[i]Редко бывает, что музыкальные события планируешь себе на год. Ну, Пасхальный фестиваль. Ну, бывает, Конкурс Чайковского. «Декабрьские вечера», конечно. Премьеры Большого театра и «Геликона». Гастроли Мариинки. Обязательно – концерты Михаила Плетнева, тем более что в последние годы он добавляет им масштаба.Например, в 2004 году сыграл цикл «Шопениана» (посвятил памяти своего педагога по ЦМШ Евгения Тимакина). Теперь вот – «Бетховенские Академии»: в сезоне 2005/06 исполняет в зале «Оркестрион» все бетховенские симфонии (как дирижер) и Концерты (как пианист).Здесь, в «Оркестрионе», мы и встретились с его первым педагогом Кирой Александровной Шашкиной, человеком чрезвычайной скромности, неизменно предпочитающей оставаться в тени и не дающей никаких интервью.[/i][b]– Кира Александровна, все-таки, мне кажется, ваша встреча с Михаилом Плетневым когда-то была неслучайна. С какого возраста вы стали с ним заниматься?[/b]– Ему было 7 лет, он поступил в первый класс Казанской спецшколы.[b]– Но родился же он в Архангельске?[/b]– Да, но потом они жили в Саратове, а потом его папа работал в Казанской консерватории. Замечательнейший музыкант, великолепный человек, удивительный.[b]– А мама пианистка?[/b]– Да, Ольга Дмитриевна работала концертмейстером в консерватории.[b]– Когда вам его привели, какое впечатление он произвел?[/b]– Я его знала дошкольником. У Плетневых не было квартиры, они жили в консерваторском классе. И маленький Миша все время крутился среди музыкантов.[b]– А правда, что на вступительном экзамене в музыкальную школу он играл на балалайке?[/b]– Он вообще-то играл на многих инструментах. В частности, на баяне. А вот на рояле не играл. Рояля у Плетневых просто не было.[b]– А на скрипке? Есть фотография, где он со скрипкой.[/b]– Да у них много домашних фотографий, с дудочками со всякими. Я считаю, если бы родители дали ему в руки скрипку, он был бы гениальным скрипачом. Но родители выбрали фортепиано.[b]– Ольга Дмитриевна, конечно, следила за вашими занятиями?[/b]– Она никогда не вмешивалась.[b]– Кира Александровна, но вы, наверное, сразу увидели в Мише что-то особенное?[/b]– У него был потрясающий слух. Огромнейшая тяга к музыке, удивительные способности к композиции. Море фантазии – он все время сочинял! Все время приносил что-то новое, показывал. Он учился по композиции у Альберта Семеновича Лемана…[b]– Но это уже много позже, в Московской консерватории…[/b]– Нет, ведь до Москвы Альберт Семенович преподавал у нас в Казани. Я училась у него как пианистка.[b]– Он еще и фортепиано преподавал?[/b]– Он же пианист, он же окончил Ленинградскую консерваторию у Голубовской и Нильсена, а по композиции – у Шостаковича. И в Казани мы все варились в одном котле – пианисты и композиторы… Леман сам был из Вольска, он поволжский немец, хлебнул в этой жизни, как и Керер, и Рихтер. Но по духу он был, конечно, петербуржец… И в Москве Миша-то поэтому, по старой памяти, и пошел к нему в класс как композитор.[b]– Вернемся чуть назад. Из Казани Плетнев переехал в Москву сначала в Центральную музыкальную школу, к Евгению Михайловичу Тимакину. А вы?[/b]– Конечно, я приезжала и слушала его. Он ЦМШ окончил на год раньше. В Казани 6 лет учился, потом в московской ЦМШ 4 года. И он настолько был готов к работе с Тимакиным в ЦМШ, что ему не приходилось перестраиваться. Так же как потом в композиторском классе у Лемана в Московской консерватории. Процесс просто пошел дальше.[b]– А как пианист он в консерватории учился у Якова Флиера. И Флиер говорил, что один урок с Плетневым для него – все равно что самому два сольных концерта отыграть. Такой был трудный ученик?[/b]– Для меня он никогда не был трудным. Мы всегда настолько любили друг друга! И всегда настолько искренне друг к другу относились, что для меня трудности другие – научить хорошо играть.Хотя отношения очень тонкие. Но вообще, конечно, чем талантливее человек, тем он сложнее.[b]– А мне кажется, что Плетнев просто ужасный нелюдим.[/b]– Ничего подобного! Он удивительно чуткий, нежный человек. Его внешняя нелюдимость идет от того, что он просто отгораживается от всего ненужного.[b]– Руки у Плетнева-пианиста небольшие, и телосложение не такое уж мощное – он не Николай Петров и не Денис Мацуев. А рояль – вещь физически трудная…[/b]– Мне не хочется этого вопроса касаться. Мы много работали, хитрости даже какие-то придумывали.[b]– Вы сейчас работаете в ЦМШ в Москве. Михаил Васильевич что-то делает для школы?[/b]– Конечно. Например, в прошлом году дал пять тысяч долларов на премии победителям международного конкурса ЦМШ.[b]– Я прочла про него как-то: сверхвиртуоз. Мне термин показался обидным.[/b]– А мне это понятно. Миша действительно гораздо выше чем просто виртуоз. Знаете, как Лист говорил: чтобы стать выше виртуоза, надо сначала стать виртуозом. Сейчас технический уровень пианистов очень высок. Но при этом, мне кажется, наступает или уже наступил кризис. В чем он? Пианисты, играя произведения разных авторов, играют самих себя, демонстрируя свои пианистические возможности. И таких очень много. Обидно, что музыка превращается просто в какое-то шоу. Не буду называть фамилии.[b]– Они хорошо известны.[/b]– Миша настолько отличается от них – своим служением музыке. Он же оригинален не в том, что оригинальничает, а именно в том, что играет от автора. Не как соавтор, а от имени автора. Посмотрите в текст: он все играет абсолютно точно. Находит такие подробности, такие тонкости, которых не замечают другие.[b]– Много лет назад я слышала его неожиданное выступление на концерте во Дворце съездов, где он играл Венгерскую рапсодию Листа – остроумно, эстрадно, с закидонами. Была поражена его «несерьезностью».[/b]– Да он же очень остроумный человек! Не только за роялем, но и в жизни. Просто его надо хорошо знать.[b]– Один его сокурсник по консерватории рассказывал, что однажды, зайдя в класс, где занимался студент Плетнев, он обратился к нему с вопросом, и Миша, отвечая ему вполоборота, стал второй этюд 10-го опуса Шопена вместо правой руки играть левой. Так не бывает! Его и правой-то не всякий сыграет…[/b]– Да, у Миши все возможно.[b]– Он что, истязает себя техническими упражнениями?[/b]– Нет! У него удивительный склад ума. Я даже уверена, что он много времени за инструментом не проводит. Вся основная работа у него происходит внутри.[b]– Но невозможна такая ровность пальцев без тренировки.[/b]– Дело же не в руках, а в ушах. Я всю жизнь занимаюсь с учениками не пальцами и не беглостью. Я уши их воспитываю! И с Мишей так было.[b]– И вы до сих пор дружите? На все концерты ходите?[/b]– Я даже из Казани приезжала на все его концерты.[b]– А как вам кажется, Михаил Васильевич растет как музыкант? Или сразу был задан такой уровень, который превысить трудно? Ведь редко какое его выступление не назовешь безукоризненным.[/b]– К огромному счастью, каждый раз происходит восхождение. И дирижерское, и исполнительское, и композиторское. Каждое его выступление – это этап, и так все выше, выше, выше…[b]– Выше некуда.[/b]– Есть куда. Я в это верю, я же вижу, что он растет, меняется. Это счастье огромное.[b]– Почему он бросил преподавать? Я, например, помню, у него один хороший ученик даже играл на Конкурсе Чайковского.[/b]– Миша к тому времени организовал оркестр. Тогда и оставил преподавание. Это же совместить невозможно. Между прочим, в дирижерской профессии есть все: и исполнительство, и педагогика, и общение с музыкой. Если б я быламужчиной, я хотела бы стать дирижером.[b]– А уж как эта профессия тешит честолюбие властью над людьми![/b]– Не знаю, я человек не честолюбивый… Но вот Миша тогда консерваторию оставил именно поэтому. Я мечтаю, чтобы он все-таки преподавал хоть немножечко. Ему надо работать уже со зрелыми музыкантами. А не возиться, как мы: быть и нянькой, и уборщией…[b]– Он даже мастер-классы не дает?[/b]– Дает. В Московской консерватории. И в Петербурге, насколько я знаю.[b]– С каких сочинений Бетховена он начинал в первых классах?[/b]– Много всего играл. Багатели, Сонаты. Что именно было первым – не вспомню.[b]– А что вообще осталось в памяти из его детских исполнений?[/b]– Он часто выступал. Концерт Гайдна играл с оркестром, Второй концерт Шостаковича. Однажды был очень престижный концерт, играли и Рапсодии, и Баллады. А маленький Миша, совсем кроха – Ноктюрн Грига. И произвел на всех самое сильное впечатление. Даже в газетной рецензии так написали.[b]– Да вот он не так давно в Большом зале играл целый букет миниатюр Грига, технически несложных – но ведь гениально.[/b]– Он вообще не склонен останавливаться на одной пьесе. Он в школе играл, например, подряд все двухголосные Инвенции Баха. Подряд все трехголосные. Сонату никогда не приносил какую-то одну часть – обязательно целиком.[b]– Я не так давно была удивлена, что Плетнев посвятил концерт памяти Горовица. А когда он играл – поняла, что есть много общего. Пиано, на котором не пропадает красота звука, виртуозность, конечно. И главное – неосязаемая ткань музыки. Горовиц принадлежит к числу его любимых пианистов?[/b]– Его любимый пианист – Рахманинов. В каком-то смысле – в просветительском, в смысле подвига служения музыке – Плетнев близок к Листу, к Рахманинову.[b]– А из современных? Микельанджели?[/b]– Безусловно.[b]– Гленн Гульд?[/b]– Конечно. Он их знает, изучает, у него много записей.[b]– Я никогда не видела его на чьем-нибудь концерте. Но Рихтера он, например, слушал?[/b]– Думаю, что да.[b]– А у вас кто любимые пианисты?[/b]– Плетнев. И все, кого вы назвали – конечно.[b]– Кира Александровна, а вообще во сколько лет надо начинать ребенка учить играть на фортепиано?[/b]– Меня удивляет, что сейчас очень рано начинают учить детей. Все же зависит от того, каков ребенок. Миша же вот начал играть на фортепиано в 7 лет. Но поскольку он воспитывался в семье музыкантов, он и сам созревал как музыкант… В ЦМШ начинают с четырех лет.[b]– Вы, наверное, знаете, что в России сейчас многие губернаторы отдают предпочтение спортивным школам, а не музыкальным. И правда, музыка вроде бы не жизненно важная часть нашего существования…[/b]– Ну, профессиональным спортом тоже занимаются единицы. Главная задача музыкальной школы – воспитать слушателя, любителя музыки. А многие преподаватели, как их научили профессиональными быть, так и они стремятся воспитывать профессионалов. Но дети могут быть недостаточно одаренными, им просто трудно. И потом они оканчивают музыкальную школу, в лучшем случае берут в руки гитару – и на концертах их не видно. А ведь самое главное – воспитать слушателя, увлечь детей музыкой. На концерты же некому будет ходить.[b]– Почему, по-вашему, Михаил Васильевич затеял эти «Бетховенские Академии»? Почему вдруг так много Бетховена?[/b]– Значит, в данный момент у него потребность пережить все вместе с композитором.[b]– Немодный композитор.[/b]– А у меня один из самых любимых… А кто модный? Да вы посмотрите на афиши – там буквально фигурируют одни и те же авторы, более того – одни и те же произведения. Надо быть просветителем. Я в этом смысле Мишу очень поддерживаю. Сыграть всего Бетховена – это очень важно.[b]– Как вы оцениваете его сегодняшнюю трактовку? С каким ощущением слушаете?[/b]– Он играет от имени Бетховена. Я представляю себе, что именно так сам Бетховен и играл.[b]– Ну, Бетховен рояли крушил.[/b]– Но он был величайшим импровизатором. Эта импровизационность и глубокое проникновение в музыку есть в Мишиной игре.[b]– Плетнев довольно необычно играет Бетховена, с причудами. Вам не показалось?[/b]– Не показалось! Я, понимаете ли, Мишу принимаю всего. Принимаю все, что он делает. Мне это очень дорого, очень близко. Мне даже Пушкин приходит в голову по этому поводу, посвящение Абамелек: «Когдато (помню с умиленьем) я смел вас нянчить с восхищеньем, вы были дивное дитя. Вы расцвели: с благоговеньем вам нынче поклоняюсь я. За вами сердцем и глазами с невольным трепетом ношусь. И вашей славою и вами, как нянька старая, горжусь».[b]– Сколько сейчас у вас учеников?[/b]– Шестнадцать.[b]– Шестнадцать?! Это же очень много.[/b]– На последнем концерте играли абсолютно все – от второго до одиннадцатого класса.[b]– Желаю вам еще одного Плетнева![/b]– Однажды пришел ко мне дедушка моей ученицы, привел внука и говорит: «Вот это второй Плетнев!» Я ответила: «Второго Плетнева не будет!» Каждый должен стать самим собой.