Наталья Рожкова: Наверное, я просто «белая ворона»...

На сцену выйдет и актриса Наталья Рожкова. У нее масса поклонников; она — лауреат огромного количества конкурсов и с ее-то голосом могла покорить эстрадный Олимп, но слава никогда не была ее самоцелью. «У меня есть сердце», — пела в фильме «Ликвидация» ее героиня. А если есть сердце, оно болит... О чем оно болит у нее, актриса и певица рассказала «ВМ».

Перед встречей вычитываю в сети, что Рожкова чуть не стала клоунессой. Пока усаживаемся пить кофе, сразу и спрашиваю об этом.

НЕ ПЕВИЦА, НЕ АКТРИСА

— Наталья, а правда, что вы учились на клоунессу? Если так, фантастический коктейль получается: актриса, певица, клоун...

— Это в интернете написано? Все-таки нет. Но студенткой Киевского эстрадно-циркового училища была, только училась на эстрадном отделении. Конечно, жонглировать нас тоже учили, да и кувыркаться я умела.

— А петь когда решили?

— Да я всегда пела... Года в четыре, мне мама рассказывала, на всю улицу голосила «Парней так много холостых...» А потом в какой-то передаче услышала голос Людмилы Звездогляд, ныне, увы, почти совсем забытой. Было сказано, что она окончила эстрадно-цирковое училище в Киеве. И я ринулась туда поступать! Папа расстроился: она будет на подпевках у Магомаева?! Ему казалось, в эстраде есть что-то ужасное, а то и порочное.

Только потом уже, когда я стала лауреатом каких-то конкурсов и когда его знакомые по гаражу говорили — вот, видели дочь твою по телевизору, — был доволен.

— Судя по всему, к сцене он отношения не имел...

— Нет, он был авиационным техником, так что детство мое — это бесконечные военные городки. Украина, Камень-на-Оби, Польша...

Папы нет уже. А сейчас мне как-то очень хорошо от того, что восстанавливается армия. На параде смотрела в небо, летят самолеты — думаю, ох, папа, видел бы ты! Вот бы порадовался!

— Готовясь к встрече, слушала ваши песни. Сколько же у вас… голосов? От звонкого колокольчика и чистого бархата в романсах — до разудалого, шансонного варианта, «с трещинкой». А есть еще голос-надрыв... Откуда все это берется?

— Не знаю, если честно. Просто найти голос в песне — процесс непростой. Кто его знает, как срабатывает этот механизм...

Ты просто понимаешь в какой-то момент, что эту конкретную песню нужно петь так — и никак иначе. Они должны встретиться — песня и голос, подойти друг другу.

— Воедино слиться?

— Наверное, так. Вот, скажем, изучая иностранный язык, вы обязательно слушаете записи носителей языка и пытаетесь сначала копировать произношение. Изменишь его — изменится и речь, а то и смысл.

Примерно то же самое происходит, мне кажется, когда ты с песней знакомишься... У настоящих песен есть вкус и аромат, я их чувствую — голосом, нутром. «В парке Чаир» — помните? Перезвон хрустальный. Как объяснить вкус? Только чувствовать…

— Есть понятие «ваших» песен — и «не ваших»? Вот недавно в репертуаре у вас появились песни Клавдии Шульженко. Они — ваши?

— Какие пою, все — мои! А уж песни Клавдии Ивановны...

Вот странное дело: эти наивные, с простенькими словами песни, что сейчас перешли в категорию ретро, трогают за душу так, как мало какие из современных. В ее «Давай закурим» важно все — и ее интонации, и особое произношение звуков. Правильно исполненная песня не отпускает.

— Кто вы в большей степени — актриса или певица?

— Нечто смешанное, судя по всему. Или и то, и другое, взятое по отдельности. Честно сказать, актеры меня не очень-то воспринимают как актрису, тем более что ролей, по-настоящему драматических, типа Нины Заречной, у меня и правда нет. Ну а певцы не видят во мне певицы, поскольку я актриса, хотя все мои герои — поющие. Выходит, я где-то посередке. Так и живем.

ТЕАТР С ЛАДОШКУ

— Но все-таки место вашей постоянной «прописки» ныне — театр Юрия Погребничко «Около дома Станиславского». Как вы там оказались?

—  Знаете, моя эстрадная жизнь, в общем-то, складывалась хорошо. Жила вроде себе в удовольствие, песенки пользовались успехом, получала разные дипломы. Кажется, чего еще? Но внутри росло какое-то смутное неудовольствие...

Я тосковала по чему-то другому, более глубокому. Искала это нечто, писала легкие стихи. А потом вдруг написались другие — плачи. Попросила композитора Глеба Мая написать для них музыку. Так вышла вторая пластинка, «День первый» — уже на несколько иную аудиторию, более узкую. И тут мне позвонила Лиля, жена Юрия Погребничко — мы с ней учились вместе, и предложила — Наташ, а не хочешь спеть у нас в «Трех сестрах»? Я спела. А когда увидела, что и как происходит у Погребничко, начала в этом театре… застревать. Так и осталась. Поняла, что это — мое.

— Что же вас так зацепило?

— Там другая атмосфера. Качественно. Я страдала от легкомыслия, а тут получила что-то совсем другое. Вот мы говорили про ретропесни — наивные, но сердцем написанные. Их петь — одно удовольствие.

А у Погребничко...

Думаю, человеку комфортно только тогда, когда он нашел свое пространство. Я свое пространство нашла в его театре.

Есть вещи, на которые можно смотреть до бесконечности — вода и огонь, шелестящая листва, другой берег реки. Так в Ереване я неотрывно смотрела когда-то на Арарат. Именно эти впечатления и составляют нас… Но мудрить с восприятием не стоит. Не надо пытаться объяснить то, что объяснять не надо — прими сердцем, и будет хорошо.

— Настоящее искусство не нуждается в объяснении?

— Ну, наверное да. Во всяком случае у Юрия Николаевича — так. Вот ставил он «Молитву клоунов» — дивный спектакль по Чехову. Написал сценарий, который был собран из кусочков разных чеховских пьес, и каждый переливался — из одного в другой. Те, кто понимали, откуда взяты эти кусочки, были готовы к восприятию предложенного, считывали единую ткань спектакля и были в восторге. А пытаться объяснить детали… Разве возможно?

—  После того как вы работали в Театре эстрады, в «Лужниках», на крупных площадках и стадионах, не смутил театр размером с ладошку? Он прекрасный, но ведь камерное дитя…

— Камерность театра — это особая история. Зрители приходят к нам сдать какие-то свои эмоции и получить эмоции другие. Их настроение я могу почувствовать еще до спектакля. Стоишь за кулисами, слушаешь легкий шум и вдруг понимаешь — какие они сегодня, зрители.

— Восемь рядов всего. Рукой дотянуться до каждого можно…

— Помните, в «Сталкере» камера бежит над водой? А в воде — чего только нет, от обрывков какого-то мусора до икон.

Я уловила в театре это. Мне в работе с Погребничко важно это состояние, когда нет никакого смысла детально разбирать, что именно хотел сказать режиссер, поместив сюда обрывок, деталь, а туда — нечто большее. У нас люди приходят на один и тот же спектакль по несколько раз, и хотя в нем ничего не поменялось, каждый раз считывают и видят разное.

У Погребничко есть свой метод и способ. Мы совпали.

— Метод Погребничко… В чем он?

— Я могу дать лишь свою версию, то, как я понимаю его театр. Актер у Погребничко — инструмент, работающий в пространстве, здесь и сейчас.

Он и зал — это сумма неслучайного. Есть рисунок, по которому актер двигается по сцене, осознавая себя в присутствии зрителей.

Текст возникает из паузы. Между словом и действием есть маленький люфт, дающий энергию жеста...

Вот представьте, например: когда мы едем на машине, за окном мелькают люди, пейзажи, дорожные столбы и знаки, что-то еще. А в памяти остаются общее впечатление и только самые существенные вещи.

Вот так, наверное, я бы «перевела» его способ. Я непонятно объясняю?

— Наверное, есть вещи, которые словами вообще объяснить невозможно.

— Вот, знаю! Смотреть спектакли, поставленные в «Около», — это как… чистить лук! Кто-то снимет одну шкурку, внешнюю кожицу. Кто-то — следующий слой. А кто-то — пять слоев. Каждый видит свою картинку. Но главное — зритель видит спектакль настолько глубоко, насколько готов видеть его в конкретный момент. У Юрия Николаевича не надо сводить вместе детали.

Сами сведутся. И все объяснят.

— В потрясающем спектакле «Перед киносеансом», в котором заняты вы, точно «шкурок» много. А вы его как понимаете? Ведь кто-то его смотрит и смеется, а кто-то плачет…

— Все герои там проживают жизни, выкладываясь полностью. Но их время — лишь до третьего звонка. Потом все заканчивается: начинается сеанс, иначе говоря — жизнь.

Уже без них. Чтобы эта жизнь началась, они должны были сделать все, что могли. Как-то так. Может, вы иначе воспримете.

— Кроме театра, вы сейчас работаете где-то?

— Время от времени снимаюсь. После «Ликвидации» меня стали приглашать выступить с концертной программой.

Предложения разные, иногда для меня не очень интересные. Но надо зарабатывать, все мы люди. Слава богу, нынешняя моя ретропрограмма зрителям нравится. Они удивительно реагируют на ретро!

— Как вы думаете, почему сейчас у многих тоска по старым временам? И ретропесни в фаворе.

— Так ведь то было — живое! И написаны они сердцем. Мы оторвались от нормального, размеренного мира. Я в ужас прихожу от промзон. Понимаю, что кто-то должен там работать, стоять у станка, и думаю — как же они там? Я бы там не смогла, это не мое пространство. Знаете, я недавно вдруг как-то очень четко поняла, в чем смысл деревенского сидения на лавочке. Он не в сплетнях и не в семечках.

Просто ты сидишь, а мимо бежит ребятня, старик прошел, телега проехала, девушка с коромыслом проплыла… Смотришь на эти простые картины и имеешь возможность наблюдать течение жизни — размеренное, с достоинством текущее. А что мы видим в нашем ритме? Вот и песни ретро — они оттуда же. Незатейливые «Ландыши». «Белая Ночь». «В парке Чаир».

31 марта 2016 года. Наталья Рожкова стала гостем Клуба пресс-секретарей, заседания которого проходят в редакции «Вечерней Москвы» / Фото: Игорь Ивандиков, «Вечерняя Москва»

ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУ… К СЕБЕ

— Вы — человек творческий, яркий. И без снобизма. Вы настолько требовательны к себе?

— Ну... Как вам сказать... Однажды, например, я поняла, что многих раздражаю. У меня иногда на лице написано совсем не то, что происходит внутри, и это «не то» неправильно «считывают». Как-то ехала в автобусе, посмотрела в стекло — а отражаюсь не я.

Будто чужое лицо какое-то.

Расстроилась. Да, я себе предъявляю счет. Счета. И надо бы уже принять себя такой, какая есть, но не получается.

— Не сердитесь на вопрос: может быть, этот диссонанс оттого, что вы себя внутренне ощущаете на какой-то иной возраст?

— Да лет 25–28 мне! Честно! Так и не повзрослела. И как этого другие не замечают?

— Что вас тревожит — не как актрису, поющую чудесные песни, а просто — как женщину?

— Да то же, что и всех нормальных людей, я думаю. Я двадцать пять лет жила на Украине, училась, вышла замуж, столько друзей и родственников там, а теперь!.. Как чужие. Не понимаю… И болит это страшно. А в последнее время часто думаю о маме. Когда ее не стало, я так остро поняла, какими мелочными и глупыми были мои обиды и даже претензии к ней… Вообще это очень тяжелая история — поколенческие взаимоотношения, отношения отцов и детей. Я думаю, наших детей очень мучает то, что они вынуждены чувствовать себя нам обязанными.

Это создает массу проблем, хотя ближе-то никого нет. Когда не стало мамы, только дочка мне очень помогла. Это непередаваемое чувство — когда тебя поддерживает твой выросший ребенок. А я вечно — то скажу что-то не так, то сделаю так, как ей не нужно. Зачем? Хотели как лучше, а вышло как всегда... Ругаю себя потом и за это тоже. Хотя, конечно, люблю себя и пожалеть, и оправдать. Но с годами стала как-то честнее к себе относиться. Начинаю понимать: ну, хорошо, с твоей точки зрения — тебя обидели. А с другой точки зрении не права-то — ты! Люди-то все — разные, с разным «рисунком», и куда и зачем ты лезешь?

— Оправдывать все себя любят. Но мне кажется, вы себя не ругаете, а просто препарируете.

— Я не только других, я саму себя часто раздражаю. Тем, что обожаю наступить на старые грабли. Что терпения во мне нет. Иногда рубану с плеча, ляпну что-то, потом думаю: Наташа, да что ты?! Кто тебя толкал под локоть? Наверное, многое в моей жизни пошло не так, как могло бы, потому, что я какая-то ворона…

— Сразу ваша песня «Белая ворона» вспомнилась. Там такие слова: «Нерадивая, гордая, смелая…» Она белая была.

— Белая… Эта песня для меня была и остается особой историей. Ничего во мне особого не было и нет, но я все время себя ощущала белой вороной.

Правда! Я все время шла по чувствам, понимаете? А в нашей профессии это путь к провалу. Связи налаживать не умела никогда. В компании окажусь — вроде все мне и рады, а я как-то не вписываюсь, что ли… Или у меня внутреннее такое впечатление складывалось. В свое время много ездила с киношниками на всякие фестивали. И внешне все гладко вроде — сидели, смеялись, я анекдоты могла травить весь вечер под общий хохот. А все равно ощущала себя как-то отдельно от всех.

— Может, вы просто не вписываетесь в наше время со своим желанием петь непростые песни, искать сложное?

— Ну как не вписываюсь… Ничего такого во мне нет. Может, разве что, я одиночка… Люблю одиночество — при том, что невероятно люблю своих близких. Для меня, скажем, в Сергиев Посад поехать, в лавру, с кем-то — это одно, а самой по себе — совсем другое.

— А что на вас произвело самое сильное впечатление за последнее время?

— Вот, к стыду своему, совсем недавно лишь открыла для себя Шмелева. Читала его и плакала. Но это нормальная реакция, мне кажется. Раньше я что читала? Фантастику, детективы. А теперь — все, это — не идет. Ведь впечатления от прочитанного или увиденного — это как еда. Наелся — и чувствуешь себя или хорошо, или плохо. Теперь есть потребность в «твердой», настоящей пище. И книги читаешь другие, и не все без разбора смотришь. Времени мало, не хочется «травиться» ерундой. Как и интернет для меня — пятнадцать минут, и я будто отравилась. Да я в него и не захожу, только по необходимости. Ну а время наше... Какое есть. А вот как мы его расходуем? Я в первую очередь про себя! Для меня даже простые телефонные разговоры это проблема — физически чувствую: время идет, а все — ни о чем.

— Так, сколько я у вас времени отняла?!

А вот тут — зря вы. Мы бежим все. А выговориться — тоже нужно…

СПРАВКА

Наталья Владимировна Рожкова родилась 6 марта 1954 года, окончила Харьковское музыкальное училище по классу скрипки, затем работала учителем музыки.

Окончила Киевское эстрадно-цирковое училище. Была солисткой Киевского театра эстрады, с 1985 года — актриса Киевского мюзик-холла, с 1989 года — худрук театра песни «Черный Арлекин». Выпустила музальбомы «Как нарисовать птицу» и «День первый». Под именем Наташа Рожкова стала популярна в 80-х годах как исполнительница жанровых песен («Песенка клоуна», «Маленький гном»).

Одерживала победы на международных и всесоюзных конкурсах, затем выступала с драматическими песнями. С 1991 года — актриса театра «Около дома Станиславского». Заслуженная артистка РФ.