Виктор Куллэ: Евгений Евтушенко — поэт настоящий

18 июля исполнилось 90 лет со дня рождения Евгения Евтушенко — поэта-легенды, шестидесятника, самого артистичного среди коллег по цеху. При жизни его обожали и ненавидели, после смерти, которая, как по иронии судьбы, наступила 1 апреля, в день шуток, тоже... Но идут годы, туман рассеивается, и остаются стихи. Они, проступающие через все наносное, были вбиты в вечность еще при его жизни.

...Эффектный, эпатажно-пижонистый в молодости, способный к покаянию за грехи в старости. Такой разный. Для многих он, покрытый сеткой морщин, особенно заметных на фоне яркого пиджака, был так беззащитно искренен в фильмах «Диалоги с Соломоном Волковым», что щемило сердце. В память навсегда врезались порхающие руки Евтушенко и его глаза — подтаявшие и потеплевшие льдинки.

Он смотрел назад и проживал эпизоды жизни заново. Но кто из нас способен стать другим? Путь Жени Гангнуса, начавшись на станции Зима, окончился пять лет назад, на другом континенте, в Оклахоме, и продолжился после смерти — возвращением в Переделкино. Он заставил говорить о себе весь мир и вспоминать себя корешками оставленных томов. Экстремумы его судьбы — круче всех вершин мира: бурная молодость, бесчисленные романы, внедрение в политику, пусть и литературную, отъезд за рубеж, но не в ту блистающую небоскребами Америку, о которой мечтали многие, а в тихую провинцию сродни его родной Зиме, но «попричесаннее».

Для Евтушенко многое завершилось в 1990-е, когда ему не удалось захватить власть в Союзе писателей и стала прошлым та страна, которую он и ругал, и любил. Многие говорили, что его дар завершился раньше, еще чуть ли не в семидесятые, да и сам он поздние свои стихи оценивал критически. Но воздадим должное и этому: Евгений Александрович не растерял другого дара — быть объективным, в первую очередь к себе.

Именно поэтому, возможно, ощущая подступание вечности, он так просто говорил о своих ошибках и просчетах, сожалел о причиненной людям боли, карал себя за слабости. И под обложку собранной им антологии «Строфы века» он собрал и тех, с кем не был близок, и тех, кто сильно не любил его, а то и презирал — того же Иосифа Бродского или Станислава Куняева. Это не может не восхищать. Да и в целом: даже если бы эта антология стала единственным его «детищем», Евтушенко уже был бы достоин памяти и признания.

В его восприятии и людей, и мира было слишком много личностного. Даже достигнув невероятных вершин и мировой славы, оказавшись в самых высоких кругах бомонда, общаясь непринужденно с Кеннеди, Шагалом и Пикассо, любимый прекрасными женщинами, он тем не менее наркотически зависел от чужой любви и похвал. И слава крепко держала его за плечи, а он делал у стихотворений, что вышли в «Библиотеке всемирной литературы», пометки: «читал наизусть Микоян», «было отмечено Пастернаком», «это цитировал Маршак». «Он очень хотел, чтобы его любили!» — скажет бабушка обогретой, а затем покинутой им юной поэтессы Ники Турбиной. «Самоупоен», — отрежет Твардовский. «Женя ничего не стыдится», — рубанет в «Дневнике» Нагибин. Зная или догадываясь о подобных оценках, Евтушенко злился.

Но умел прощать. Отсюда — все: и порой нелепые попытки помогать людям, когда не просили, и жажда похвалы, и слезы. И стихи. В которых, кто бы что ни говорил, так много нового, новаторского, от неожиданных рифм до особых ритмов. И его лирика — откровенная, яркая, увлекающая в пучины страстей и безумств, поющая о теле, сердце и душе… Она навсегда вошла в контекст поэтики ХХ века и живет вне его — пока люди любят, они будут читать Евтушенко… Кстати, люди в его стихах нередко лучше, чем они бывают на самом деле. Может быть, это и есть ключ к секрету манкости его стихов? О Евгении Евтушенко мы попросили рассказать поэта и литератора Виктора Куллэ.

— Виктор Альфредович, вы из разных «лагерей» поэты, но...

— Отношения с Бродским детерминировали мои отношения с Евтушенко. Но однажды мы с Женей Рейном были в долгой поездке по Сибири и заехали на ту самую станцию Зима, где был Музей Евтушенко.

Я поначалу язвил, болтал что-то вроде: «Ха-ха-ха, ха-ха-ха, мы в гостях у Евтуха» — и как-то глумился над тем, что в музее этом, памятнике тщеславию, не было ничего, кроме фотографий, на которых Женя был то с Мэрилин Монро, то с Жаклин Кеннеди или с Гагариным или читал стихи пингвинам и что-то в этом роде. А потом вдруг осекся и сам у себя спросил: а ты кто такой, зачем ты пришел сюда, да есть ли у тебя повод для глумления? И в итоге я прочел наизусть одно из его стихотворений. Каким-то образом факт явления двух бродсковедов в святая святых Евтушенко быстро стал известен, и при встрече он вдруг сказал мне очень просто: «Спасибо, Вить, не ожидал…»

А потом случился еще один эпизод, который я забыть не могу. Евтушенко уже потерял ногу, а тут умер Эрнст Неизвестный, и было решено устроить вечер его памяти. Пришло человек пять, не более, и тут каким-то образом «пришкондыбал» Евтушенко. И он мигом, наверное, как-то через соцсети, не знаю, но собрал полный зал народу! Это было невероятно и незабываемо.

— Каким он был, Евгений Александрович?

— Все они, шестидесятники, были Богом в голову поцелованы, отчего и очень талантливы. Но любой поэт априори — фигура трагическая... Что бы ни говорили, он был человеком поступка и колоссальных противоречий. И, безусловно, настоящим поэтом. Он и Вознесенский, не лишенные в отличие от Ахмадулиной и Окуджавы права бывать за границей, ездили всюду как полпреды нашей культуры. Сказав что-то не то, Евтушенко защитился от опалы, написав «Казанский университет», как Вознесенский защитился «Лонжюмо». Но многих вещей он просто не понимал. Простой пример: пытаясь вызволить арестованную у него на таможне литературу, привезенную из Америки, Евтушенко прямо из аэропортовского автомата звонил первому заместителю председателя КГБ СССР генералу Бобкову. И что мог он после этого говорить о советской власти? Человек, способный на такое, сам и был — советская власть…

— Скажите, а где исток его конфликта с Бродским? Различные версии известны, но...

— Иосиф отбыл в эмиграцию, а родители его были тут, фактически в заложниках, хотя он каждый день к ним прозванивался. Женя приехал в Америку и предложил Бродскому помочь наладить отношения с отделом культуры советского посольства, что Бродским было воспринято как оскорбление, ведь по сути это походило на торговлю его родителями... Но я уверен, что Евтушенко хотел как лучше! В его жизни так бывало не раз.

— Он переживал эту «войну»?

— Я лично видел, как, узнав, что Бродский вышел из состава Американской академии поэзии после принятия туда Евтушенко, Евгений Александрович, сидящий в кафе в окружении каких-то людей, которых он вечно поил, плакал и спрашивал: «За что он со мной так?»

— А если сказать о Евтушенко и его значении коротко?

— Это был настоящий поэт. И вся история его жизни — практически идеальный образец того, как поэт может подвергаться всем искусам века.

…Когда-то Евгений Александрович, автор стихотворения «Стеклянный человек», благодаря музыке Андрея Петрова ставшего песней, попросил спеть ее на его панихиде известного исполнителя Сергея Никитина. И он волю Евтушенко исполнил. Перечитывая эти строки, ощущаешь бегущий по коже холодок:

Тот, кто с хрустальной душой,

Тот наказан расплатой большой.

Остаются лишь крошки стекла —

Жизнь прошла…

Стихотворение-боль, ответ на массу искренних слез и слов, не услышанных им на панихиде, но предчувствованных. В юбилейный день грех его не перечесть, как и другие стихи Евтушенко, понимая: время идет, а другого такого поэта нет. И нет, остались не крошки стекла, а Он и его стихи.

СПРАВКА

Творческое наследие Евгения Евтушенко велико. Он автор 20 поэм, 65 стихотворных сборников, трех романов и двух повестей. Его собрание сочинений в 8 томах было выпущено в России в 2002 году. Собрал антологию «Строфы века». Сам Евтушенко назвал любимой из написанных им поэм поэму «Голубь в Сантьяго», которая, по его утверждению, спасла от самоубийства более 300 человек в разных странах.

ДОСЬЕ

Евгений Евтушенко — русский советский и российский поэт, а также прозаик, режиссер, сценарист, публицист, чтец-оратор и актер. Был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. С 1986 по 1991 год был секретарем правления Союза писателей СССР. С декабря 1991 года — секретарь правления Содружества писательских союзов. С 1989 года — сопредседатель ассоциации «Апрель».