«Рецидивы тоже лечатся»: онколог рассказала, как определить первые признаки рака у ребенка

Первые признаки рака у ребенка могут распознать внимательные родители. В этом убеждена доктор медицинских наук, профессор, главный научный специалист НПЦ специализированной медицинской помощи детям имени В. Ф. Войно-Ясенецкого Ольга Желудкова. В интервью «Вечерней Москве» один из самых авторитетных в России специалистов по опухолям головного мозга рассказала о том, что может послужить поводом для обращения к детскому онкологу и как в нашу страну попадают новые противораковые препараты.

— Ольга Григорьевна, как можно определить первые признаки рака у ребенка?

— В первую очередь это замечают внимательные родители. Они видят, что с ребенком что-то не так. Появляются симптомы: ухудшение походки, внезапное косоглазие, головная боль и рвота, которые не прекращаются. Наверное, половина родителей в этом случае сразу делает ребенку МРТ. Что касается другой половины, то они идут к врачам. Очень хорошо, когда попадают к специалисту, который знаком с проблемой и тут же реагирует. И неврологи, и офтальмологи при минимальных изменениях могут отправить на МРТ. Сейчас очень современная диагностика. Она позволяет нам поставить диагноз практически в 99 процентах случаев. Магнитно-резонансная томография стала достаточно доступной. Открылось много учреждений, в которых она проводится.

— Вы считаете, современные родители стали внимательнее к здоровью детей?

— Родители все разные. Есть те, которые говорят: «Ну вот, сейчас огород посажу, а потом пойду лечить». А есть те, которые заметили минимальное изменение, например косоглазие, и тут же побежали делать МРТ. Был такой редкий случай, когда мы диагностировали диффузную опухоль ствола размером один сантиметр. Как правило, диагноз ставится, когда опухоль достигает 4–5 сантиметров. Конечно, этот случай связан с родительской внимательностью. Или возьмите опухоль брюшной полости. Кто первым диагноз поставит? В большинстве случаев — мама. Она, купая ребенка, увидит, что у него увеличился живот, и тут же отведет малыша на УЗИ. Это хорошая мама, внимательная мама.

Фото: РИА Новости / Максим Блинов

— Изменилась ли ваша работа во время пандемии?

— Абсолютно нет! Мы все, врачи, переболели, регулярно сдаем тесты. Когда сказали, что у меня коронавирус, я поняла, что контактировала с больными. Но, опасаясь за них, могу сказать, что у нас только двое ребят имели положительный результат теста. Дети переносят болезнь хорошо.

— Правда, что вы экспериментируете с новыми лекарствами, которые еще не применяются в России?

— Есть ряд препаратов, эффективность которых, например, доказана в США при определенном опухолевом процессе. У них препарат уже зарегистрирован, а у нас — нет. Мы прекрасно понимаем, что, имея больного с таким диагнозом, должны лечить его на современном уровне. Точно так же, как во всем мире. В основном это таргетные препараты, таргетная терапия. Мы оформляем документы через Министерство здравоохранения, получаем все необходимые консилиумы, а затем — разрешение на ввоз препарата. Хоть это и длительный, сложный процесс, зато у нас есть возможность применять ту терапию, которая адекватна в конкретном случае.

Например, рецидив медуллобластомы. Пациент получил уже целый ряд вариантов химиотерапии, у него была лучевая терапия, но болезнь прогрессирует. Единственным препаратом, который оказался эффективным при выявленной мутации, является ингибитор сигнального пути. Пациент получает его с великолепным эффектом.

Двадцать лет назад мы страдали от того, что у больного случился рецидив и нет вариантов лечения. Ты находишься в трансе! Ну как это так?! Сейчас есть несколько вариантов. Я могу вам сказать, что полноценно чувствую себя врачом — рецидивы тоже лечатся. Мы должны с ними бороться, они излечимы, если используются определенные варианты. Сейчас в нашей стране великолепная нейрохирургия, опухоли удаляют в том числе и при рецидиве. Это шаг вперед для тех пациентов, которые раньше признавались инкурабельными, которым отказывали в лечении. Если брать опухоли мозга, то большинство из них сейчас лечится, даже рецидивы.

— К вам приезжают родители с детьми со всех регионов? Не хватает местных специалистов?

— Если это стандартная ситуация, то врач и в регионе может разобраться. Но есть нестандартные ситуации, когда сложно принять решение, определить, какая нужна опция. Поэтому такие сложные пациенты направляются на консультацию по определению тактики лечения. Я с удовольствием помогаю. Я почти 30 лет занимаюсь опухолями мозга.

— Были у вас пациенты, которых трудно забыть?

— Несомненно! Вспоминаю случай, когда я приехала в клинику к тяжелейшему больному. При этом накануне я его консультировала, а на следующий день мне звонят родители и говорят, что ребенок в коме. Я приезжаю поздно вечером в больницу. У девочки кровоизлияние в опухоль, в желудочки мозга. Тяжелейшая ситуация. Стоял вопрос: лечить ее или расписаться в том, что это бессмысленно и ребенок все равно умрет. Мое решение было жесткое: пробовать лечить. Со мной онкологи согласились. Хотя нейрохирурги говорили, что все бесперспективно, ребенок погибнет. И что вы думаете?! После первого цикла химиотерапии она пришла в себя, после четырех циклов — приехала ко мне на консультацию и играла на скрипке! В это никто не поверит! Девочка сейчас жива, здорова. Прошло уже лет семь.

— Как вы решили заниматься онкологией?

— Когда мне предложили перейти в онкоцентр (я 15 лет проработала педиатром), моему мужу пообещали, что я буду рано приходить домой (смеется). Но это невыполнимо, потому что очень много ситуаций, которые требовали остаться, подождать, посмотреть, оценить… Вы знаете, стимулом для работы являются выздоровевшие больные. Чем их больше, тем больше мотивация. Боже, какое счастье, когда в день приходят несколько пациентов, которых я вылечила, которые уже здоровы! За это ты готов горы свернуть!

Читайте также: Людям с онкологией важно привиться