объятия, и снова — коньяк.

— Я виновата тоже, — неожиданно сказала Светик. — Я не должна была на целое лето оставлять тебя одного холостяковать. Но ты же понимаешь, дети… им нужен свежий воздух. А лучше тебя все равно для меня никого нет. Скажи, что ты меня любишь.

— Люблю, люблю, — бормотал пьяный Игорек, зарываясь лицом в золотые Светкины кудри. Он был абсолютно искренен в этот момент.

На следующий день он написал Лене-Аленке короткое письмо, в котором объяснил: мы не подходим друг другу, лето кончилось, оно было прекрасно, но я женатый человек и никогда этого не скрывал. А ты найдешь себе кого-нибудь более подходящего. Адьос.

Пока письмо отправлялось (а оно почему-то задержалось, словно раздумывая — уходить или нет?), он вспоминал белую Аленкину шею. Сейчас он будто нанес ей ножевой удар по этой самой беззащитной шейке… Но мысленно материализовался рядом тесть с волосатыми костяшками коротких пальцев; он хмыкнул сердито, и письмо улетело к адресату.

Лена ничего не ответила. Она умная была, тонкая и тактичная. Она не будет беспокоить…

Но она побеспокоила: через три недели ровно. Это были серые, дождливые и холодные дни. Листва опала на черную землю, темнело рано, светало поздно. Дети пошли в школу и получали весь спектр отметок. Светка радовала кулебяками и новостями-беременяшками. Главная новость была — снова будет мальчик. «Три богатыря!» — одобрительно сказал тесть. И показал Игорю большой палец: класс!

А Игорь обрадовался, как первоклашка, получивший пятерку. И тут, когда уже, казалось, все отжило-отболело, написала Аленка. Что у нее будет ребенок, что Игорь ничего не должен, просто она хочет, чтобы он знал… И ребенку он тоже ничего не должен. И ребенок будет просто Аленкин ребенок. И спасибо ему за этого ребенка и за прекрасное лето…

Ребенок — его ребенок. От Аленки. Как он скучает, оказывается, по ней, маленькой. Может быть, как-то можно…

Ну, чтобы и там жить, со Светкой и новым пузожителем, и здесь — с Аленкой и ее малышкой. Здесь-то он был уверен — будет девочка, похожая на него. Ей надо написать… нет, надо ехать. Надо все объяснить.

Письмо пришло вечером, Игорь как раз укладывал мальчишек спать. У старшего отобрал телефон, и Димка обиженно отвернулся к стенке, а младший, Ванечка, показывал, как научился считать. Растопырил ладошку: пять! И снова вдруг на Игоря накатило воспоминание. Кленовый желтый листочек, где ты сейчас? Аленка, Аленушка.

Вдруг до мелочей вспомнил их встречу последним теплым осенним днем. Она — в зелено-изумрудном легком пальтишке. Десерт с малиной. Белая чашка… Точно, чашка. Пойти, купить. Или, на худой конец, просто украсть. Заказать чай, выпить его, попросить счет, положить деньги в папку, оставить на чай… пятьсот рублей. Ну, ладно, тысячу оставить. Взять чашку и уйти — быстрыми шагами. Поехать к ней. Сказать: «Я люблю тебя». Ничего больше не говорить, просто отдать чашку — и Аленка все поймет и простит. Зайка…

С этой мыслью и уснул. Рядом крепко спала Светка, чуть вздрагивая во сне.

На бульваре было пусто. То кафе, кажется, оно называлось «Прайм-тайм», отсутствовало. Ни столиков. Ни усатого официанта. Только бульвар да скамейки.

Игорь вдруг понял, что план его провалился. Не будет белой чашки, похожей на оплывший тюльпан. «Разбитую чашку не склеить»,— вспомнилось вдруг. Так любил говаривать тесть. Он вообще откуда-то знал массу этих словесных устойчивых конструкций на все случаи жизни, которыми жонглировал, как клоун в цирке. Хотя на клоуна сейчас был похож именно Игорь.

Тенькнул телефон. Письмо. От Аленки. Сердце задрожало, будто подвешенное на ниточке.

«Прости, что не написала тебе сразу. Не хватило смелости. Те фотографии твоей жене отправила я — хотела, дурочка, таким образом тебя заполучить. Нас фотографировали по моей просьбе. Найти адрес не составило труда. Сейчас мне это смешно: зачем ты мне был нужен? Ты просто ничтожество. И знаешь, я не люблю тебя. Я просто не люблю тебя больше. Адьос».

Под ноги Игорю упал желтый кленовый лист, до удивительного похожий на тот, радостно-сентябрьский. Только подпалины не зеленые, а красные. Игорь машинально поднял его. Так и стоял на мокром бульваре — грустный клоун с кленовым листом под осенним дождем.