Новелла. Я не увижу арбуз

Это был маленький пляж недалеко от Владивосток а. Бухта Стеклянная, удивительное место… Оно мне напоминает сказки Бажова, когда какая-нибудь Хозяйка Медной Горы открывает незадачливому труднику скрытые сокровища. И тот видит изумруды и рубины, золотые слитки и синие сапфиры… Впрочем, сапфиры, кажется, бывают не только синими.

Как и здесь, в бухте Стеклянной. Прозрачные и полупрозрачные камешки всех цветов. Наберешь в ладошку и любуешься. Нерукотворное чудо — «драгоценности», которые море выточило из обычных бутылочных осколков. Годами обкатывало своими волнами угловатые осколки и выбрасывало на берег. Был мусор — получилась красота. Редко, но так бывает. Стеклянная бухта тому подтверждение. Сейчас, говорят, это одна из достопримечательностей далекого Владивостока и Уссурийского залива. А может, и всего Японского моря.

Японское море в детстве я всегда рисовала желтой краской. Красное море — краской красной. А Черное — густой мазней из темно-синего кобальта, зелено-изумрудной и коричневой… Потому что, это вам подтвердит любой ученик художественной школы, черную краску преподаватели студии просто изымают из набора и выбрасывают. Потому что, говорят они, черного цвета в природе не существует. Добивайтесь природного многоцветия палитрой без черного. Черному не должно быть место в нашей жизни.

Потом, уже после художественной студии, да и много позже школы обыкновенной, черный цвет на пару десятилетий стал моим самым любимым. Наверное, так вот, боком, вышли детские запреты… Закрыла гештальт, как говорится.

Налюбовавшись в первые дни на обточенные стеклышки всех форм и расцветок, сейчас я искала, преимущественно, обточенные осколки фарфора. Они, по правде сказать, куда интереснее и разнообразнее стекляшек. На некоторых сохранились даже фрагменты росписи. Какая-нибудь крошечная розочка, изъеденная морем, или кусочек надписи, которую волна будто зашифровала. Догадайся, дескать, что тут написано. Над этим фаянсовым окатышем я билась уже с полчаса. Белый, с каким-то небольшим наростом. Элемент чашки или чайника? Подсвечник? А подсвечники разве делают из этого материала? Ну что, что он мне напоминает?

Возле меня деликатно кашлянул мужчина средних лет. Ближе даже к пенсии… Худой, подтянутый, почти лысый. В черных очках, как герой «Матрицы». Я видела его почти каждый день на пляже. Он отдыхал с молодой подругой, девушкой лет семнадцати. Ну максимум двадцати… Невысокая, крепенькая, щечки — как два осенних налитых яблока. Смешливый взгляд цвета морской волны и золотистая грива, собранная в «хвост». Хорошенькая.

Я обратила внимание на то, как они, взявшись за руки, идут вместе в воду. Как плавают все время вместе — он заполошно кричит всякий раз: «Алина! Алина!», как только девушку отнесет волной хоть на метр. «Старый шалун, — сердито подумала я. — А дома, наверное, жена ждет. Да у тебя дети, наверное, старше, чем эта девчонка…» Впрочем, я так же быстро забыла и о старом фавне, и о его юной спутнице. Охота себе жизнь ломать — чем я-то могу помочь...

Сейчас — я оглянулась — Алины нигде не было видно. Вот ведь, только подружка куда-то отошла, он уже готов к новым приключениям! И опять в этих черных очках.

Наверное, думает, что очень круто выглядит. С этой вот впалой грудью, поросшей редкими седыми волосами, в немодных плавках и шлепках почему-то тускло-розового цвета. Мачо…

— Извините, вы не поможете порезать мне арбуз? — спросил мужчина. — В качестве вознаграждения можете взять себе самый большой и красивый кусок…

— Минуточку, — холодно сказала я. — Мне кажется, это мужское дело — резать арбузы.

Мне хотелось унизить его. Ну действительно, что за наглость — то кудахчет, как заполошная курица, над своей Алиной, то, стоит ей отлучиться на несколько минут, бежит знакомиться, да еще таким идиотским способом, к другой женщине…

— Я боюсь порезаться, — виновато улыбнулся он.

— То есть пусть лучше порежусь я? Ну уж как-то сделайте над собой усилие. Или пусть порежется ваша телка.

Я резко отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Вуаля. Пусть валит в своих дурацких очках и розовых тапках к Алине.

— Извините, вы, наверное, не поняли… — мужчина продолжал стоять надо мной, отбрасывая тень прямо на мое полотенце.

— Солнце, — опять мрачно сказала я. — Вы загораживаете мне солнце.

Мне осталось наслаждаться им совсем недолго. И я была бы рада, если б вы подарили мне эти минуты покоя и одиночества. Я вовсе не собираюсь решать проблемы посторонних мужчин. Я сделала упор на слове «посторонних»,так, чтобы он прочувствовал до глубины души, какая непреодолимая пропасть нас разделяет. Чтобы подчеркнуть эту пропасть, я накрыла глаза согнутой в локте рукой. В ладони по-прежнему был зажат неопознанный фаянсовый объект…

Тень не исчезла. А мужчина, совершенно неожиданно для меня, рассмеялся.

— Вы просто не поняли. Я слепой… Я не увижу арбуз.

А Алинка — это дочь моя. Не называйте ее телкой.

Мне стало так стыдно, что я резко вскочила — сразу на ноги. Закружилась голова.

— Простите, — заблеяла я. — Простите, ради бога… Я думала…

— Ничего-ничего, — улыбнулся мужчина и протянул мне руку. — Анатолий.

Я руку пожала и хотела убрать — а он не отпустил.

И тогда я поняла, что руку он мне протянул для того, чтобы я помогла ему дойти до его места на пляже. Бедный... И сколько таких же других идиотов, как я, думают что он просто престарелый Нео…

Мне показалось, мы шли очень-очень долго, хотя его полотенце с детскими красными машинками-мультяшками лежало совсем близко. Там же были аккуратно сложены вещи Алины и перевернутая книжка — название на немецком языке.

— Понимаете, — словно извиняясь, сказал Анатолий. — Алинка убежала за водой и мороженым, потом позвонила и сказала, что встретила подружку и чуть задержится, а тут этот торговец арбузами… Прямо на пляж принес. Я и подумал, порадую дочку! Купил, хотел порезать, чтобы она пришла с водичкой и мороженкой, а тут у меня уже — как в лучших домах Филадельфии! Пикник.

«Как в лучших домах Филадельфии», надо же, у нас в Москве, за тысячи километров от Владивостока, тоже так модно было говорить — лет двадцать назад.

— А нож? У меня ножа нет, — испугалась я новой проблемы.

— Спокойно! У меня есть с собой ножичек, правда, перочинный, небольшой… Он всегда со мной. Ибо — никогда не знаешь, что понадобится мужчине в следующую минуту. Он снова засмеялся своим приятным грудным смехом.

— Не пугайтесь, ножичек там идет в комплекте с ложкой, вилкой, пилочкой для ногтей… Правда, и штопором. Но из «штопорных дел» я давно уже ушел.

От него веяло покоем и уверенностью в себе. Мудрость, покой и уверенность — это главное, что должно быть у мужчины. У мужчины, обладающего всеми этими качествами, в нужный момент обязательно найдется перочинный нож, таящий в себе кучу полезных функций.

Пока я пыталась кое-как порезать темно-зеленый полосатый арбуз с поросячьим сухим хвостиком, Анатолий сказал мне:

— Алина — это все, что у меня есть. Если бы не она, меня бы уже не было на этом свете… Понимаете, я не вижу предметы вокруг. Но я вижу солнечный свет и чувствую тепло людей, тех, которые рядом. Вы злились на меня сначала, — я попробовала слабо возразить, но он остановил меня плавным жестом руки. — Да, я все понимаю. Трудно принять что-то… что за гранью твоего понимания. Твоего теперешнего понимания… Но поверьте, Бог знает лучше нас, кому что предначертано. Знает лучше, — повторил он. — Просто надо довериться Ему. Я почувствовал, что нужно купить этот арбуз, и Алинка обрадуется. Я купил арбуз, а потом понял, что не смогу его порезать, а мне бы хотелось встретить Алинку, и чтобы все уже было готово. И я стал искать — кто бы мне помог? Я же не видел вас. Но я почувствовал запах ваших духов. Слабый-слабый, чуть слышный. Но я пошел на него. И даже ни на кого не наступил. Я знал заранее, что вы мне поможете, ведь не могло быть просто совпадением то, что Господь Бог велел вам брызнуться именно этими духами. Такими же духами пользовалась Даша. Моя Даша.

И потом очень коротко поведал горькую историю.

Писательское воображение дорисовывает выпуклую картину: яркое солнце, и прекрасная девушка с развевающимися светлыми волосами до пояса провожает своего бывшего одноклассника и возлюбленного в армию. На ней голубые брюки-варенки, ветровка и белые кроссовки — все это богатство подарил Толик. Белые кроссовки и ветровка куплены у китайцев: китайцы наладили бизнес во Владивостоке. Пусть только она ждет. Ведь они вместе с восьмого, наверное, класса. Они рождены друг для друга, нет и не будет любви сильнее, а впереди их ждет долгая и очень счастливая жизнь. У них будет сын. Светловолосый, как она, Даша. Темноглазый и сильный, как он, Толик. По-другому просто не может быть. Ждать придется целых три года: его забирают в морфлот...

Даша дождалась, хоть и обрезала свои длиннющие шикарные волосы, которые делали ее похожей на андерсеновскую Русалочку. Ох, и ругал же он ее за это!.. Но любить, конечно, меньше не стал. И родился, в свой срок, сын. Владик. Владик из Владивостока. Здесь часто так называют мальчишек… Светловолосый, как Даша. Кареглазый — как Толик. Самый родной. Пахнущий булочками с корицей.

— Зарабатывать в доме должен мужчина, — сказал Толик молодой жене. — Занимайся домом и сыном. Обо всем остальном позабочусь я…

И заботился, как мог. Крутился, как говорят. Работал на стеклянном заводе бригадиром. Денег не хватало. Думали о том, чтобы поменять крошечную комнатушку, доставшуюся от Дашиной бабушки, на отдельную квартирку… Ночами таксовал, не высыпался. В выходные — возил туристов. Во Владивосток полюбили приезжать туристы. Часто из того же Китая… Китайцы — это валюта. Валюту откладывали в отдельную коробочку с рисунками под Палех: сказки Пушкина. С каждой положенной в коробочку купюрой, казалось Толику, приближается их новое счастье: отдельная квартира. А это значит — комната для Владика. Даша готовила для новой квартиры всякую мелочовку: занавески, фотки в рамочках…

— Мне так приятно все это готовить, — говорила Даша. — Мы будем с тобой там так счастливы. Я трогаю эти вещи — и уже будто касаюсь счастья.

А как-то он вернулся домой и увидел: русалочка плачет.

— Что случилось? — испугался он. — Что-то с Владиком? С тобой?

— Тосик (она называла его Тосиком), ах, все так не ко времени, в другое время это было бы счастьем, а сейчас… Это все сломать, все отложить, это опять траты, неопределенность…

И Толик вдруг сразу все понял и увидел, как в магическом шаре, маленькую девочку. Дочку. Даша была беременна.

— Срок? — спросил Толик.

— Семь недель, — помертвевшими, непослушными губами ответила Даша. — Я не буду рожать.

— П-п-представляешь? — говорит мне Толик. Когда он нервничает, он чуть заикается. Мне кажется, мы разговариваем со слепым Толиком часа полтора, хотя время отсчитало только десять минут. Да что там часа полтора… Кажется, что мы знакомы целую жизнь. И с ним. И с Дашей. Мы с Дашей, наверное, ровесницы. Я тоже в ранней юности носила джинсы-варенки и белые кроссовки…

— Представляешь? — повторяет Толик уже более чисто.

Взял себя в руки. — Мы поставили на весы все эти рамочки для фоток, коврики и картиночки. И рамочки перевесили ребеночка — живого ребеночка, девочку.

— У многих так, — горько усмехаюсь я. — Не вы одни. Это молодость и глупость. И… вера в то, что жизнь будет вечной. И будет время исправить и переиграть буквально все ошибки.

Итак, они решились. Ребенка не будет. Не надо сейчас ребенка… Потом, позже.

Но накануне операции — с утра Толик должен был везти Дашу в больницу — им обоим, одновременно, приснился сон. Белокурая девочка лет пяти тянет к ним ручки.

— Я спасу тебя, — говорила девочка. На ней были белые сандалики, а в ушах крошечные сережки-гвоздики. Такие же он подарил когда-то давно своей Даше, на выпускной в школе.

Толик проснулся в слезах. Даша сидела на краешке кровати, курила.

— Я никуда не поеду завтра. Чтобы ты знал… не поеду. Пусть будет ребенок. Мне приснилось — это девочка, — сказала Даша. Она была необычайно серьезна и говорила тихим шепотом: Владик спал очень беспокойно…

— Я знаю, что девочка, — ответил Толик. — Мне тоже приснилось…

И родилась девочка, Алинка, Алиша. Ямочки на щеках, перетяжечки на ручках и ножках. Крошечные ноготочки. А ресницы длинные и темные, как у куклы…

Работы Толик брал еще больше. Даша обижалась, плакала. «Ты мне совсем не помогаешь! Ты не знаешь, что это такое — сидеть с двумя детьми, один из которых Вождь Краснокожих! — кричала она. И потом добавляла совсем уж обидное: — Я нигде не бываю! Запер меня в четырех стенах! Я и Москвы-то с Питером не видела! Да я на море не была!»

— У тебя тут кругом — море! — пытался отшучиваться Толик. Но скребло, царапало. Да, баловать Дашу с детьми совсем не получалось.

И на новогодние каникулы он преподнес им подарок: поездка в Москву, на самую главную елку страны.

— Третьего числа лететь, — сказал, как нечто само собой разумеющееся. — Новый год-то обязательно с семьей надо отмечать. Такая традиция. Там у Лехи поживете.

Он не возражает… Только недолго! А то как я тут сам — с малой?

— Ураааа! — закричал Владик и запрыгал на кровати.

— Тише! Тише! Алинку разбудишь, — сказала Даша.

А потом подошла к Толику, обняла и крепко-крепко прижалась. Он обнял в ответ — и в который раз поразился, какое худенькое, изящное у нее тело с этими хрупкими косточками, но такими женственными изгибами… И как от нее пахнет — мммм! — волшебные духи.

— Как твои духи называются? — спросил он.

— Ты все равно не запомнишь… Зачем тебе? — засмеялась она.

Он вез в аэропорт Дашу с Владиком, и радио пело голосом синеглазого Мумия Тролля: «Уходим, уходим… Владивосток две тыщи!»

Только начался двухтысячный год.

Перестраиваясь, Толик не заметил фуру. И не услышал удар.

И ничего больше уже не увидел, никогда. Слепота, страшное осложнение после аварии. Только — чернота. Краска, которую в ярости выбрасывают преподаватели художественных школ, потому что — черного нет в природе, объясняют они. Как же нет, когда вот он, черный. И только если посмотреть на солнце, то можно различить его слабый контур. А Даша с Владиком погибли. Их вырезали автогеном…

Впрочем, все это дорисовало мне буйное писательское воображение.

Потому что Анатолий мне просто коротко сказал: «Жить я больше не хотел, и не стал бы. Но — Алина, Алиша. Девочка-русалочка, похожая на Дашу волосами и милотой, на Владика — быстротой и смехом. Она спасла, потому что ей был очень-очень нужен папа.

Ведь больше у нее никого не осталось.

Я резала арбуз, криво, косо, где-то доламывая сочные ломти. Обломки падали на гальку и были похожи на полупрозрачные камешки — осколки бутылочного стекла, отполированные морем. Прибежала Алинка, бросилась обнимать и целовать отца.

— Папка, папка мой любимый! А я вижу — ты не скучал! — и смеется, дурочка.

Какая же она хорошенькая.

Узнав, что я из Москвы, начинает расспрашивать — как вам здесь, нравится? А что больше всего?

— Камешки эти волшебные… В каждом — история и загадка. Вот этот, например, мне разгадать не удалось, — я достала из кармашка халата так удачно сохранившийся мой фаянсовый осколок-ребус.

— Пап, посмотри, — Алинка повертела гладыш в руках, дала отцу. И так естественно это — «посмотри». Смотрят ведь не только глазами… Руками… сердцем.

Анатолий «смотрит» и «смотрит» фаянсовый камешек с непонятным наростом.

— Это похоже на ухо Ленина, — задумчиво сказал Анатолий. — Помните, делали такие бюсты… Все делали, везде. И во Владивостоке тоже. А вы знаете, что китайцы активно растаскивают Стеклянную бухту? Стеклышки эти наши волшебные пакетами везут в Китай. Сувениры… бесплатные. Когда-то не останется всей этой красоты. То, что не увезут китайцы, слизнет море. И останутся просто камешки.

Вот и решилась загадка — море глодало ухо от бюста Ленина... Завтра утром мне улетать домой. Медленно-медленно я бреду по Стеклянной бухте. Солнце садится, и стеклянные камешки, которые не успели собрать китайцы себе на сувениры, вспыхивают в его гаснущих лучах всеми цветами — изумруды, рубины, сапфиры, топазы… Скоро солнце уйдет за горизонт, и берег накроет чернота. Впрочем, черного ведь в природе не существует.

Есть только смешение красок… Это вам любой художник скажет.

Читайте также: Новелла. Зигзаг