Геннадий Чихачев: Знаете, я люблю, когда на спектакле плачут

Для Московского государственного музыкального театра под руководством Геннадия Чихачева нынешний год вполне можно назвать премьерным. Закончился двухлетний ремонт здания театра на юго-востоке столицы, труппа осваивает новую большую сцену, примеряя на нее старые спектакли и новые постановки. А уж летние премьеры здесь стали доброй традицией.

Вот и сейчас в кабинете основателя и художественного руководителя театра Геннадия Чихачева слышатся бурные обсуждения: разговор о костюмах для нового мюзикла «Три мушкетера» Владимира Качесова на стихи Льва Яковлева в самом разгаре. Эта премьера состоится 30 июля.

— Геннадий Александрович, в обновленном здании вы работаете меньше года. Освоили уже его современные возможности?

— Пока притираемся. Часть репертуара приспособили под большую сцену, например, вернули «Бесприданницу». А для каких-то спектаклей необходимо делать другие декорации, то есть, по сути, начинать все заново. Новый зал рассчитан на 479 мест и действительно оборудован по последнему слову техники. У нас 3D-экран на 90 квадратных метров, современная световая аппаратура, сценический круг с кольцом, люки провалов, из которых артисты могут неожиданно исчезать и появляться. Но все это еще, конечно, нужно освоить. Что-то максимально используем в «Трех мушкетерах». Это первая попытка поработать с новыми для нас техническими возможностями.

И в самом мюзикле будет современное звучание. Музыку заказали нашему, как мы говорим, «придворному» композитору Владимиру Качесову. Получилась очень хорошая музыка, от некоторых хоров и ансамблей просто мурашки бегут по коже. В наши дни мало кто владеет мастерством мелодиста, а мы такого талантливого композитора нашли.

— Ваш театр изначально создавался как детский. А с какого возраста, по вашему опыту, нужно приобщать ребенка к театру?

— Где-то лет до пяти, когда ребенок за юбку держится, он — любознательный, абсолютно доверяющий миру, понимающий, что зла в нем не может быть, искренне верит в сказки, в Деда Мороза. Раньше мы класса до третьего доживали в этом состоянии. Сейчас дети другие. И все очень индивидуально.

Сцена из спектакля «Бесприданница» / Фото: Предоставлено пресс-службой театра

Я видел на наших елках десятилетних детей, зажатых в угол, которые совсем не спешили пойти, посмотреть, что же происходит там, в фойе, где хоровод, песни, игры… Один мальчик так и просидел, насупившись, возле своей мамы.

А однажды пришла пожилая женщина с коляской, в ней лежал завернутый в одеяло ребенок, видно — ходить еще не умеет. А бабушка эта купила билет себе и малышу на «Теремок». Нас это смутило, мы — к ней: мол, вы пришли в театр, у нас все спектакли с оркестром, выключится свет, грянет музыка, ребенок испугается, заплачет… Неслучайно ведь Образцов говорил: «Если вы ведете ребенка в театр раньше пяти лет, вы совершаете преступление».

А она нам отвечает: «Нет, мой внук — другой!» Посадили ее с краю, чтобы могла легко выйти из зала в случае чего. Я наблюдал: ребенок проспал весь спектакль.

Но когда Волк пытался ворваться в теремок, звучала тревожная музыка, малыш всхлипывал во сне, а во время музыкальной темы положительных героев он блаженно спал, уютно посапывая. Я спросил ее потом, зачем же она его буквально принесла в театр так рано? Женщина ответила: «Хочу, чтобы мой внук рос в атмосфере хорошей музыки».

— Современные подростки не умеют общаться. Театр дает этот опыт?

— А как же! Мы приходим в театр в первую очередь за эмоцией. Юный зритель смотрит «Ромео и Джульетту» — это опыт первого чувства мальчика и девочки. А они же не знают, как это может быть. А все, что они видят на сцене, неизбежно западает им в душу. В театре есть то, чего люди начинают лишаться, — эмоции, истинные чувства. Раньше мы могли совершенно спокойно высидеть два с половиной часа, например, на лекции в вузе. Сейчас люди внимание держат максимум 4–5 минут. Дальше должна меняться картинка. Клиповое мышление сегодня побеждает. Совершенно неправильно, что мы к нему пришли, но факт есть факт, и мы не можем его игнорировать.

— Вы учитываете эти особенности современности в своих постановках?

— Вот есть спектакль «Тарзан». По логике в нем должен быть герой с обнаженным торсом. А я уверен, что если есть ожидание чего-то у публики, это обязательно нужно показывать. Это крючок, на который можно поймать зрителя. Как говорил Товстоногов: первые одиннадцать минут действия зритель должен заинтересоваться. Что-то должно произойти, встряхнуть его. И есть другая задача: необходимо решительно сменить атмосферу, отойти от привычной обыденности.

Жизнь наша ведь сумасшедшая: мы бежим, толкаемся, нас вталкивают в метро. А у нас в театре — «Бесприданница». В начале спектакля на экране появляется Волга. Она спокойно, размеренно плещет водой о берег, и в это время хор начинает петь очень красивую мелодию. Ритм совсем другой.

Он переключает, настраивает человеческое сознание на иное существование… Знаете, я люблю, когда на спектакле плачут. Специально ищем такие сцены, где эмоция явно пробьет так, что нельзя будет сдержать слез.

— В театре много постановок, основанных на классической литературе. Это коррелируется с потребностями современного зрителя?

— Мне бы хотелось, чтобы зритель после того, как он посмотрит у нас спектакль, взял бы книжку в руки. Вся классическая литература — это море эмоций, которых нам остро не хватает в реальной жизни. Я очень любил Толстого, а Достоевский в школе давался с трудом.

Худрук Геннадий Чихачев с актерами / Фото: Предоставлено пресс-службой театра

Потом стал читать его и понял, что в нем кроется то, чего я раньше не достигал, что я только теперь проник туда, где еще не был. «Униженные и оскорбленные» — как это могло мимо меня пройти? А тут как раз композитор Александр Журбин вернулся из Америки. И я случайно узнал, что он там написал музыку к «Униженным и оскорбленным». Мы не были знакомы, но случайно встретились в Новосибирске на фестивале музыкальных театров. Наш дирижер Владимир Янковский попросил: «Александр Борисович, дайте нам ноты на время, посмотреть». Он дал, и Янковский в свободном классе начал играть. Мурашки по коже… Вошел Журбин. Стоял совершенно ошарашенный, что так можно играть его музыку. Правда, уговаривали мы его еще два года. Но удалось! Мне кажется, это лучшее, что написал Журбин.

— Сегодня активно развиваются «малые театры», с небольшими залами…

— Спектакли разные, есть такие, которые нельзя играть в большом зале, иначе не добраться до зрителя. Мне кажется, нормальный зал — на 300–500 человек. Есть надежда, что вот как раз такие маленькие театры будут заниматься человеком, его душой, тем, для чего и предназначен театр. Но время такое, что разговоры только об одном: зарабатывайте и зарабатывайте. И современными направлениями театр изуродовали. Клиповость, неоправданные трюковые ходы. Тенденциозные попытки привлечь зрителя оригинальностью ради оригинальности. Красивая западная картинка, но абсолютно неживая. И зритель перестал думать. Ему не надо. Просто смотри, и все… На Бродвее залы на 2,5–3 тысячи мест рассчитаны. Артисты до сих пор на древнегреческих котурнах стоят. И долго выдержать драматическую сцену одного–двух героев там не могут. Тут же должен выскочить балет в 120 человек, который одновременно поднимет ноги.

Это не для меня. У нас музыкально-психологический театр. Я беру нормальную, хорошую литературу. В ней, как говорил Станиславский, отношения выстраиваются как петелька-крючочек. В опере, оперетте до этого не доходит: там есть только обозначение чувства. «Я тебя люблю» — и все.

А мы копаем дальше, через эмоцию, показывая психологию человеческих чувств, работаем на стыке драматического и современного музыкального театров. Во всех спектаклях у нас хорошая музыка. Но наш вокалист должен драматически осилить ту же «Бесприданницу». Мы каждый год отсматриваем в труппу до 200 человек. Если и возьмем из них двоих, то это не значит, что оба останутся работать в театре. Это поштучная история.

— Кого же оставляете в труппе?

— Знаете, как я Костю Скрипалева — нашего Д’Артаньяна, Карандышева и Тарзана — нашел? Мы приехали на конкурс артистов оперетты в Екатеринбург. Вышел на сцену небольшого росточка парень из Новосибирска, пел арию Иисуса Христа. Спел эмоционально. Потом я следил, как он реагирует на объявление результатов. Он не прошел во второй тур. Но как он слушал! Растерянность, обида, удивление — эмоций десять за минуту.

Сцена из спектакля «Бесприданница» / Фото: Предоставлено пресс-службой театра

Тогда понял: «Это наш! Парень, на котором можно делать театр». Дал ему визитку, пригласил в Москву. А он пропал, не звонит! Через знакомых стал выяснять. Оказалось, он решил: это с расстройства померещилось, что его в московский театр пригласили работать. А сейчас он создает вокруг себя свой мир и живет театром...

— Вы строгий руководитель?

— Я — диктатор. Но у нас в театре все понимают, что только в атмосфере строгой дисциплины может достигаться результат. Однако при этом у нас очень дружный коллектив. Устраиваем капустники, обязательно с днем рождения всех поздравляем. Актеры друг друга берегут, стекло в обувь перед выходом не подкладывают или платье перед премьерой не режут уж точно. Когда приходит новый артист, у нас ему все готовы помогать. И в обиду я никого из своей труппы не дам, а если что-то нужно, всегда первым приду на помощь. Вот такая диктатура.

— Геннадий Александрович, а что будет дальше? Мечта-то сбылась…

— Все время должно что-то меняться. До ремонта я жил на волне «три года — цикл». Это когда наступает подъем, становится хорошо внутри и хорошо со зрителем. Но как только мы встаем в ситуацию равновесия, я первый, кто начинает дергаться, потому что знаю: это не приведет ни к чему хорошему.

Поэтому, когда спокойно и стабильно, тут же начинаю ломать все, что до этого строил. В театре не может быть спокойно, иначе он перестанет быть театром. Нас выбил из колеи ремонт. Мы сейчас вроде бы занимаемся рутиной, восстановлением.

Надо вернуть спектакли, приспособить их к новой сцене. Это не продвижение вперед, но пройти этот этап все равно надо, хотя он оттягивает назад. У нас уже написаны «Гуси-лебеди», закончили либретто «Грозы», над которым работали полтора года. Но успокоенность мешает. Если я не горю, а тлею, то труппа даже дымить не будет. Горение надо поддерживать. Иногда я намеренно иду в материал, который кажется заведомо провальным. Потому что это и есть то самое сопротивление. Мне нужен художник, который будет мыслить не так, как я. Композитор, который не спрашивает «чего изволите?», а готов спорить до хрипоты. Только на преодолении что-то может получиться. В борьбе. Если не будет борьбы, эмоций, не будет ничего.

СПРАВКА

Расположенный на юго-востоке города Московский государственный музыкальный театр был основан в 1987 году заслуженным артистом и деятелем искусств России, лауреатом премии правительства Москвы Геннадием Чихачевым в бывшем здании кинотеатра «Ташкент». Он задумывался как театр-студия, после получил статус муниципального, а затем и государственного театра.

Читайте также: Премьера спектакля-триллера Олега Глушкова состоялась в столице