Андрей Макаревич: На своих картинах я заработал больше, чем на пластинке

50-летие отмечает в этом году рок-группа «Машина времени». А на днях ее основатель Андрей Макаревич отметил свой день рождения. С музыкантом побеседовал обозреватель «Вечерней Москвы»

Для всех, кто общался с Андреем Макаревичем по случаю 50-летия основанной им «Машины времени», не остался незамеченным тот факт, что у Андрея Вадимовича на слово «юбилей» — идиосинкразия.

— Андрей Вадимович, откуда такая нелюбовь к слову «юбилей»?

— У меня это ассоциируется с советскими временами, с какими-то нескончаемыми юбилеями. Я так понимаю, что любовь нашего народа к юбилеям всяческим — она оттуда же. Ехал как-то по городу и стал читать афиши. И офигел, потому что нет ни одного неюбилейного концерта. У этого юбилейный концерт, у той-то, у группы какой-то... И даже не написано, что за юбилей. Просто такая добавочка, которая, видимо, прибавляет ценности событию.

— Как поется в известной песне, «годы летят стрелою»... «Машине времени» — 50 лет, ее основателю — 66 стукнуло. Интересно, что осталось в нынешнем Макаревиче от школьника 19-й московской школы?

— Ну, во-первых, прежние музыкальные привязанности. Может быть, они несколько расширились. Еще, я думаю, представление о добре и зле осталось. О том, что красиво и что некрасиво. Ну, и какие-то жизненные приоритеты. Мне как хотелось путешествовать, так и хочется. Только тогда я думал, что так и буду всю жизнь хотеть, а теперь оказалось, что есть такая возможность. Спасибо Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

— А Борису Николаевичу Ельцину — не спасибо?

— Я думаю, что основные ворота растворил, конечно, Горбачев. Когда было сказано, что все, что не запрещено, то разрешено. А Ельцин двигался в этом направлении большую часть своего правления. И я совсем не с ужасом вспоминаю 1990-е годы. У нас они были очень даже развеселые.

—У вас-то да. А в стране-то по-разному.

— Что значит — в стране? А мы не в стране, что ли?

— Но все-таки, скажем так, богема, творческая элита, люди, близкие к власти, в том смысле, что властью любимые, в 1990-е были в шоколаде. Продукт, который делал Макаревич, люди, которые зовутся элитой, любили. К вам комсомольские вожаки на концерты ходили.

— Дорогой мой, если к нам и ходили комсомольские вожаки, это была не основная наша аудитория. К нам ходили обычные нормальные люди. Они ходили и до Горбачева, и во время Горбачева, и во время Ельцина, и до сих пор ходят, по счастью.

— Когда я работал над книгой, которая как раз к юбилею «Машины времени» вышла, то столкнулся с проблемой. На обложке шикарный совершенно был Макаревич, все, кому я показывал, говорили «супер». Так нет, Макаревич выкрутил руки издательству, чтобы на фото были еще Кутиков и Ефремов, то есть нынешняя троица «Машины времени» присутствовала. В ущерб художественному аспекту. Вот это что?

— Когда ты будешь делать следующую книжку, персонально про меня, то там будет моя фотография... Представь себе книжку про историю The Beatles, а там Пол Маккартни один. Нормально? Категорически не нормально. Есть вещи, которым необходимо уделять очень серьезное внимание. Потому что... ты сдохнешь, а книжка останется.

— И все-таки. Как тебе тезис, что «Машина времени» — состав, аккомпанирующий Андрею Макаревичу?

— Чушь полная. Это касается и того, как мы делаем аранжировки, и того, кто какое имеет право на голос. Это касается и распределения денег, если угодно. Мы абсолютно равноправные люди внутри команды.

Андрей Макаревич признался, что человечество вызывает у него все меньше симпатий / Фото: Агентство городских новостей «Москва»

— Кого ты из своих коллег-музыкантов (я про рок-тусовку говорю) можешь слушать не для того, чтобы понимать тенденции, а для удовольствия?

— Иногда Шевчука. Всегда БГ. Всегда «Ундервуд». Всегда Кортнева. Старый «Наутилус» я очень люблю. Но я его настолько хорошо помню, что мне не обязательно его ставить на вертушку, я могу в голове, как The Beatles, «включить» и «проиграть» ту или иную песню.

— Существует стандартный набор журналистских вопросов. Это раздражает?

— Меня раздражает, что большое количество людей, считающих себя журналистами, не составляют себе труда придумать какую-то свою конструкцию интересную, поговорить о том, о чем я еще не разговаривал. Мне будет в сто раз интереснее, зрителю будет интереснее...

— А о чем с тобой, кстати, никто никогда не разговаривал?

— У меня вообще на этот счет по-другому голова устроена. Я имею счастливую возможность излагать свои мысли без помощи журналистов. Если вдруг я проснулся утром и мне хочется о чем-то сказать, я возьму и напишу в «Фейсбуке», например.

— Я знаю, что ты многим помогаешь, но не афишируешь это...

— Ну, буду я еще сейчас об этом рассказывать!

— А как ты относишься к тому, что многие люди своей профессией сделали благотворительность?

— Честь им и хвала.

— Но ведь мы понимаем, что вокруг каждого такого человека сразу образуется коллектив тех, кто начинает воровать.

— Если ты не позволяешь воровать, то воровать не будут. Если ты воруешь вместе со всеми, то, конечно, воровать будут. Я общаюсь с теми, кто не ворует и у кого не воруют. Когда ты оказываешь, например, адресную помощь, ты понимаешь, что это такое: есть ребенок конкретный, его документы, медицинская карта. Нужны такие-то деньги на такую-то операцию. Мы проводим аукцион. Я продаю там свою картинку. И мы собираем деньги на эту операцию. И эти деньги отдаются прямо в клинику, куда ребенка повезут оперировать. Где ты тут что украдешь? Нигде. И я очень внимательно смотрю за этими вещами. А вот «дайте нам деньги на бездомных»... На каких бездомных, куда? Тут уже вопрос.

— Как был выбран Иван Ургант для «Смака»? Я знаю, что, когда возникла идея отойти от телевизионного варианта, Константин Эрнст сказал, что программа будет закрыта, если после смены ведущего рейтинги упадут. То есть ведущий программы «Смак» Макаревич не сразу остановил свой выбор на своем сменщике Иване Урганте?

— А потому что мы пробовали массу людей. А Урганта я заметил ровно за два года до этого. И он тогда пришел на MTV. Я спросил: Вань, хотел бы ты подхватить эстафету «Смака»? Он говорит, с удовольствием, но я сегодня подписал контракт. На два года. Я говорю: Вань, ты можешь мне пообещать, что через два года сразу ко мне придешь? Он говорит: обещаю.

— Ну, спустя 12 лет после его прихода программу все-таки закрыли. После этого был открыт YouTube-канал «Смак». Идем по тем же персонажам? Или это совершенно другой проект?

— Во-первых, я хочу вспомнить ощущения 1993 года, когда мы это начинали. Вот это ощущение абсолютной свободы, эксперимента. И у меня там даже хронометража нет. То есть один выпуск может быть 15 минут, а другой — час. И мне опять интересно. Пока мы идем под флагом «все возможно». Я могу кого-то приглашать, кого-то не приглашать...

— Минуточку, здесь я хочу уточнить: а бывало, что в телевизионный «Смак» гостей навязывали?

— Последние годы, конечно.

— Да? Тебе?

— Ну, мне еще нет. Ване уже да.

— Вот мне кажется, самое скучное дело — рисовать.

— С чего бы это? А книжки писать — скучное занятие?

— Ну я же не настоящий сварщик…

— А настоящие писатели? Как я тебя сейчас, а? (Смеется.) Ну, вот точно так же и художнику. Ему не то что не скучно, он без этого не может. Я на уроках 10 лет постоянно втихаря рисовал. Потом я 7 лет на лекциях рисовал в институте. И я тоже без этого не могу. Это не значит, что я рисую кого-то и что-то, что имеет отношение к происходящему вокруг меня. Это просто дверка в подсознание. И я даже не смотрю, что я делаю. Я внимательно слушаю, что происходит. Я запоминаю. А рука делает что-то свое. Вот и все.

— Очень интересная история с твоими рисуночками на битловской студии Abbey Road в Лондоне. Картиночки, которые ты выбрасывал, англичане потом…

— ...они их собрали, повесили. Я к своим картинкам привык. Я считал, что это такой мусор для блокнотика. А тут — оппа! Я думаю: так, если англичанам это интересно, дай-ка я папочку с этими картинками издам. Ну, в результате я на этих картинках заработал больше, чем на пластинке, которую записали на Abbey Road.

— А было ощущение приобщения к какому-то таинству, ведь это студия, на которой работали «битлы»?

— Еще бы! Трепет невероятный. Но он сохраняется, пока ты ходишь по этим залам, как по музею. А там есть экскурсии — рано утром, пока музыканты еще не начали работать. Студия расписана на годы вперед . Там стоят барабаны, гитары, все готово к чьей-то записи. А потом, когда ты туда вошел и понимаешь, что у тебя 10 дней, каждый по 10, по 12 часов — и ты должен уложиться и все записать, уже восхищаться некогда, начинаешь работать. И тут тебя поражает другое. Там настолько правильная атмосфера, благожелательная, с юмором, они все очень быстро делают и очень профессионально. При этом они никуда не спешат. Никто не суетится. Никто никогда тебе не скажет, как у нас на студиях: чувак, ты тут слажал. Тебе скажут nice, мило то есть. «Может быть, еще один дубль?» И ты попадаешь в атмосферу тепла и в результате начинаешь делать все лучше, чем мог бы.

— Я помню, в твоей книге прочитал, что вокруг любого известного человека образуется как бы кольцо его адептов, поклонников. И чем толще становится эта аура, тем хуже человек слышит то, что происходит за ней. На себя не примериваешь?

— Разумеется.

— Нет желания послушать, что там о тебе говорят?

— Это невозможно. Потому что для этого надо ездить по бескрайней земле и слушать: где, что говорят? На это у тебя уйдет остаток жизни. А на твои занятия времени уже не останется. Поэтому я благодарю всевышнего за то, что круг людей, которые вокруг меня стоят и слушают и, видимо, совпадают со мной в каких-то главных представлениях, достаточно широк. Мне хватает.

— В ноябре этого года был юбилей у твоего товарища Александра Борисовича Градского...

— Я его люблю очень. Это один из самых моих толерантных товарищей. Он просто, мне кажется, в образе. И, конечно, он сейчас его несколько сменил, сделал помягче и пошире. Ну, вспомни его лет 30 назад. Ураган! Деревья валились. Птицы падали с небес. Да. Сашке 70 лет. Ужас какой-то. Ужас. Это много, потому что, вообще говоря, человек не вечен.

— Думаешь об этом? О смерти?

— Ну, об этом и думать не надо. Ты же не думаешь о том, что дважды два — четыре. Ты это просто знаешь.

— Ну а здесь все зависит от того, верим мы в бессмертие души или не верим?

— Верить можно во что угодно. Но мы при этом не знаем ни черта. А вера, конечно, спасение, особенно для не сильно образованных и не очень сильных людей.

— Это мне говорит человек, который написал:

И загадка останется вечной,

Не помогут ученые лбы:

Если знаем — безумно слабы,

Если верим — сильны

бесконечно!

— Вера делает сильнее, безусловно. Есть люди, которые не нуждаются в том, чтобы что-то делало их сильнее, они сильны своими убеждениями. Это тоже можно назвать верой. Верой в какие-то понятия, в какие-то принципы.

— Хорошо. Тогда финальный вопрос. Во что верит Андрей Вадимович Макаревич? Во что или в кого?

— Здорово! Я не готов к такому вопросу. Скажу наивную вещь. Несмотря на то что с годами чем больше я узнаю о человечестве, тем меньше симпатий оно у меня вызывает, я все-таки верю, что если бы весы, на левую чашу которых положить все плохое, содержащееся в человечестве и сделанное им, а на правую — все хорошее, что есть у людей внутри, что сделано их руками или силой духа, то правая чаша перетянет.

Читайте также: Максим Покровский: Меня переживут всего три песни