К формированию цены я не имею отношения, это дела издательства. Конечно, это элитный экземпляр, думаю, «народное» издание я еще сделаю. А пока что я исполнила свою мечту — создала книгу, похожую на старый фолиант. Издание оформил мой друг, художник Юрий Купер, работавший и над предыдущей книгой отца — «Дорогой длинною». В «Желтом ангеле» Купер воплотил мир папиного кабинета, невероятно красивого и, кстати, сохранившегося до сих пор. В книге потрясающие иллюстрации, есть и удивительный портрет моей мамы, соединенный с корабликом — тем самым, на котором она приплыла в Россию.

О неземной любви Александра Вертинского и Лидии Циргвавы до сих пор ходят легенды. Как они встретились друг с другом?

Александр Николаевич во второй раз в жизни приехал в Шанхай, где в то время было очень много русских эмигрантов. Они восторженно встречали его, когда он сходил с корабля в роскошном фраке от Ланвэна. Среди выходцев из России была девушка, чья разница в возрасте с Александром Николаевичем составляла 34 года. А за ним тогда шла слава ловеласа, разрушителя женских сердец. Конечно, бабушка, воспитывающая маму в строгости, была категорически против ее отношений с таким человеком.

Тем не менее мама сбегала из дома на его концерты через форточку, одалживала у подруг немыслимо открытый костюм. Однажды отец даже отправил ее домой, сказав: «Идите переоденьтесь, вы неподобающе оголены». Но все же он влюбился в нее, и в какой-то момент моя бабушка поняла, что против силы их чувств она совершенно бессильна.

Ваш отец долго ухаживал за своей будущей женой?

Да, и писал ей очень много писем. В одном из них были строки: «Дорогая, я плыл в Циндао на корабле, и мы попали в тайфун. Корабль кренился, я был на краю от гибели и в этот момент думал о вас». Сразу за этим письмом следует второе — раздраженное: «Я вам пишу, что был на краю от гибели, думал о вас, а вы мне отвечаете: «Какая прелесть, я обожаю тайфуны!»

Как вы считаете, благотворно или пагубно для Вертинского было его возвращение на Родину из эмиграции в 1943 году?

Однозначно на это ответить нельзя. В последние годы эмиграции отцу редко предоставляли для выступлений большие залы, чаще ему приходилось петь в ресторанах. Для нашей попсы сейчас обычная вещь — ходить между столиками, садиться к кому-то на колени, петь под аккомпанемент жующих ртов. А Александру Николаевичу в такой обстановке было очень тяжело. Он хотел стоять, отделенный от публики рампой. И обрел эту возможность в СССР. Он был счастлив, выступая в огромных залах.

Но, с другой стороны, он не мог не видеть всех тяжестей жизни в этой стране. Отец считал себя очень виноватым перед Родиной за то, что когда-то уехал. Давал огромное количество благотворительных концертов. Кроме того, ему было очень тяжело, потому что его нещадно эксплуатировало Гастрольбюро. Когда стояла жара, Вертинского посылали в Ташкент, в холод он пел в Сибири. Отец мужественно все это выносил. Но все-таки в его письмах чувствуется, как к концу жизни у него пропадают всяческие иллюзии относительно жизни в СССР.

С момента возвращения на Родину и до самой его смерти Вертинскому не разрешали делать записи в профессиональной звукозаписывающей студии, так?

Отец и это страшно переживал, считая, что когда он умрет, его голос никто больше не услышит. Но, как известно, рукописи не горят, и огромное количество любительских пленок, подпольных записей было сохранено. После смерти Александра Николаевича мы заказали из Европы его записи фирм «Коламбия» и «Парлофон», причем некоторые из них были в ужасном состоянии. Тогда я стала мечтать о том, чтобы найти какой-нибудь клад, а в нем — миллион. На все эти деньги я собиралась отреставрировать голос Александра Николаевича. Но, к счастью, со временем в Россию пришла замечательная техника, и моя мечта осуществилась без всякого клада. Я издала три диска отца.

Вы хотели бы создать музей Александра Вертинского?

Я не представляю себе, как это можно сделать сейчас, когда грабят даже Эрмитаж. Хотя в глубине души я, конечно, очень хотела бы, чтобы такой музей существовал.