Сделано с умом. Кулибины готовы превратить столицу в город мечты

В прошлом году Роспатент зарегистрировал 8834 московские заявки на изобретения. О том, много это или мало, нужны ли стране Левши и за кем нынче охотятся тролли, «ВМ» рассказал председатель Мосгорсовета Всероссийского общества изобретателей и рационализаторов (ВОИР), президент Московского международного салона изобретений и инновационных технологий «Архимед» Дмитрий Зезюлин.

— Дмитрий Иванович, давайте начнем от печки. А зачем вообще стране изобретатели?

— Все вещи, которые нас окружают, начиная от лампочек и заканчивая космической техникой, создали когда-то именно они.

— У нас есть дешевый Китай, можно там лампочки покупать…

— И в итоге все, что нас окружает, будут продавать нам другие? В нормально развитых странах из 100% патентных заявок 90% подаются промышленными предприятиями. У нас это соотношение диаметрально противоположное. Да, многие крупные корпорации, такие как РЖД, Роскосмос, Газпром и т. д., изобретательством занимаются серьезно, это активизирует экспорт, приносит существенную прибыль, эти предприятия лидеры нашей экономики. Но 10% — это ничтожно мало. О каком росте промышленности и экономики может идти речь, если предприятия, даже имеющие средства, абсолютно не занимаются развитием изобретательской, рационализаторской и лицензионной деятельности? Буквально вчера разговаривал с одним директором, он говорит: я 3% рынка держу, мне хватает.

И совершенно не задумывается, что конкуренты не дремлют, и завтра будет 2%, а потом и вовсе 0. А тут еще появилась новая напасть — так называемые патентные тролли. Фирмы, которые вынюхивают, кто что изобрел, патентуют это быстрее изобретателей и потом предъявляют тем иски. Причем все чаще в их роли выступают крупные компании, которые таким образом блокируют развитие конкурентов. И среди них все больше зарубежных. Из 40 тысяч заявок, поданных в прошлом году в Роспатент, 16 тысяч — иностранные. Мы посмотрели, что там. Ладно бы телевизоры, холодильники и компьютеры, с которыми у нас не очень хорошо. Но они патентуют биоматериалы, в которых Россия традиционно сильна, космическую технику, технологии металловедения, строительные конструкции, то есть то, в чем мы им реально составляем конкуренцию на нашем же рынке. Запретить нельзя — все по закону. Так что единственный выход — самим проявлять активность.

— С отсутствием понимания ясно, а что еще мешает нам выбиться в лидеры инноваций? Мы же где-то на 20-м месте сейчас по этому показателю?

— Да, по коэффициенту изобретательской активности, который привязан к количеству патентов на 10 тысяч населения, мы именно там. В 13 раз отстаем от Южной Кореи, впереди России — Финляндия, Нидерланды, Дания, Австрия, Норвегия, Австралия, КНДР... А если посмотреть на более объективный коэффициент, который привязан к международному патентованию, то выяснится, что от Южной Кореи мы отстаем уже не в 13 раз, а более чем в 100! Что касается других помех, то тут и слабый промышленный парк (многие изобретения собираются в том же Китае — там оборудование новее), и отсутствие должной заинтересованности со стороны государства. Если посмотреть историю изобретательства в стране, то стимулировало его всегда государство. Первую электрическую конку заказало правительство, потом были самолеты, танки, космические корабли, кибернетика, ЭВМ… Во всем этом и многом другом была государственная заинтересованность.

Кстати, за границей так же: в основе всех больших тягловых прорывных проектов (космос, судостроение, автомобилестроение) все-таки лежат государственные корпорации. Или взять, например, Шанхай — я был там лет 20 назад, это был грязный депрессивный город. А потом появилась программа развития интеллектуальной собственности, в которой было и побуждение к изобретательской активности, и обучение рационализаторов, и много чего еще.

В итоге за пять лет количество внедренных патентов там выросло в 3,5 раза, следом рос промышленный оборот, число товарных знаков, брендов… То есть рост патентной и изобретательской активности дал сильнейший толчок промышленности. Но изначально государство создало для этого благоприятные условия.

— А что может сделать в этом смысле отдельно взятый мегаполис?

— Очень многое. Взять Москву. Несколько лет назад мэрия и Роспатент заключили соглашение о развитии рационализаторской и изобретательской деятельности в городе. Начали с ликбеза — обучали специалистов, инженеровазам. За два года (2013–2014) учебу прошли 1150 человек. Параллельно занимались подъемом имиджа изобретателя, учредили звание «Почетный изобретатель Москвы», возродили тематический журнал, начали вести телепередачу, организовали конкурсы на лучшее изобретение… В итоге на международном салоне «Архимед» столичная экспозиция стала самой лучшей: из представленных там 250–300 московских проектов внедрялось ежегодно больше 80, на зарубежных выставках — в США, Японии, Южной Корее, Тайване, Гонконге — наша экспозиция брала самые сильные призы...

К 2015 году Москва подала в Роспатент 12 681 заявку — активность наших Кулибиных выросла за это время на 72,7%! Но потом концепция поменялась, в Департамент науки пришло новое руководство, которое говорило нам, что все это ерунда, город не должен никому помогать, а нужно просто создать условия для развития промышленности и науки, и все, что нужно Москве, — это ГУПы, технопарки и кластеры.

Предложения МГО ВОИР и Роспатента по ведению дальнейшей работы в этой сфере в Москве были отклонены, и итог не заставил себя ждать: в 2016 году патентная активность снизилась на 31,4%, до 8834 заявок, а бюджет города недополучил миллиарды рублей. Все почему-то забывают, что чем богаче предприятие инновационного комплекса, тем богаче и город, которому оно платит налоги. В феврале этого года в департамент пришел новый руководитель, который, по-моему, мыслит более конструктивно, так что, может, нас все же услышат… К слову, мы нигде не говорим: «дайте», мы говорим, что именно готовы сделать для города, какие начинания предлагаем реализовать. С декабря по март в Мосгордуме шли слушания, инициированные изобретательским сообществом, в итоге депутаты (единогласно!) приняли резолюцию с конкретными предложениями, которую направили во все ключевые департаменты и городские структуры. Вот, ждем реакции…

— А что, помимо ликбеза, ВОИР может предложить москвичам?

— Да массу всего! Знаете, когда я слышу, что нужно закупать для нужд города 5% инновационной продукции, я всегда удивляюсь. А на 95%, значит, будем закупать старье? Ведь если повернуться лицом к изобретательскому сообществу (под которым, кстати, я подразумеваю не одиночек, стоящих с протянутой рукой, а действующих и будущих лидеров российского и мирового рынка), в наших аптеках будут дешевые отечественные лекарства, дороги покроет отличный асфальт, по ним будет ездить экологически чистый транспорт, а счета за «коммуналку» перестанут пугать своими суммами.

— Так уж и перестанут...

— Конечно. Ведь есть масса вариантов для экономии. Взять хотя бы потери тепла. Лет 10 назад у нас на одном московском заводе создали бактерию, которая ест окалину, ржавчину в трубах и накипь в батареях. Идея какая? Закачиваем в отопительную систему воду с этой бактерией, она очищает трубы и батареи изнутри, их пропускная способность увеличивается, и в итоге потребитель не падает в обморок от платежек. Или фонари с датчиками движения (молодые ребята придумали, между прочим): там свет включается по мере приближения к ним машины, едущей по пустой ночной трассе. Машин на улице нет — свет не горит. Экономия сумасшедшая.

Да и других изобретений хватает. Например, городская гидрометеостанция, дающая точнейшие прогнозы. Или двигатель, работающий только на сжатом воздухе. В прошлом году горно-химический комбинат показал никелевую батарейку, которая не садится в течение 60 лет! Или сканеры, о которых мы прожужжали все уши. Обнаруживают любые вещества, не свойственные воздушной среде метро, — наркотики, взрывчатые вещества. Ставишь детекторы рядом с турникетами, они улавливают колебания воздуха от проходящих людей и выдают результат на экраны службы безопасности. Есть отличные мини-экскаваторы. Очки, которые могут снимать утомление с глаз, а могут их, наоборот, тренировать. А мелочовка? Например, у одного школьника бабушка забывала пить лекарства, так он сделал для нее робота-таблеточника: в нужное время тот говорит ей: «Бабушка, выпей лекарство» — и выдвигает руку с нужной таблеткой… Кстати, раньше мы выезжали на зарубежные выставки и смеялись: мы везем космические технологии, а там показывают порошок для мытья пола, сантехнические штуки какие-то… А потом начали понимать: там изобретатели создают то, что нужно городу и человеку, и эти вещи расхватывают как горячие пирожки.

В итоге наши тоже стали это все создавать. Но, не находя поддержки на просторах Родины, многие уезжают за рубеж. Сотни тысяч наших талантливых изобретателей работают на ведущие зарубежные компании. Мне кажется, нужно наконец остановить этот исход.

МНЕНИЕ

Алексей Тебекин, доктор технических и экономических наук, профессор МГИМО:

— Когда-то министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии Ахмед Ямани, поучаствовавший в обвале мирового рынка в 1970-е, сказал: «Каменный век закончился не потому, что закончились камни». Так и век углеводородов закончится не потому, что закончится нефть Земли. Интеллектуальная составляющая выходит на первый план. Исследования, которые ведутся с 2000 года, показали, что инновационная активность предприятий в России составляет сейчас 10%, то есть 90% предприятий никаких шагов в этом плане не делают, более того, с 2010 года средний рост темпа этой активности равен нулю. А если взять перерабатывающие производства, то там ситуация такая, что для того чтобы все предприятия страны стали инновационно активными, нам понадобится 18 веков! Интеллектуальная активность должна быть выше критической массы, а это как минимум 30%, а не 10, как сейчас. Что тут может сделать государство? Многое.

Например, создать механизмы стимулирования. Взять хотя бы госзаказ — 95% таких заказов сейчас с точки зрения конкуренции (об этом и руководитель ФАС на недавнем «Парламентском часе» говорил) — это фикция. Можно применить старый советский и нынешний зарубежный опыт, когда конкурс распределяется между двумя и более предприятиями, между которыми после этого моментально появляется конкуренция. Ведь единственный победитель, становясь монополистом, часто теряет стимулы к дальнейшей активности. А когда «избранных» несколько, они, не используя чужие технологические наработки, все время наращивают свои. В итоге результатов интеллектуальной собственности больше у всех, люди выходят на международный рынок, а благосостояние страны растет.

Елена Цыбина, руководитель службы интеллектуальной собственности АО «Государственный завод «Пульсар»:

— Более 80% нашей продукции — это оборонка. В госконтрактах, когда оговариваются вопросы изобретательства, нам пишут: «Вознаграждение выплачивает предприятие». То есть права на ИС принадлежат государству, а платить за изобретения нам. Возникает вопрос — зачем платить, если можно этого не делать? Получается, в массе случаев предприятие уже лишено заинтересованности в активном повышении патентования, и интересы изобретательства, а значит, и страны, просто сводятся на нет. Хотелось бы ликвидировать это противоречие.

Анатолий Беляков, завлабораторией покрытий и ремонтных технологий Всероссийского теплотехнического института:

— У меня лично около 55 изобретений, я включился в патентную работу еще студентом, первый патент получил в 1973 году (правда, узнал о нем лишь три года назад — он был закрытый). И могу сказать, что хорошая, подробная, на уровне мировых стандартов, работа в стране ведется давно. И если раньше заявителю нужно было собрать большое количество документов (в том числе и аналитических), убедить патентного эксперта в том, что это техническое решение, которое еще никем не создавалось, и так далее, а у патентного ведомства было при этом явное желание отправить вас подальше, то сейчас все сильно упростилось. Можно в самых разных формах подавать эти патентные решения. Так что, думаю, мы серьезно продвинулись в этом вопросе.

Виктор Cолдатенков, гендиректор НПО «Геофизика»:

— Существует серьезный разрыв между стоимостью любого уровня интеллектуальной собственности (ИС) и объемом средств, необходимых для ее стартового запуска в оборот. Помочь в преодолении разрыва могут либо государство, либо фондовый рынок, либо их объединенные усилия. Мировой рынок ценных бумаг и денежных инструментов — это более 1 квадриллиона долларов, и 30% активов — это ИС . На нашем фондовом рынке 95% активов — сырьевые ресурсы. Получатся при таком раскладе инновации? Нет.

А ведь можно действовать даже на уровне Москвы. Например, собрать 200–300 объектов ИС , имеющих перспективу продвижения на рынке реальной продукции, оценить их и, с привлечением банков, выпустить под них ценные бумаги — под гарантии правительства города. Мы получим ценные бумаги, отдадим банкам или Москве за 70–80% номинальной стоимости и обретем тот самый стартовый капитал, который запустит эту ИС в оборот, не отвлекая собственные ресурсы.