Выходила на берег Катюша

Каждая пядь земли вокруг полита кровью. Сухая трава да горячий ветерок, пахнущий соленым — то ли морскими брызгами, то ли слезами. И — жажда. Страшная жажда. Хоть глоточек пресной воды, стонали раненые. А колодец — на «ничейной» земле. С одной стороны — наши, с другой — враги.

К нему пытаются пробраться и русские солдаты, и немецкие. Русские делали вылазки ночью, небольшими группками. Но сколько воды унесешь с собой? Ведро-другое. Не больше. Страшно быть живой мишенью. Но еще страшнее — умирать от жажды. А еще хуже — слышать эти стоны. «Водички, Катюша. Пить. Пить…» Днем ни о чем другом, кроме как о воде, думать было невозможно.

Она подумала: «Пить» — как похоже на «жить». Только одна всего лишь буковка в написании. И потуже затянула ремень на гимнастерке. Маленькая, худенькая. По виду — совсем ребенок.

Вспомнила некстати, как, когда пришла записываться добровольцем на фронт, сердитый начальник с седыми усами сказал ей: «Тебе не на фронт — тебе в детский сад надо». В анкете она написала: «Семнадцать лет». На самом деле было — пятнадцать. А выглядела, наверное, на тринадцать… Белокурая, с нежным личиком, маленькими изящными руками — куда такой на фронт? А вот — добилась-таки цели. И сейчас уже со своим отрядом сражается под Керчью. А до Керчи был Гжатск, а потом — кровопролитный Сталинград. А потом — взяли Катю в моряки, презрев глупый морской закон о том, что женщина на корабле — к беде. Может, какая-то другая и к беде. Но только не Катюша Морозова. Та, наоборот, наравне со взрослыми сильными мужиками разделяла военные тяготы.

А веселая была — в минуты затишья и спеть, и сплясать могла. А какая бесстрашная она, маленькая морячка Катя Морозова! Дюймовочка — звали ее в отряде. Как при Дюймовочке, крошечной фее, раскиснуть и дать труса? Ну просто невозможно. Да и сама она, Катя, бесстрашная.

Вот и сейчас. Встала во весь свой небольшой рост. Поправила светлую пушистую прядку и решительно подняла два жестяных ведра. Они печально звякнули.

— Куда ты, Дюймовочка? — крикнул ей в спину кто-то, кажется Федорцов Костя. — Немцы пристрелят! Он к Кате неровно дышит.

Как, впрочем, и многие другие бойцы. Один, Лешка Звягинцев, даже стихи ей посвятил. Что-то такое про глаза-незабудки и кудри до плеч, в рифму, конечно, «любить и сберечь». Как Катя хохотала! Лешка обиделся. Но пошла с пустыми ведерками не оглянувшись. Будь что будет.

Зной. Как стрекочут кузнечики в сухой, почти сожженной солнцем траве! И этот удивительный южный запах. Вот и побывала она на Черном море впервые за свою недолгую жизнь.

А когда ей было на море, дочери красного командира, оставшейся сиротой совсем крохой. Потом — жизнь в ленинградском детском доме. Окончила школу-девятилетку, а в ней медицинские курсы. Уже решила, что станет врачом. Ведь это самое важное в жизни: спасать других людей.

А на лето старший брат пригласил в Брест, он служил там. В Брест Катя ехала через Москву. Как поразила ее столица! Роскошные павильоны ВДНХ, Парк культуры и отдыха, Третьяковка… Зоопарк! Настоящие львы и белые медведи там — прямо летом! Ну это же чудо, чудо. А метро! Правильно говорят: подземные дворцы.

Каждая станция в мраморе и бронзе, а арочные своды, а колонны! Катя покупала себе мороженое в ГУМе: тающий сладкий белый пломбир в хрустящем стаканчике. Сидела на лавочке, наслаждалась теплой июньской погодой, своей молодостью, красотой. Она знала, что хороша собой: вон как загляделся тот молоденький и рыжий, наверное, студентик. Белая рубашка заправлена в черные брюки, чуб по-модному взбит, франтовато торчит из-под кепки. Катя взглянула на него — и парень загорелся ярким румянцем. Липкий пломбир капнул на платье в горошек. Катя ойкнула, стала оттирать пятнышко. Про рыженького студента моментально позабыла… Впереди — целая жизнь.

Прекрасная и долгая. Иначе просто и быть не может… А это путешествие — лишь начало. Вечером поезд на Брест. Брат — каким будет встреча с ним? Переписывались не часто, Катя тщательно выводила буквы круглым, разборчивым почерком, писала подробные отчеты: как окончила четверть, с кем дружит, как ставили «Гамлета» в драмкружке. Что прочитала. Какие планы на будущее. Обязательно хочет учиться, и обязательно на врача… Может быть — педиатра? Лечить деток. Или — хирургом стать. Хирург — серьезная профессия. И очень нужная. Брат отвечал скупо, в основном сам задавал вопросы.

Он мужчина. Летчик. Служит на границе. Старший мужчина в семье, пусть вот такой, разбросанной по разным городам. Но когда-нибудь, когда Катюшка выучится, получит профессию, она обязательно приедет к нему в Брест. А пока — пригласил погостить на каникулы. Он хочет ее кое с кем познакомить. Да, все серьезно. И ему важно Катино мнение.

В маленьком чемоданчике, среди своих вещиц и подарков для брата, Катюша положила небольшой пуховый платочек — для «кое-кого, с кем брат хочет познакомить». Ей очень хотелось, чтобы ее сдержанный, суровый брат обрел свое счастье… Вечером 21 июня она села в поезд на Брест, залезла на верхнюю полку и долго-долго смотрела на мелькающие за окном города и лесные массивы. Стемнело, и лишь редкие огни фонарей и железнодорожные станции проносились мимо. Какая огромная ее страна! Незаметно она заснула под мерный стук колес. И в это время наступила война. На ее большую, сильную страну напал враг.

За Смоленском их состав попал под обстрел и был разгромлен. С маленьким чемоданчиком испуганная Катя чудом спаслась. И тут же приняла решение: идти пешком в Смоленск. И проситься на фронт. Если война, то только туда. Но на фронт ее, малышку, не взяли. Тогда она пошла в смоленский госпиталь и устроилась туда медсестрой. Ох как не хватало там умелых рук — а у нее же медицинские курсы за спиной.

А уже оттуда, из смоленского госпиталя, удалось ей попасть на фронт. В самое пекло. Но она не боялась, совсем не боялась. Просто не верила, что с ней может произойти что-то плохое. А вот брат — что с ним? Он уже так давно не отвечал на ее военные конвертики, где по-прежнему она выписывала ровным прилежным почерком нехитрые события своей жизни. Письма писала два раза в неделю.

Отправляла и ждала ответа. Каждый день ждала. Но брат-летчик, такой же золотоволосый и синеглазый, как она сама, не отвечал.

— Наверное, занят, — утешал Катю Федорцов. — У них, летчиков, сейчас горячая страда…

Она только-только подошла к колодцу — вокруг ни души. Так же стрекочут кузнечики, так же невыносимо жарит южное солнце. А там, в колодце, плещется холодная вода — спасение для всех. И для Кати, и для бойцов, и особенно для раненых. Катя достала ведро воды — ах как страшно и громко скрипит колодезное колесо! — и поставила ведерко прямо в дорожную пыль. Достала металлическую кружку, зачерпнула ледяной воды, стала жадно пить. Какое наслаждение — вода! Как же за всю свою жизнь ни разу она об этом не подумала. Что самое вкусное — не то сливочное мороженое в московском ГУМе, а обычная вода. Чистейшая. Сладчайшая. Настоящая. От удовольствия зажмурилась.

— Эй, ты кто? — услышала Морозова гортанный окрик. И выронила кружку прямо в пыль под ногами.

Это был немец. Старше Кати, конечно. Но все равно — очень молодой. Лет двадцать пять, не больше. Серые, навыкате, глаза, уши торчат в разные стороны. Розовым просвечивают на солнце.

Рыжий немец, кого он так напоминает? Может, того мальчишку-студента возле ГУМа, что загляделся на нее? Ах, какие они тогда были беспечные, счастливые. И сами этого не знали.

— Ты кто, я спрашивать? — Немец нахмурил белесые бровки.

— Я… Катюша, — испуганно ответила девушка.

Ну а что ей было еще рассказать о себе? Сказала — и опять зажмурилась, ожидая выстрела. Сейчас убьет. Наповал. Федорцов предупреждал… Но выстрела не последовало. А раздались звуки губной гармошки.

Известный мотив — «Расцветали яблони и груши…» Катя открыла глаза. Немецкий солдат улыбался и играл на губной гармошке. И тогда она наклонилась, и подняла пустое ведро, и наполнила его тоже (ах как скрипел старый колодец!). А потом подняла оба, уже полных, ведра и пошла на негнущихся ногах прочь. К своим. Она по-прежнему ожидала выстрела — уже в спину. Но вместо этого вновь услышала звуки губной гармошки. «Катюша».

Долгих две недели защищали русские пятачок под Керчью. Деревни, названия которых как-то подзабылись; одна вроде Тимошкино. Вторая — Благово. Или нет? Неважны названия.

Так же ярко светило солнце днем и стрекотали кузнечики в сухой траве, а где-то вдалеке шумело море. Но иногда вспыхивали ожесточенные бои. Тогда песок поднимался столбом, рвались бомбы, и Катюше все время казалось: сейчас она ущипнет себя и проснется. И окажется, что все это просто кошмарный сон. Но сон все не заканчивался.

И падали новые раненые и убитые. В одном из боев погиб Федорцов. Его ранило в живот, он громко стонал и звал маму. Катя опустилась перед ним на колени, протерла закопченное лицо влажным платком. У Федорцова, оказывается, глаза были как речные камешки. Зеленовато-карие и с крошечными золотыми искорками.

Как же она за несколько месяцев, проведенных рядом, ни разу не заметила, какие удивительные у него глаза?! — Дюймовочка, — прошептал Федорцов. — Я ведь тебя… И перестал дышать.

— Я тоже тебя любила, Костик. Всегда буду любить, — заплакала Катя.

А потом было затишье и снова — неимоверный зной. Пить — это жить, опять думала Катя и закрывала глаза. За водой идти было страшно. Сейчас там — немцы… — Эй, рус! Покажи Катюша — стрелять нет! Катюша! — раздались гортанные крики немецких солдат. Им было невыносимо тоскливо без своих белокурых Гретхен, Берты, Марты.

А эта русская — лицо клубничкой, тонкая шея, изящные руки, гордый взгляд! Как хороша! Эх, если б этой фройляйн крепдешиновое платье, да туфельки на каблучке, да светлые волосы завить колечками — ее можно было бы снимать в кино! Приглашать танцевать танго… Про нее даже песню написали: «Выходила на берег Катюша». Все русские ее поют, и немцы тоже подхватили. Красивая песня. Ганс хорошо умеет играть ее на губной гармошке.

— Покажи Катюша, рус! — кричит Ганс. Он так истосковался по своей Эльзе. Как она там? Два года никаких вестей. Когда он уходил на эту проклятую войну, Эльза ждала дитя. И сейчас Ганс загадывает: если Катюша выйдет, то, значит, с Эльзой и маленьким все хорошо.

Он вернется к ним живым и невредимым. Проклятая война… А Катюша вдруг появляется, большие глаза смотрят строго. А из-под платочка выбивается такая девичья, непокорная прядка. Ей, Кате Морозовой, всего 17 лет. В руках гремят пустые ведра.

Рыжий Ганс заливается радостным смехом и начинает играть на губной гармошке «Катюшу». Он не знает, что у русских встретить женщину с пустыми ведрами — это очень плохая примета… А Катя Морозова наполняет неспешно ведра водой. И идет к своим — не оглядываясь. Каждый раз она ждет выстрел в спину и думает: «Господи, только не сейчас.

Я должна узнать, что с братиком…» Она еще не знает — ее брат, летчик Вениамин Михайлов, погиб еще полтора года назад. Погиб и тот мальчишка-студент, заглядевшийся на нее в Москве в тот счастливый июнь 41-го. Его имени она так и не узнала… А ей самой выпала очень долгая жизнь. Непростая. До конца прошла она войну — даже не до победного 9 Мая, а аж до ноября 1945 года.

Ее батальон, входивший в состав Азовской, а затем Дунайской флотилий, с боями прошел по водам и берегам Кавказа и Крыма, Азовского и Черного морей, Днестра и Дуная, с освободительной миссией — по землям Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии, Чехословакии и Австрии… Несколько раз Катюша Михайлова была ранена. Награждена орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, званием Героя Советского Союза… Жизнь свою Екатерина Михайловна Морозова посвятила медицине. Как решила еще школьницей… Вышла замуж — очень счастливо, переедет за мужем в Москву. Родит здесь сына, дождется внуков и правнуков. Перешагнет девяностолетний рубеж. Жива Екатерина Михайловна и по сей день.

По-настоящему родным стал для нее этот суматошный яркий город — Москва, так уже непохожий и вместе с тем похожий на тот, который очаровал ее, пятнадцатилетнюю, в солнечном июне 1941-го.   

Михайлова (Демина) Екатерина Илларионовна  / Фото: Личный архив

И ЭТО ВСЕ О НЕЙ

В основу рассказа положены реальные события из жизни Михайловой (Деминой) Екатерины.