Нами Микоян: Выйдя замуж я стала жить в Кремле
Известный музыкант Стас Намин в свое время взял псевдоним, заменив звучную в СССР фамилию Микоян на имя матери — Нами. Недавно Нами Микоян исполнилось 90 лет.
И в качестве подарка себе, семье и всем друзьям она издала в новой редакции книгу воспоминаний, куда вошло, помимо удивительных рассказов, 500 фотографий, многие из которых публикуются впервые.
Нами Геуркова, дочь большого партийного чиновника, вышла замуж за летчика Алексея Микояна в 1950 году. И хотя брак был не очень удачным, в семье всесильного Анастаса Микояна осталась Нами с сыном, а не Алексей.
В ее жизни было много удивительных встреч, о которых Нами Микоян рассказала в книге. А некоторыми из воспоминаний она поделилась с обозревателем «Вечерней Москвы».
— Вы и ваша семья неотделимы от истории СССР...
— У нас была большая семья. Причем именно патриархальная семья, в которой все живут вместе — дети и внуки. Так сложилось, что мы с Алексеем должны были расстаться — он был хороший парень, летчик, любил погулять и где-то по дороге решил соскочить с нашего общего поезда. Анастас Иванович очень строго к этому отнесся, а мне сказал, что я должна остаться в семье, так как дети привыкли к этому дому, и они должны продолжать здесь жить... Так получилось, что почти у всех людей, с которыми меня свела жизнь, были трагические судьбы...
Когда мой отец в 1937 году был вынужден покончить с собой, прощаясь со мной, он сказал лишь одно слово: «Верь». Он имел в виду веру в партию, в то, что его окружало всю жизнь. Но когда ребенку в семь лет говорят: «Верь!», он не вырастает человеконенавистником.
За это я благодарна отцу, он сохранил меня для этой жизни. (Когда отца Нами, первого секретаря Компартии Аджарии, пришли арестовывать, он покончил с собой, чтобы спасти семью. По негласному правилу семью в этом случае не должны были тронуть. — «ВМ».) А дальше жизнь сложилась так, что, выйдя замуж, я стала жить в Кремле. Рядом с Берией, с человеком, который в первую очередь бы виноват в том, что случилось с моим отцом. Хотя все тогда было совсем непросто, ведь Берия знал меня с детства, он дружил с отцом. Я очень любила читать и всегда ходила с книгой, поэтому Берия называл меня «профессор». Когда родился маленький Анастас, я гуляла с коляской по территории Кремля и вдруг увидела, что навстречу идет Берия. Я очень разволновалась, потому что хотела ему высказать все, что думала об аресте отца в 1937 году. Но Берия увидел меня и вдруг развернулся и пошел обратно. Берия испугался нашей встречи, не захотел ее. Я и потом встречала Берию, но это все были мимолетные встречи.
— Вы известный музыковед...
— Я окончила консерваторию как пианистка и как музыковед. Работала в журнале «Советская музыка». И все мои друзья и знакомые были музыкантами. Много можно рассказывать о Шостаковиче или о Свиридове, а также о молодых композиторах, среди них было много интересных: Шнитке, Губайдуллина, Денисов…
— А как вы как музыковед восприняли молодого музыканта Стаса Намина?
— Я ему не мешала. Переживала, но не мешала.
— Какими вы запомнили Свиридова и Шостаковича?
— Шостаковича я знала ближе, потому что работала в Комитете по Ленинским премиям референтом по музыке. А Шостакович был членом этого комитета. Мне запомнилась его фантастическая стеснительность. Когда ему нужно было говорить публично, он начинал беспрерывно чесать свои плечи и руки. Он говорил мало, но очень уверенно, особенно когда поддерживал какую-то кандидатуру, хотя мы понимали, насколько ему все это было тяжело.
Позже он стал членом редколлегии журнала «Советская музыка», в котором я работала. И я носила ему материалы на ознакомление. Он говорил, что не может видеть срезанные цветы, птиц в клетке. А жил тогда в довольно скромной квартире с белыми стенами. На одной из стен висела яркая картина художника Вильямса, на которой была изображена весьма откровенная женщина. И когда я потом слушала его оперу «Леди Макбет Мценского уезда», я поняла, почему у него дома висела именно эта картина. Потому что это очень хорошо накладывается на его личность — очень скромного и зажатого человека, который пишет музыку, полную страсти, музыку к произведению, в котором идет речь о смерти ради любви.
Георгий Свиридов был поразительным знатоком русского искусства: и литературы, и музыки. И слушать его, когда он в домашнем кругу говорил о Блоке, об истории русской культуры, было невероятно интересно.
— Вы хорошо знали и Арама Хачатуряна.
— Хачатуряна я знала очень близко! Я писала о нем кандидатскую диссертацию и в процессе работы часто с ним встречалась. Это был удивительный человек. В нем сочеталась гениальность с натурой сущего ребенка — обидчивого, ранимого.
Я помню, мы с ним сидели рядом на первом показе балета «Спартак». Он вдруг сильно разволновался, а потом говорит мне: «А ты заметила, что у меня красный жилет?» То есть его одновременно волновало, как будет танцевать Лиепа в образе Спартака и как выглядит его жилет, в котором он пришел на премьеру. Однажды мы были с ним в Венгрии на Днях культуры армянского искусства. К этому фестивалю также была приурочена постановка балета «Спартак», но готовил ее венгерский молодой режиссер, который видел ее абсолютно по-своему.
Он хотел представить Спартака как мученика, жертву, а у Хачатуряна Спартак был героем. Конфликт возник еще на репетиции. Когда Арам Ильич увидел постановку, он мне сказал: «Я на поклон не выйду, это не мой спектакль». Началось действо. Танцевали венгерские исполнители изумительно.
Зал был в восторге, он жил вместе с героями на сцене. В конце были овации, и Арам Ильич, счастливый и довольный, побежал на сцену кланяться...