Юная трудоголичка, я пахала денно и нощно, тщетно пытаясь выбраться из вечной нищеты. Впрочем, денег было мало, а вот веселья и задора — много, поэтому вспоминаю ту эпоху с легким сердцем. Редактор моего отдела, суровый и неприступный, казался мне воплощением чести и совести.

Наверное, так оно и было, но главное — он заставлял работать на износ, за что благодарна ему по сей день.

Как-то он отправил меня взять малюсенький комментарий к какой-то не слишком существенной городской жилищно-бытовой проблеме у одного чиновника из Моссовета — А. В.

Сей суровый муж принял меня в помпезном кабинете с тяжелыми портьерами и присборенным, точно юбка королевской фрейлины, тюлем. Я впервые видела столь величественный антураж. Зрелище так поразило меня, что осознание полного провала задания пришло не сразу. Но — факт: все мои вопросы были идиотскими, не менее идиотскими, соответственно, были и полученные на них ответы.

Прослушав несколько раз записанный пустопорожний бред, я пришла в полный ужас. И что было делать? Интернета не было, сдернуть оттуда фактик-другой было невозможно.

Словом, пришлось перешерстить дикое количество газет и сносок в редакционном архиве. В результате на свет вместо мини-комментария появилась довольно обширная проблемная статья.

Шеф был удивлен и доволен, ну а А. В., получив текст на визу, лично позвонил мне, захлебываясь от восторга:

— Вы просто золотце! Надеюсь, это не последняя наша встреча!

Я обошла бы все эти подробности, но иначе не добраться до сути: короче, недели через две-три А. В. предложил мне заработать, написав для него эмоциональную, яркую речь. Помощников и секретарей у А. В. было пруд пруди; по прошествии лет я понимаю, что он просто таким образом решил меня «законно» отблагодарить.

Ни над одним текстом в жизни я не билась так, как над этой одой городскому хозяйству! Но в итоге А. В. остался всем доволен и вручил мне тонкий конвертик. Попытка возразить была им остановлена:

— Заслужили, моя дорогая, нечего отказываться.

Смущенная и ошарашенная нежданным счастьем, я осмелилась вскрыть конверт лишь на работе. Из него на стол бесшумно выехала гладкая зеленая бумажка. Это был сон! 20 долларов!

…Чем были доллары для обычного советского человека? Магией и страхом одновременно. Ведь тогда зеленые бумажки были знакомы лишь «злостным фарцовщикам» и «поганым спекулянтам». А также тем немногочисленным счастливцам, кто имел возможность проникать за «холодный занавес». И магазины «Березка», где можно было отовариться за валюту или на сертификаты, были не более доступны, чем сегодня — космический туризм.

Вот почему 20 долларов, что лежали на дне сумочки, прожигали ее насквозь.

Я плелась к метро «Белорусская», и все встречные люди смотрели на меня глазами людей с Лубянки: «Посмотрите, вот она, комсомолка, несущая валюту!» Я прижимала к себе сумку и облизывала пересохшие губы.

Смотрели на меня и в метро. И даже соседка по дому, милейшая пожилая дама, гуляющая с такой же вечно улыбающейся беспородной собакой, на этот раз улыбнулась мне как-то иначе… С тех пор механизм образования фобий перестал для меня быть загадкой.

Дома я стала размышлять, где бы спрятать валюту понадежнее. После долгих размышлений я положила купюру в брошюру ленинских «Апрельских тезисов»: родители не возьмут по определению, да и брату книжка пока не нужна — мал еще. Ленин будет хранить их надежно, а потом куплю на стол угощение, в апреле у мамы день рождения... Мне стало легче. Но тут сзади раздался шорох, и младший брат Вова возопил дискантом:

— А что это ты там спрятала?!

Ныне — экстремал, Вова в детстве был болезненным и слабым. Но, поняв еще на бессознательном уровне, какое щемящее чувство любви он у меня вызывает, брат был фантастически ловким манипулятором. И мимо этого ушастого блокпоста не то что пройти — проползти было невозможно. Он знал про меня все, но хотел знать еще больше. Его тонкая диатезная ручка всегда лежала на пульсе событий, вот и сейчас, неизвестно откуда возникнув посреди моей комнаты на своих шарнирных коленках, 10-летний Вова строго требовал ответа. Худой и зубастый, он просвечивал меня насквозь своими внимательными темными глазами, и я сразу поняла, что отмотаться не получится, и сурово молчала. Вова пожал плечами:

— Не говоришь? Тогда расскажу, что вы в выходные вино пили.

Об этом родителям было знать не обязательно. Я начала виться лисой:

— Я тут заработала...

— Покажи-ка! — Вовочка поднял указательный палец.

— Ладно. Только молчи. Это ведь и не деньги даже, а так... Доллары.

Брат округлил глаза:

—Иностранские? Покань!

Купюра ему не понравилась:

— Какие-то невзаправдашние, — резюмировал он. — Ими в Америке пользуются, да? И негры?

— Господи, ну при чем тут они! Конечно, пользуются. Они же там живут!

— А индейцы?

Он бесил меня своей тупостью.

— И индейцы.

А у нас пользуются рублями.

— А долларами — нет? — Вова наморщил лоб.

— Нет. У нас — рубли. Поэтому, — хитроумно подвела я черту под разговором, — они нам, доллары эти, и не нужны. Они для нас как бы невсамделишные.

Наконец Вова ушел доедать сушку, я закрыла за ним дверь и отправилась грезить о будущих покупках.

…Ночью мне снился кошмар — про то, как я что-то покупаю в «Березке» и меня забирают на Лубянку, где уже сидит и плачет А.В., вытирая слезы шторами.

Целый день я размышляла о том, не надо ли «скрысятничать» и купить себе туфли: свою единственную пару я носила уже три года.

Но потом приняла решение устроить пир. На что могло бы хватить этих денег, я не знала. Но надежды питают не только юношей...

Вдруг хватит на бутылку и шоколад? Брат кинулся мне на шею прямо у порога, повис на мне, точно банан на пальме, и его круглые коленки устроились на моих ребрах.

— Зекинско получилось! — захлебывался он. — Всем хватило! Дрожа от возбуждения, он потащил меня за руку в комнату; там, на выцветшем бордовом паласе, раскинулось масштабное строение, город из кубиков и картонок. Возле вигвамов из карандашей и ручек важно стояли индейцы, в которых брат запойно играл.

— Какая прелесть! — умилилась я. — Они воюют или уже помирились?

Брат вздохнул — девчонки, даже сестры, редкие дуры.

— Это говорю тебе я, Остроглазый Сокол! — пытался забасить он, срываясь на естественный дискант. — Мы не воюем, мы уже курим трубку мира. Мы нашли клад и поделили деньги.

Тема денег почему-то меня обеспокоила. Склонившись над ковром, я с волнением заметила кучки лежащих перед «вождями» мелко порезанных бумажек зеленого цвета. Боясь угадать, что это, я посмотрела на брата.

Он счастливо улыбался.

— А у меня еще денег осталось — во! На его сухонькой ладошке тоже лежала мелкая зеленая нарезка.

— Что это, Вовочка? — ласково спросила я, ухватив боковым зрением и валяющиеся на столе «Апрельские тезисы», и ножницы…

— Деньги иностранские. Я их по-честному всем раздал! А че они лежат?

Вот чего у него было не отнять — это интуиции. Поняв, что расправа близка, его шарнирные коленки с невероятной скоростью унесли его тельце в направлении кухни, где царила бабушка, которая не дала бы внука на растерзание, даже если бы он порешил весь валютный запас страны. Бастионом по имени «бабуля» взять было нельзя. И мне осталось лишь собрать остатки моего «богатства» и хранить их как символ несбывшихся надежд.

...Родители долгие годы были уверены, что самый большой креатив Вовочки — это оформление «Ленинской странички» в тетрадке портретом вождя, вырезанным из 25-рублевки. За придумку он получил пять с тремя плюсами. Эта была самая высокая и, безусловно, самая ценная оценка, полученная им в школе. А стал он, что символично, аудитором… И песню про настоящего индейца он любит до сих пор.

Деньги