А прерывается (роман остался недописанным) в 1704 году, когда Петр берет Нарву. Почти все события первой части происходят в Москве. Описан стрелецкий бунт 1682 года, когда разнесся слух, что царя и царевича задушили, и царица Наталья Кирилловна вывела сыновей на Красное крыльцо Кремля — показать народу. «Взглянув на тысячи, тысячи глаз, упертых на нее, царица покачнулась. Чьи-то руки протянули ей мальчика в пестром узком кафтанчике. Царица с усилием (...) приподняла его, поставила на перила крыльца. Мономахова шапка съехала ему на ухо, открыв черные стриженые волосы. (...) Чей-то голос крикнул со смехом: «Гляди-ка — чистый кот».

Дворец в Преображенском, заброшенный после смерти Алексея Михайловича, где во время правления Софьи коротают время Петр с матерью. Дворец в Измайлове, где любимая сестра царя Наталья, так же как он страстно увлеченная западноевропейской культурой, мечтает устроить «тиатр»: «Не совсем, конечно, как при французском дворе... Там, в Версале, во всем свете преславные актеры, и танцоры, и живописцы, и музыканты... А здесь — я одна, я и трагедии перекладывай с французского (...), я и сочиняй чего недостает, я и с комедиантами возись...» Многие сцены происходят на улицах: тут и кабак на Варварке, и смотр дворянского ополчения на Лубянской площади, и «царская мыльня» — «баня для народа на Москве-реке».

Деталь, непонятная современному читателю: «Безместные... попы... кричат: «Купец, идем служить, а то калач закушу...» Напротив Спасской башни находился Поповский крестец — «биржа труда» для священников без приходов. Их приглашали в богатые дома служить обедни, а то и заманивали в окрестные села на постоянную работу. Чтобы наниматели не мешкали с выбором, священники подносили ко рту калач: служить обедню можно было только на голодный желудок.

— Выбирать попа приезжали бабы — им проще было судить, кто из «соискателей» лучше поет, — говорит историк Александр Лаврентьев, доцент ГУ «Высшая школа экономики».

Даже нынешние спальные районы упомянуты: у князя Василия Голицына, сподвижника Софьи, было имение в Медведкове.

Москва не сильно изменилась со времен Бориса Годунова (смотри предыдущий выпуск), но есть важное отличие: разрослась Немецкая слобода на правом берегу Яузы, близ ручья Кукуй (ныне район Бауманской улицы). Немцами тогда называли всех иностранцев, не знавших русского языка («немых»). Это был настоящий островок Западной Европы — с прямыми улицами, опрятными домиками и прочими диковинами.

«Мать честная, вот живут чисто», — подумал Алексашка (Меншиков. — «ВМ»), вертя головой сзади кареты. (...) Проехали мимо четыхугольного пруда — по краям его стояли круглые деревца в зеленых кадках. (...) Здесь же, под ветряной мельницей (...) плясали (...) парами девки с мужиками. (...) Въехали на широкий двор, посреди его из круглого озера била вода».

— Это была самоуправляемая территория, подчинявшаяся Посольскому приказу», — говорит Александр Лаврентьев. — Жители слободы не платили торговых пошлин, могли курить вина и варить пиво.

Неудивительно, что москвичи завидовали «кукуйским купцам». «Люди приветливые и ведь тут же, рядом с нами, живут, — вздыхает дворянин Василий Волков. — Один Кукуй богаче всей Москвы с пригородами...»

В Немецкой слободе юный Петр познакомился со своим будущим сподвижником Лефортом и со своей первой любовью — немкой Анной Монс. До сих пор в Лефортове (Старокирочный переулок, 6) стоит здание, которое называют «домом Анны Монс», хотя на самом деле это дом голландских медиков. А вот другой устроенный по европейскому образцу дом — палаты Василия Голицына в Охотном Ряду — действительно существовали до 1934 года. «Василий Васильевич был (...) во французском — в чулках и красных башмачках, в коротких бархатных штанах с лентами, на животе и с боков из-под бархатной куртки выбивалось тонкое белье в кружевах. Бороду он брил, но усы оставил». Это 1682 год: до нововведений Пет ра остается 18 лет.

— Элита начала брить бороды и носить «венгерское» (европейское) платье еще до Петра, — говорит Александр Лаврентьев. — Когда Василий Третий, отец Ивана Грозного, женился второй раз, он сбрил бороду. А Федор Алексеевич под влиянием своей первой жены-полячки запретил появляться при дворе в традиционной русской одежде.

И все же проникновение западной моды в русский быт до Петра не было таким сильным. Когда Петр возвращался в Москву из похода, бояре приказывали (а то вдруг нагрянет в гости?) «лишние образа из столовых палат убрать, на стены вешать хоть какие ни на есть зеркала».

— В русском доме зеркала не были предметом массового проявления в интерьере, — объясняет Александр Лаврентьев. — А вот в Европе XVIII век — век зеркал. Их количество было показателем благосостояния хозяина.