Наталья Михайловна Зимянина — все материалы автора

Наталья Михайловна Зимянина

В Москве пройдет Второй конкурс пианистов им. С.Рихтера

Загадки неформатного фортепиано ОБЪЯВЛЕНЫ УСЛОВИЯ ВТОРОГО МЕЖДУНАРОДНОГО КОНКУРСА ПИАНИСТОВ ИМ. С. РИХТЕРА Святослав Рихтер был одним из серьезнейших музыкантов не только ХХ века, но и во всей истории исполнительского искусства. Однако даже упрямость его была какая-то несоветская. О его бескомпромиссности ходят легенды, но в общении с ближним кругом друзей он оставался легким и парадоксальным. И главный секрет его феноменального, до сих пор немеркнущего обаяния по-прежнему ускользает. Конкурсов Святослав Рихтер не любил, считал, что они обрекают на страдания и жюри, и участников. Но все же в России постепенно складывается солидный международный конкурс его имени, причем со своим совершенно неповторимым лицом. Первый прошел в 2005 году и мгновенно обрел славу «неформатного», что очень привлекает во времена унылой стандартизации, когда на сотни конкурсов смотрят уже даже не как на состязание талантов, а как на практическое средство получить дополнительные деньги и контракты. На Первом конкурсе сыграли 32 пианиста от 23 до 59 лет из 13 стран (победителем стал Эльдар Небольсин). Вот и первая неформатность: возрастная планка ограничена лишь нижней границей. Неожиданный успех сорвал тогда самый старший участник – Вадим Сахаров, живущий ныне в Париже. Он словно бы представил московскую школу пианизма, благоговейность перед автором, присущую ей полвека назад. Другая особенность – свободная программа. Музыкант не столько показывает технику и владение стилями, желая угодить жюри, сколько преподносит собственный потаенный звуковой портрет, разноречивый и цельный одновременно. С одной стороны, это хотя бы приближает к разгадке творчества. С другой – нигде больше на конкурсах не услышишь столько оригинальных сочинений, в том числе современных, и таких необычно составленных программ. Две эти колоритные вольности повторятся и на Втором конкурсе, который пройдет 15–29 июня там же, в Москве, в Большом зале консерватории. Теперь из 111 заявок отобрано 35 участников из 18 стран. Президент Благотворительного фонда конкурса пианистка Элисо Вирсаладзе, которая на этот раз не вошла в жюри, на состоявшейся пресс-конференции подтвердила: да, хотелось бы, чтобы это был скорее фестиваль, чем соревнование. Кстати, третья особенность конкурса – жюри работает без председателя, все голоса равны. Добавлена и еще одна: среди его членов не будет тех, кто преподает специальное фортепиано. Дабы исключить даже подозрения в лоббировании собственных учеников. Среди арбитров – оригинал Валерий Афанасьев и носитель высших традиций Бэлла Давидович, любимцы конкурса Чайковского Жан-Бернар Помье и У Зон. Судя по списку участников, уже выложенному на сайте, нашу неравнодушную публику вновь ждет парад неординарных личностей. Среди российских 12 участников хорошо известны своей экстраординарностью Александр Браже и Михаил Мордвинов, а Ирина Захаренкова (Эстония) поразила ею слушателей на последнем конкурсе Чайковского. Но на пресс-конференции пообещали, что нас ждут совершенно непредвиденные встречи.

Кири Те Канава легко прилетела, легко улетит

[b]Московский международный дом музыки заканчивает сезон концертом оперной суперзвезды Кири Те Канава.[/b]Певица гораздо симпатичнее, чем на гигантских афишах. И не такая высокая, какой выглядела в операх по «Культуре». Очень разборчиво, выразительно двигая губами, говорит по-английски. Доктор десяти университетов. В ушах посверкивают бриллианты.До ее прихода развернулся спор: как правильно ставить ударение – КАнава или КанАва? Всем миром решили: никакое неблагозвучие не затмит имиджа артистки такого ранга.Так что – КанАва. А лично у гостьи первым делом уточнили необычную национальность: маори, народ-абориген в Новой Зеландии.[b]– Вы бываете всюду. Каково сейчас положение женщины в цивилизованном мире?[/b]– Надо распахнуть для женщин все двери. Мужчины боятся женщин, считая их сильнее. Но как бы хотелось, чтобы мужчины не чувствовали себя слабее, чем они есть на самом деле![b]– Ваш любимый образ?[/b]– Эльвира в «Дон Жуане».[b]– Вы что-нибудь поете по-русски?[/b]– Нет. Язык у вас ужасно трудный.[b]– Почему не приезжали раньше?[/b]– Россия была закрытая страна. Теперь сюда легко долететь и легко отсюда уехать.[b]– Как вы провели первый день в Москве?[/b]– Отдыхала. Но дальше – работа. А вообще у меня много хобби – я люблю рыбачить, стрелять, играть в гольф. В Москве надеюсь хоть что-нибудь посмотреть и поесть икры....Очарованные простодушием Кири Те Канава, журналисты каверзных вопросов не задавали. Наоборот, на ходу объявили ее почетным членом Вердиевского общества в России. 10 июня в сопровождении Национального филармонического оркестра России будут звучать арии из опер Моцарта, Бизе, Массне, Пуччини, Чилеа, Каталани – 10 номеров. Это очень щедро.

Лодка его легка

[b]Если бы в Москву приехал относительно новенький тенор Аланья, может быть, случилось бы что-нибудь сверхъестественное. Но Каррераса мы знаем так хорошо! Это свое, уже родное чудо. И на Красной площади он первый бесстрашно пел в начале 90-х, и с опасной лохматой Сарой Брайтман (которая из «Кошек») в Большом театре выглядел лордом. И даже в Кремлевском дворце удался ему Верди. А шесть лет назад в РХТУ им. Менделеева ему вручили мантию и шапочку почетного доктора химии (начинал как химик). Кто скажет, что «Вечерка» не следит за любимым певцом?![/b]Обживается потихоньку Светлановский зал Дома музыки. Ну, в фойе, как обычно, витал смешанный аромат севрюги с шампанским под музыку Вивальди. Много звучало испанской речи.С ВИПами оказалось жидковато: телекамеры поймали одного Костикова, да и про того тайком спрашивали – а он кто? И получали ответ: не то он что-то в Ватикане, не то его кто-то…На самом деле Костиков на плохие концерты не ходит. Нынешний отличался тем, что звучала почти сплошь испанская традиционная музыка, немного итальянской и еще «Был у Христа-младенца сад» Чайковского на французском почему-то языке. Каррерас – артист и певец безукоризненный (ни одной фальшивой ноты за весь концерт), и первое отделение прошло даже скучновато, заакадемизированно.Но вот в начале второго он попросил помянуть минутой молчания накануне умершего певца Николая Гяурова. Тишина воцарилась страшная, как в реанимации. После чего в душе Каррераса, видимо, что-то дрогнуло – и музыка полилась совсем иначе. Пел великий тенор, будто наступая на пустынь, безвременье, безмолвие. Голос у него в прекрасной форме, и все эти пробивающие глухоту слова вроде «эспаньоль», «андалусия», «аморе» сопровождались давно ожидаемыми выбросами энергии.Жаль, что ни черта больше непонятно было. Ну, что такое Андалусия, догадаться можно. А вот Гуаппария – это девушка, птичка или рыбка? Нет, переоценил, конечно, Каррерас нашу испанизацию.Истомившийся в неведении зал потому так бешено отреагировал на «Вернись в Сорренто» и «Санта Лючию», которую раньше даже в школах проходили: «Лодка моя легка, весла большие…» Эх, кабы нам тенорочка-то настоящего в Россию хоть на одну десятую Каррераса! То-то бы зажили, запели…

Хосе Каррерас: Вот бы Абрамович полюбил оперу!

[b]Если корпулентный Доминго берет напористой живой силой, точеного Каррераса можно ваять в мраморе. Великие тенора один за другим приезжают в Москву. В среду, накануне сольного концерта в Доме музыки, журналисты имели счастье пообщаться с Хосе Каррерасом накоротке.– Почему приехали без дочери? Мы ждали![/b]– Она не только работает, но и учится – вот и не смогла. Мне так жалко, что она не увидит красивейшего города Европы. А люди? Сердечность, душевная теплота! Но то, что я сейчас пою в Москве всего один раз, не означает, что он же и последний. У дочери еще будет возможность.[b]– Что за программа?[/b]– Я выбрал то, чего от меня больше всего ждет публика, то есть программа не чисто классическая. Но обязательно вернусь сюда с оперной классикой.[b]– Кого из теноров больше всего чтите? Знаете ли наших – Лемешева, Козловского?[/b]– Ваших не знаю. Может, кто-нибудь предоставит мне возможность познакомиться с их записями? Чту Карузо, Скипа, Корелли, дель Монако. Ближе других мне Джузеппе ди Стефано. Ну и, конечно, Доминго и Паваротти.[b]– Как сложились отношения с Национальным филармоническим оркестром?[/b]– Я хорошо знаком с г-ном Спиваковым. А уровень большинства русских оркестров отличается высоким техническим и художественным качеством.[b]– Много ли времени проводите за книгами?[/b]– Я книгочей. Книга – лучший друг в дороге. Особенно для артиста, который в одиночестве, без своих родных, преодолевает большие расстояния. Литература и музыка – это необыкновенные явления: ведь вы всегда можете выбрать, что читать в данный момент. Толстого, Чехова, Леопарди, Мачадо – или что-нибудь более легкое. Точно так же вы не всегда слушаете только Брамса, Чайковского и Верди.[b]– Вскоре после вас в Доме музыки будет петь Кири Те Канава…[/b]– Я прекрасно ее знаю. Мы вместе не раз выступали, делали записи. Это один из красивейших голосов века, опытнейшая артистка.[b]– У нас вышла переводная книга «Кто убил классическую музыку?», где вы стоите одним из первых в списке самых состоятельных певцов мира. Богатство как-то чувствуется?[/b]– Учтите, что информация в таких изданиях не всегда точна. Я не создал гигантского состояния, как ни хотел этого, как ни старался. ([i]Каррерас вырос в Барселоне, в крайней нищете послевоенных лет[/i]. – [b]Ред.[/b]) Как было бы кстати, если бы персоны, подобные Абрамовичу, полюбили бы не только футбол, но и оперу!

Кремлевские соловьи

[b]Давайте скажем честно: не любить Хворостовского могут только ревнивые мужья и совсем уж тупые женщины. Конечно, никто и не ждал от Красной площади эстетской акустики. Эхо ухало где-то сзади, в квадрате мавзолея, оркестр и особенно хор звучали ужасно. А на некоторых заветных песнях фонило, в колонках стреляло. Ну и что? Кто хочет тут акустики – ходите на парады слушать раскатистые генеральские команды![/b]Гораздо обиднее, что ветеранов войны на концерте оказались единицы. Как выяснилось в гигантской очереди, вытянувшейся к двум металлоискателям перед Иверской часовней, все билеты были бесплатные, но достались, кого ни спроси, банковским работникам и сотрудникам телеканала «Россия», который вел прямую трансляцию.Не знаю, как там было в трансляции, но на площади не восхищаться Дмитрием Александровичем было нельзя. Под 20 номеров на холодном воздухе, ветер, у него шевелюра дыбом, да огромные экраны, которые девушки еще и в бинокли разглядывают, да неизбежные проблемы с аккомпанементом – не у всякого нервы выдержат. Тем более, наверное, Хворостовскому морально выступать на Красной площади труднее и ответственнее, чем Каррерасу, Паваротти и Доминго: им, не знающим тонкостей нашей неформальной госсимволики, в принципе все равно где петь – тут или в термах Каракаллы.Старался Хворостовский – нет слов. Удивительное свойство: поет он всякий раз лично для тебя. Простым смертным трудно понять: это наработанный артистизм, профессиональная «задушевность» или врожденное качество, искренность, которой нет цены, как донорству? Но каждый раз, когда начинаешь думать об этом на его концертах, все расчеты выскальзывают куда-то из извилин, освобождая место наслаждению необыкновенным тембром, который на женщин действует, как на мужчин – обтянутая попка Мэрилин Монро в фильме «В джазе только девушки».Впрочем, ровно год назад в Кремлевском дворце на его концерте военных песен утирали кулачищами свои мелкие слезы даже братки, у которых на бритых затылках тройные подбородки! На Красной площади справа от сцены каждые четверть часа били ослепительно сверкающие куранты. Иногда даже впопад – под марш из «Аиды», например.Но про эффект совпадения-несовпадения публика, пришедшая на Хворостовского, и только на него, быстро забыла. Равно как и про облака меж Василием Блаженным и Спасской башней, которые, застыв в лучах, простите за пошлость, заходящего солнца, навязчиво напоминали картину художника Рылова. В общем, фон был подходящий для всемирной трансляции, интуристовский по всем статьям. Этим обстоятельством, вероятно, объяснялось и исполнение в качестве последней песни избитых «Подмосковных вечеров» – ну дальше уже только «Очи черные» (к счастью, их не было).Запомнилась ослепительная улыбка Хворостовского на неаполитанских песнях. Запомнилась щемящее-грустная «Ноченька», которую он неизменно поет без сопровождения, зная, что неотразим в своей полной свободе.И «Однозвучно гремит колокольчик» чью ж душу не тронет? Были и курьезы. Первый. После антракта пел песню «Уж ты поле», а на экране какой-то умник придумал показывать маки. Ну, сидели бы ветераны, не отреагировали бы. А кто помоложе… Хм. Тем более что все поле маков было почему-то зеленое, как заросли отборной конопли.Второй. На «Однозвучном колокольчике» из таинственной дверцы, что справа от входа в Спасскую башню, вдруг, как из прорвавшегося мешка, посыпалась куча кремлевских клерков в темных, издали одинаковых, костюмах. Рабочий день в Кремле кончился? Да это Фрадков, оказывается, со свитой решительно пошел прямо в зал, не дождавшись конца номера. На словах «Предо мной на века, на века…» вся «кремлевская делегация» расселась где-то в центре перед сценой, не нарушив, впрочем, исполнения. Ага, вот все-таки почему досмотр был тройной, милиции – гораздо больше, чем голубых елей у Кремлевской стены, а на крыше углового здания, что наискосок от сцены слева, конечно, лежали никакие не фотографы, а самые настоящие снайперы с винтовками.Ну, и в-третьих, под песню «Вот солдаты идут» из той же непарадной калитки вывалила вторая серия кремлевских обитателей. Все еще сияющие куранты показывали 20.50. Ба! Да это Путин так же, без сомнений в правоте своих действий, прошагал в наш демократический партер с президентом Египта Хосни Мубараком в окружении целого сонма охранников бледнолицых и по-арабски смуглых. Оказалось, в Кремле только что закончился прием в честь Мубарака.В 21.00 куранты отбили «Славься» Глинки. На долю Путина и Мубарака выпали уже только «Темная ночь», «Журавли» и три биса, в том числе «17 мгновений» и «Дорогая моя столица».Под «Столицу» все стали хлопать как маршировать, многие бросились к сцене с большими букетами – но никого никуда не пустили. Только одна ветеранка в орденах, Зинаида Иванова, с потрясающими темно-бордовыми розами, устроила целый скандал и прорвалась-таки к Хворостовскому с приветствием от ветеранов. Она снайпер, оказывается.Знает, с кем и как тут надо разговаривать.

Хворостовские сюрпризы

[b]Концерт Дмитрия Хворостовского, который 9 мая видели миллионы телезрителей, произвел ошеломительное впечатление. Пожалуй, не меньшее, чем в «живом» виде в Кремлевском дворце. Военные песни давно никто не пел в таком количестве и так проникновенно. А комиссия по Госпремиям, по обыкновению, в затылке чешет – кому их раздавать…[/b]Будут военные песни и в пятницу. А в первом отделении – арии из опер, русские народные песни, неаполитанские. Смешно, но Хворостовский – первый русский певец, который сподобился выступить на Красной площади. Дозрели, видно, хозяева жизни и до наших.На вчерашней пресс-конференции сидели в основном девицы из глянцевых журналов. Уж такие разодетые, уж с такими ногтями, уж на таких каблуках – на ходулях практически.Наконец раздался вопль: «Внимание! Там такой потрясающий человек идет!» Все думали, это про Хворостовского. А оказалось – еще краше: сын Максим (год-то ему есть?), хорошенький, как пасхальное яичко, а потом уже сам Дмитрий Александрович, загорелый и седой. Довольный произведенным эффектом.Не боится ли открытых площадок? «Нет, – ответил, – певал, певал…» Спросили, не собирается ли завести московскую прописку. Оказывается, есть. В московской квартире живут родители.Большой театр к Хворостовскому испытывает патологически стойкий неинтерес. Поэтому он если и будет сотрудничать – то с «Кировским», как он сказал, с Мариинкой то есть.«Гергиев – это более реально. Мы постоянно встречаемся где-нибудь на третьей стороне».Читал ли «Дневники» Свиридова? «Факт их издания оказался для меня неожиданным, – ответил певец, который сочинения Свиридова исполняет конгениально. – Он писал их для себя, в стол, и не обязательно было публиковать черные мысли, которые у всех бывают. Надо было произвести тщательный отбор. Я сказал об этом Белоненко (племяннику Свиридова, издавшему «Дневники». – Ред.). Книга моментально разошлась из-за резких высказываний Свиридова. Но, клянусь вам, Свиридов был исключительно добрый человек».Спросили, не собирается ли спеть дуэтом с кем-нибудь эдаким, с Мадонной, например. «А с кем вы посоветуете?» Названные имена внесли некоторую разрядку: Бритни Спирс, Тату, Элтон Джон. «С Элтоном Джоном я встречался. Мы поговорили – и все. Скромный, интеллигентный, абсолютно неэпатирующий человек… А вообще я всегда был индивидуалист. Мне приятно одному быть на сцене».А нам-то, собственно, никого больше и не надо.Ну, ни пуха, ни пера!

Все мы шпроты под Осирисом

[b]Бобби и Козьма[/b]В связи с выходом книги Нормана Лебрехта «Кто убил классическую музыку?» в издательстве «Классика ХХI» вся неделя прошла под знаком этого интригующего вопроса.Шла приколоться на беззаботного Бобби Макферрина, автора песенки «Донт уорри, би хэппи» (т. е., как говаривал Прутков, хочешь быть счастливым – будь им). А попала на реаниматора музыки.Импровизатор – нечто среднее между Имой Сумак и «Свингл сингерз» – завел зал до того, что в конце концов все хором, по оркестровым партиям, спели «Болеро» Равеля. Я лично доблестно исполняла партию барабана, устала очень. Но петь «Болеро» оказалось интереснее, чем слушать (надоело).А директор филармонии Алексей Шалашов, сам всю жизнь игравший в оркестре, с удивлением сознался, что много на слуху интерпретаций Равеля, но впервые так точно найдена интонация. О «Донт уорри» никто и не заикался. Уметь надо! Ведь большинство исполнителей (и не только в классике) озабочены только тем, как не выпасть из круговорота воды в природе, чинно, с видом небожителя, плывя под солнцем жизни в надежной рутине, как в загаженной подмосковной речке. Устроить бы головомойку!Поэтому, когда филармония пригласила журналистов поговорить об итогах и планах, особо никто ничего не ждал. Тот же Алексей Шалашов сказал, что задачей своей видит создание объективной картины исполнительского мира и классического репертуара.Насчет объективной картины не знаю, но за восемь месяцев работы новая команда (еще и худрук в лице композитора Александра Чайковского) заметно изменила настроение в закисшей было организации. В 10 раз увеличены расходы на рекламу (по городу это очень заметно), в два раза поднята оплата исполнителям.Что приятно – филармония не предъявляет претензий к журналистам («Что это вы там написали?!!!»), скорее прислушиваясь к их мнению. Да и кто, скажите, слушает концерты пристальнее их? Здесь понимают, что критики не разрушают среду, но помогают создавать ее, кидая в котел в том числе и провокационные вопросы. Это тоже отличает филармонию от расплодившихся концертно-зрелищных организаций, унижающих журналиста, часто и покупающих его.Те, что возят звезд, – просто атас. Устроить бы им, уродам, раз поименную головомойку. Не писали бы тогда в своих мелованных буклетах «Бернштейн» вместо «Бернстайн», «Невеста на выбор» вместо «Проданной невесты» Сметаны, «Сельская кавалерия» вместо «Сельская честь» (Cavalleria Rusticana) Масканьи.У филармонии, увы, нет пока замаха на Доминго или Хворостовского. Но она проводит в том числе тысячи детских концертов – а откуда иначе взрастет слушатель, который по достоинству оценит нового Доминго? Есть в ее программах и то бесценное, чего нет у кавалерии рыночных хамов-нуворишей, торгующих именами.Так, ожидаемы премьеры Валентина Сильвестрова и Эндрю Л. Уэббера. Ошеломительный абонемент раритетов у Геннадия Рождественского. Денис Мацуев в один вечер собирается сыграть все три фортепианных концерта Петра Чайковского. («Хотел бы я после этого на него посмотреть», – прокомментировал Александр Чайковский.) И еще всего немало затратного (как нетрудно понять). А ведь филармония не торгует билетами по 5 тысяч, как фонд «Музыкальный Олимп» на Макферрина. Более того, богатая система абонементов, ее гордость, дает возможность услышать наших звезд, считай, за копейки.[b]Так кто пришил старушку?[/b]На названии книжки Лебрехта спекульнула «Альтернатива», открывшаяся в центре «Дом», взяв себе в девиз ее хлесткое название. Ведущий фестиваля Дмитрий Ухов даже завел дискуссию. По книге убивают музыку, импресарио, фирмы звукозаписи – все разрастающийся менеджерский слой, паразитирующий на любом талантливом человеке, который, как правило, не способен сам себя продать.Книгу пока не читала. Для этого, к сожалению, понадобится бабушкин чугунный утюг (привычный гнет для квашеной капусты): гонясь за дешевизной, издатели выпустили 600 страниц не в сшитом, а в склеенном виде. Но стоит она все равно – обалдеть! – 400 рублей в мягкой обложке.Хотя полистать – уже интересно. Фон Караян – типичная фигура в механизме музыкального бизнеса – скопил 500 миллионов. Кири Те Канава, которая 10 июня будет петь у нас в Доме музыки, «хорошо пошла» после выступления на свадьбе принца Уэльского в 1981 году, где затмила блеск церемонии ярко-желтым платьем и шляпкой.Один из самых заметных пианистов конца века Иво Погорелич много лет кочегарит имидж крайнего скандалиста. А сколько про Паваротти!..На «Альтернативе» завязался даже спор: возможно ли раскрутить бездарь? «Еще как!» – склонилось большинство, выкрикивая конкретные имена. Один мой знакомый импресарио прямо так и говорит: «Я могу раскрутить даже шпроту!» Сам же концерт – по логике, вызов убивцам музыки – выглядел блекло. Композитор Ираида Юсупова, всегда такая скромная, вышла за рояль вся в какой-то дьявольски торчащей черной коже. Однако ее композиция памяти Луиджи Ноно по законам сохранения энергии оказалась скучной. Кроме кожи автора, самым изобретательным были крюгеровские стальные когти двух певиц, которыми они приводили в звучание воздух.А старания Андрея Дойникова исполнить «4’33» Кейджа (вызывающе недвижное сидение за роялем в тишине – аналог «Черному квадрату» Малевича) были цинично повергнуты в прах стуком каблуков сбегающей красотки, которую пианист вдогонку обозвал «газелью».[b]Редька для раба и ваза черного пива[/b]Нет, где музыку убили, туда я не ходок. Интересно ее рождение. Два вечера слушала сочинения Владимира Мартынова. Дурачусь, кокетничаю с ним, а после исполнения – не смею и подойти. Это не то что музыка – это какие-то вавилонские башни подымаются из небытия.На «Альтернативе» в «Доме» Мартынов с великим ударником Владимиром Тарасовым тонко сотрясал воздух долгим сочинением на тексты египетских пирамид. Оба Володи (Мартынов – за роялем) попеременно читали, например, такое: «Осирис спешит со своим Ка» или «Черного пива одна ваза». Пять первоначальных нот разрастались до мерного, как иероглифы, шествия погребальной толпы или сонма плотно витающих над головой душ. Судья загробного царства Осирис с веками не стал менее значителен.Действительно, мы проходили когда-то на филфаке эти надписи: там не только бытовуха (сколько «издержано для рабов на редьку, лук и чеснок»), но и всякая жуть, с которой один на один оставаться вовсе не хочется. А Тарасова с Мартыновым в иные времена самих увековечили бы в камне, прямо при жизни.В другой вечер фрагментом мартыновской «Илиады» открылся фестиваль «Длинные руки» памяти основателя «Дома» Николая Дмитриева. Это уже на Малой Никитской: концерты пишутся к открытию радио «Культура», которого ждут 1 июля.«Илиада» предназначена для артистов Театра Анатолия Васильева, куда неловко ходить из-за неземной серьезности режиссера, больше похожего на настоятеля катакомбной церкви. Так что использовала удобный случай.Васильевский хор «Алконост», если закрыть глаза, похож на ансамбль Дмитрия Покровского. На открытие фестиваля Мартынов выбрал песнь ХХIII. Тень погибшего Патрокла является к Ахиллесу, просит сжечь тело, что даст надежду на воскресение.Хор поет, декламирует, ритуально, с перекличкой разыгрывает то гласные, то согласные звуки текста, много гробовых пауз посильнее «4’33» Кейджа. Можно назвать это опытом воссоздания архаического фольклора. Ощущение, что приехали гастролеры прямо с Троянской войны.Сегодняшний авангард, пошедший с середины 70-х, – реакция на сталкерский (по выражению Ухова) авангард 50–60-х (Шнитке-Губайдулина-Денисов), где прямое авторство мучительно (и для слушателей тоже) исчерпало себя. Теперь исполнение сочинения требует гораздо большей отдачи. Безмозглый не потянет.К новому авангарду (направление posthumum – послеавторское, послекомпозиторское; оно красиво называет себя OPUS POSTH) принадлежат Георгий Пелецис, Антон Батагов, Алексей Айги, Павел Карманов, ну, и не так много еще героев.Тризна по Патроклу наконец превращается в ликование. Из набора радостных звуков постепенно складывается знакомое слово. Какое? «А-и-у-я-але-аиу-у…» После таких путешествий в одном корабле с великими музыкантами будешь разве смотреть «Евровидение»? И то еще как в Ла Скала сидишь после всех этих муси-пуси, яблоки ела и вся сгорела мысленно, а маленькие часики смеются – джага-джага…

Вечная Джульетта не отпускает своих зрителей

[b]В огромном пурпурно-золотом зале, всегда торжественном, привыкшем к великодержавной славе, вечер памяти Улановой прошел сдержанно и достойно, без лишних официальных лиц. Под стать запомнившимся манерам великой балерины, которой так не подходила помпезность.[/b]Владимир Васильев, президент Фонда Улановой и режиссер вечера, впервые за четыре года переступил порог Большого театра с тех пор, как началась чехарда в его руководстве. Оставаясь всеобщим любимцем (иначе как «Володя» и «Катя» их с Максимовой никто между собой в приличном артистическом мире не называет), он хорошо, с верной интонацией повел торжество. Назвал шестерых юных стипендиатов фонда. И лауреатов награды «За беззаветное служение искусству танца»: Марину Семенову, Игоря Моисеева, Раису Стручкову, Ольгу Лепешинскую, Николая Фадеечева. Начиная с этого года она вручается в виде знаменитой статуэтки Ломоносовского завода, созданной 40 лет назад и отлитой ныне по модели, хранящейся в Эрмитаже.Хореографические номера в основном в исполнении артистов Большого и Мариинки чередовались с нерасхожей, часто неизвестной хроникой, уникальными фотографиями Улановой – в ролях, в меховом капюшоне, в широкополой шляпе, за книгой, на дачной скамейке… Портрет удался! Никому даже не хотелось обсуждать, что в Мариинке все-таки лучше кордебалет, зато у нас сильнее танцовщики. Каре из 36 балерин в «Симфонии до мажор» Баланчина лишало споры очевидной основы, а 24 московских лебедя были неотличимы друг от друга, и Принц почти напрасно метался по сцене…Самым же сильным визуальным впечатлением вечера остается сохраненный старой пленкой момент из «Ромео и Джульетты», когда Уланова бежит (не танцует даже!) по сцене – до сих пор перехватывает горло.Мелодии из «Нормы» («Каста дива» – Татьяна Печникова) и «Сельской чести» («Молитва» – Татьяна Смирнова; обе певицы из «Новой оперы») возвышали слова из писем, написанных когда-то Андрониковым и Образцовой, Завадским и Раневской: «Дорогая Галина Сергеевна!..», «Дорогая Галя!..» Письма читались под звуки Шопена, и эпистолярная шопениана не раздражала, как это бывает, пустой литературщиной.Ждали, конечно, заключительного номера – Адажио из «Бриллиантов» Баланчина с Ульяной Лопаткиной. Столь не похожая на Галину Сергеевну внешне, эта балерина так и притягивает самоотреченностью, какой-то будто даже жертвенностью. Пусть – да, только на сцене, а дальше зрителям, даже поклонникам доступ, слава богу, закрыт. Редко, но бывают такие артисты.Мелькнула в танце Лопаткиной и та же неразгаданная тайна, где искусство легко обгоняет ремесло, вдруг заставляет забыть о нем, остаться один на один с совершенством. В этот негромкий вечер хотелось хоть раз бурных оваций – их по праву снискала мариинская прима.16 мая, день, который чтила сама Галина Сергеевна как дату своего выпускного спектакля, теперь будет отмечаться в Москве ежегодно.

Эта прекрасная русская дурь

Потрогайте уголь руками

[b]Толстый роман Валерия Брюсова об экзальтированной девушке Ренате, мучимой демонами, и влюбленном в нее рыцаре Рупрехте, так и не спасшем ее от костра инквизиции, читают нынче одни тинейджерки. Да и то недочитывают – тяжеловат вычурный брюсовский символизм для девочек, привыкших поглощать переводное готическое чтиво.[/b]Иное дело – опера Сергея Прокофьева (1927), написанная им в Баварских Альпах и завершенная во Франции. Ее не суждено было увидеть автору на сцене (первое исполнение состоялось в Венеции в 1955 году, уже после смерти композитора), но вложенный в нее заряд до сих пор будоражит меломанов неразгаданными тайнами, темными мотивами, ужасом невидимого, тонкого мира.На пресс-конференции дирижер Александр Ведерников высказал мысль о том, что эта первая постановка «Огненного ангела» на московской сцене – своего рода послание протеста нынешнему обществу с его упрощенным сознанием.Американские соратники Ведерникова, как и в «Турандот», выдвигавшейся на «Золотую маску», – режиссер Франческа Замбелло и художник Георгий Цыпин.«Я пытаюсь представить себе, что чувствовал бы Прокофьев сегодня, видя свою работу в этом великом театре, – размышляет Франческа Замбелло. – Ведь он писал «Огненного ангела» не на заказ, без надежды на воплощение. Сидя за столом. Сегодня никто из композиторов не согласился бы делать это. Мы с Цыпиным хотели исследовать: что в 20-е годы происходило с художником в том государстве? На что вообще была похожа Россия в то время? Насколько собственные страсти художника соотносимы с чувствами Ренаты? Мне не хотелось показывать ее безумной. Она скорее аутсайдер, каким часто оказывается художник. Религиозный же мотив Прокофьев использовал скорее как метафору, чтобы показать, к чему приводит любая сильная структуризация общества. Если говорить о соотношении с литературным первоисточником… Я спросила в театре: кто-нибудь читал Брюсова? Таких оказалось очень, очень мало. Брюсов – не Пушкин и не Толстой. Так что в данном случае главное блюдо – это, конечно, Прокофьев. И больше всего мне хочется, чтобы зритель, уходя после спектакля, желал бы еще раз увидеть Прокофьева».В партии Ренаты выступит Оксана Кровицкая, выпускница Киевской консерватории, ныне поющая в Нью-Йоркской опере. Рупрехт – солист Мариинки Валерий Алексеев, единодушно отмеченный за роль Мазепы в одноименной опере, недавно поставленной в Большом театре Робертом Стуруа.По мнению Ведерникова, играть музыку «Огненного ангела» – «это как уголь руками трогать». Будем надеяться, что странный, не слишком прижившийся в мировом репертуаре осколок Серебряного века просияет на сцене первого театра страны не в качестве исторической реликвии, но во всем блеске поглотившей Прокофьева истории страсти к неземному персонажу.Добавим также, что пресс-конференции предшествовал звонок, предупреждавший, что в Большом театре заложена бомба. Все сотрудники были эвакуированы, журналисты же, напротив, бодро прошествовали в Бетховенский зал на встречу с создателями спектакля. Погибать – так с музыкой! Пока «Огненный ангел», слава богу, ничем смертельным не опалил.

Трудно быть дураком на Таганке

[b]Театру на Таганке – 40 лет. Для нескольких поколений москвичей – это больше, чем театр. В гражданской истории страны, в ее движении к самопознанию и самосознанию, любимовская «Таганка» сравнима разве что с «Новым миром» Твардовского или с «Одним днем Ивана Денисовича». А может быть, и не надо ее ни с чем сравнивать: «Таганка» – единственная и неповторимая.[/b]Сегодня в Театре на Таганке премьера: 40-летие отмечается новым любимовским шедевром. «Идите и остановите прогресс» – это гимн обэриутам и плач по ним.Отчего Юрий Петрович вдруг взял тему жизни и гибели обэриутов, творцов нового поэтического языка 20–30-х годов? Ему, самому составившему словесную композицию (Хармс, Введенский, Заболоцкий, Крученых, Олейников), полную контрастов, как пощечин, кажется, что забыт их «неповторимый шаг в поэтическом пространстве».Таганка, сильно помолодевшая, отчаянно поет на много голосов, изумительно организованно, графично движется: вышедшая вереницей из шкафа (!) колоритная толпа – десятка три человек – бушует на сцене весь вечер. Будь то коллективный ретро-рэп или почти классическая мелодекламация – так или иначе, огромную, даже ведущую роль играет музыка Владимира Мартынова, исполняемая ансамблем «OPUS POSTH» Татьяны Гринденко. Ее волей держатся многие связи спектакля, смена настроений. Авантюрная музыкантша спасала уже не один полупровальный проект, а тут такая роскошь – честная энергия любимовских артистов, их железная выучка, традиции, 40 лет неизменно исполняемые.На сцене есть и другая толпа, недвижная – белые манекены подобострастной китайской складки. Мечта любой власти. И чтоб «тень всеобщего на всем». Но люди индивидуально грустны и индивидуально остроумны (некоторые феноменально индивидуальны), и было время, кто настаивал на этом – платил жизнью. Пусть оно не вернется никогда.Классно придуманный спектакль, идущий в бешеном темпе два часа без перерыва, выглядит почти шоу. Но как шоу смотреть его все труднее – вообще трудно быть дураком на Таганке. Хочется вникать в слова – и обидно, если что-то упускаешь. Впрочем, все обэриутские тонкости поймет разве что их московский знаток Владимир Глоцер.Главное же для нас, полуневежд, – воссоздание оригинального мира, давно утраченной почти неуловимой субстанции, чудом сверкнувшей однажды в тяжелой стране, где так легко рифмуются «рай» и «сарай».

Прими и славу, и хулу

[b]Московский пасхальный фестиваль проходит с большим размахом. Одна из важнейших черт его в этот раз – просветительство, ввод в обиход памятников почти забытых, сочинений малозвучащих. За что организаторам можно только поклониться.[/b][b]Алла Демидова представила в Большом зале консерватории библейскую Книгу Иова. Опыт своей работы с великим греческим режиссером Теодоросом Терзопулосом («Медея» Эврипида) наша звезда первой величины не первый раз переносит на консерваторскую сцену, выступая вместе со Свято-Никольским хором Государственной Третьяковской галереи.[/b]Композиция «Книга Иова» – библейские картины для голоса, хора и органа – сопровождается духовной музыкой Арво Пярта 80–90-х годов. В списке его сочинений такого опуса нет. Актриса и дирижер Алексей Пузаков использовали популярный в советские годы жанр музыкально-литературных радиопостановок, когда рассказ Чехова или повесть Тургенева читались знаменитыми артистами, сопровождаемые музыкой Чайковского или Рахманинова.Живущий в Германии эстонец Пярт некогда писал новаторские жесткие, даже гневные произведения («Некролог»). В 70-е пришел к диаметрально противоположной манере, названной им самим «бегством в добровольную бедность». Свой стиль он назвал tintinnabuli («колокольчики»). Эти сочинения чаще всего религиозны по сюжету, благозвучны, негромки, созданы из нежнейших мерцаний звука.История Иова – величайший шедевр Библии – разворачивается неспешно. Живость описаний, драматическое нарастание действия, смелость философской мысли и пылкость чувства – вот достоинства этого произведения, в котором сочетаются элементы философского трактата, поэмы и драмы.Итак, жил в земле Уц благополучный человек. Но вот собрались однажды ангелы, средь которых оказался и сатана, заявивший, что легко быть богобоязненным, коли ты богат и счастлив. Господь согласился подвергнуть благочестивого Иова несчастьям.Даже дом его обрушил, погребя под руинами сыновей и дочерей старика. Но тот лишь смиренно поклонился: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» В награду за безграничное доверие Бог явился перед Иовом посреди бури и объяснил: де, напрасно Иов старается найти причины своих страданий, ибо дела Божьи выше человеческого понимания. Иов покаялся, а Бог за то вновь одарил его и детьми, и имуществом. «И умер Иов в старости, насыщенный днями» – в музыке мы слышим пяртовские «Блаженства»… Демидова читает выразительно, с достоинством, нигде не превышая ровную эпическую интонацию. С музыкантами полное взаимопонимание. Хор с органом умело создают объемы, таинственное звуковое пространство.Аудитория приняла библейские картины безоговорочно. Хотя червь сомнения у меня лично остался: а все-таки – нужна ли вся эта редактура? И интересно было бы узнать, одобрил ли проект сам Пярт?[b]Валерий Гергиев, оркестр, солисты и хор Мариинки исполнили в Зале им. Чайковского «Чародейку».[/b]Эта опера Чайковского шла в 50-е в Большом театре, да свидетелей этого все меньше. Мир ее не жалует – это не «Пиковая дама», и славянофильское стремление к так называемой. национальной самобытности (хоть и слыл Чайковский западником) в действительности надевает на нее известные оковы.На слуху разве что ариозо Кумы из последнего действия «Где же ты, мой желанный?». Да и то все-таки это не «Прости, небесное создание», и не «Я вам пишу, чего же боле».Содержание кровавое. Нижний Новогород, XV век. Кума Настасья, красавица-сирота, держит на окраине постоялый двор. Влюблен в нее и старый князь, и княжич Юрий. Ревнивица-княгиня (двойная!) изводит Настасью ядом, князь убивает сына-соперника и сходит с ума – все, гроза, буря.Артистам удались те самые «острая боль, острый гротеск, острый разгул», о которых писал когда-то Асафьев в применении к таким сугубо русским сочинениям последней трети XIX века. Ласкали слух архаизмы «взор», «пригожница», «жемчугом тебя унижу» (всех бы так унижали), перекочевавшие в либретто из одноименной трагедии в стихах Ипполита Шпажинского. Изумляла гипнотическая послушность всего состава одному маэстро, который, войдя в раж, не отрывал глаз от партитуры.Из певцов больше всего аплодисментов по праву досталось маститому Виктору Черноморцеву (он сыграл своего Князя так, как только это возможно в концертном исполнении, где все в ряд стоят на сцене). Как и ожидалось, блистала Ольга Савова (Княгиня).Достойна похвал за смелость и волю быть достойной своих маститых партнеров солистка Академии молодых певцов Мариинки Елена Ласовская (Настасья). Чайковскому мечталось, что эта героиня будет столь же сотрясать сердца зрителей, как Травиата или Кармен («в глубине души этой гулящей бабы есть нравственная сила и красота»). Вполне возможно, все впереди.Когда-то опера эта на премьере в Мариинке (1887 г.) провалилась без надежды на возвращение из-за своей растянутости. Но энергичный Гергиев уже почти придал ей «необходимую сжатость и быстроту действия», которые сам композитор считал необходимыми свойствами оперы.Так что даже большая часть ВИПовской публики все же досидела до финальной бури с бацаньем тарелок, отправившись потом общаться с маэстро среди бокалов и тарелок более тихого свойства.

В Доме музыки грелись шампанским

[b]На этот раз открытие прошло в Московском международном доме музыки. Программа, в отличие от прежних лет, была лишена случайностей. Первая симфония Прокофьева («Классическая») – остроумное сочинение 26-летнего гения – прозвучала в исполнении оркестра Мариинского театра, как ей и положено, то подчеркнуто-стильно, то безбашенно-радостно.[/b]В скрипичном Концерте Сибелиуса солировал Леонидас Кавакос. Гарный парубок – так можно было бы определить его на вид, не будь он греком. Сибелиус – музыка, которую трудно слушать в рядовом исполнении, хотя и красоту ее испортить трудно. Пожалуй, в данном случае можно говорить скорее о тонкости и интеллигентности Кавакоса, чем о ниспровержении основ, тем не менее он нашел верные точки соприкосновения с неистовым маэстро. В любом случае – это, кажется, первый греческий скрипач на нашем горизонте. А уж каждому хорошему зарубежному гастролеру мы рады незнамо как.Во Второй симфонии Рахманинова Валерий Гергиев будто куда-то смертельно не поспевал, а потому финал (и не только, но особенно он) оказался смят излишним напором. Правда, публика, неизменно подкупаемая неподражаемым драйвом руководителя мариинского оркестра, устроила ему стоячую овацию.Концерт был обрамлен речами высокого накала. Мэр Москвы Юрий Лужков, открывая фестиваль, назвал его «глубоко моральным действом». Министр культуры и массовых коммуникаций Александр Соколов заметил, что «крепнет традиция, подхваченная на уровне нашего мышления». А владыка Арсений зачитал приветствие Патриарха, содержащее мысль о влиянии подвига Христа на культурное наследие мира.По завершении же концерта Юрий Михайлович, заведенный Рахманиновым, еще раз взбежал на сцену поспорить с маэстро, кто же является отцом Пасхального фестиваля. Вышло, что оба. Но «главным камертоном», по словам Лужкова, конечно, является Гергиев. И, добавим, настоящим мотором сродни перпетуум мобиле.Сегодня и завтра у Гергиева концерты в Большом зале консерватории – совсем с другими программами. Дальше – и это гордость обоих «отцов» – фестиваль выйдет за рамки столицы. 14-го днем Гергиев дирижирует в Ярославле, а вечером – «Иваном Сусаниным» в Костроме. 15-го днем – «Ариадной на Наксосе» Р. Штрауса в Нижнем Новгороде, а вечером там же выступит с Юрием Башметом. 16-го ждем его с «Чародейкой» Чайковского снова в Москве…Одновременно идут хоровые выступления и Звонильная неделя, особенно разнообразные в столице. С 18-го в рамках фестиваля начнутся Баховские дни в России. И тут – не пропустить пианиста Владимира Фельцмана со всеми Французскими сюитами Баха 21-го в БЗК. А 23-го там же – «Страсти по Матфею» в исполнении бельгийского оркестра и хора «Collegium Vocale Gent» и зарубежными солистами.Поскольку открытие транслировалось по каналу «Культура», отметим вкратце, что осталось за пределами телекамер. Лужков с Соколовым сидели рядом в пятом ряду справа, Башмет, друг Гергиева, – симметрично слева. То есть пятый ряд теперь обозначен как VIP.В зале очень сильно дуло сзади. Распространилась версия, что температура в партере доводится до определенного уровня в связи с предстоящей в ближайшие дни установкой органа. Но не ценой же здоровья VIP так баловаться механическими ветрами! Во втором отделении многие уже накинули шарфы, а то и куртки. Кто-то принял в фойе шампанского (250 рублей за бокал).

Прощай, маэстро!

[b]В родном ему зале Дома композиторов звучала поначалу подобающая классическая музыка.[/b]Одним из первых возложил букет, поднявшись на скорбную сцену, космонавт Виталий Севастьянов, долго стояли у гроба художник Александр Шилов, поэт Владимир Вишневский, худрук ГЦКЗ «Россия» Вячеслав Карпов, режиссер Борис Львович, писатель Аркадий Вайнер, журналисты «Вечерки», с которой Богословского связывала давняя дружба... Но в основном зал заполнили, конечно, коллеги по композиторскому цеху.Председатель Союза композиторов Москвы Олег Галахов первым взял слово: «Ушел последний из могикан в жанре отечественной песни. Человек из той плеяды, кто жил и работал, с любовью, самозабвенно воспевая наше Отечество». Глава российского Союза композиторов Владислав Казенин: «Красивый, острый, мудрый человек. Ему были подвластны и крупные музыкальные жанры. Последнюю свою симфонию он назвал «Пасторальная». «Почему, Никита Владимирович?» – «Потому что я очень пАсторался…». Михаил Швыдкой, представлявший и новое министерство, и все его агентства, отметил аристократизм Богословского.Иосиф Кобзон от имени цеха, который перед Богословским в вечном долгу, сказал: «Его уход – не просто печаль. Композиторов много, но личностей таких нет…» – и спел прощальную «Темную ночь». Оскар Фельцман сказал о ней, что «это больше чем песня. Она в самых суровых условиях придавала силы, матери становились нежнее к своим детям, а бойцы смелее шли в схватку с врагом».После выступления председателя столичного Комитета по культуре Сергея Худякова, отметившего, что вся жизнь композитора была связана с Москвой, которую Никита Владимирович любил искренне и нежно, включили трогательную запись песни «Три года ты мне снилась» в лучшем исполнении – Джордже Марьяновича. «Любимый город» прозвучал голосом Бернеса. «Спят курганы темные» – Юрия Богатикова. Леонид Серебрянников спел под гитару любимый романс Богословского «Почему ж ты мне не встретилась».Уникальным моментом панихиды стало неспешное звучание голоса самого Никиты Богословского – начитанной им эпитафии, сочиненной самому себе, которая заканчивалась словами: «…его бессмертная душа неслышно подпоет».Отпевание прошло в «композиторской» церкви Воскресения Словущего тут же рядом, в Брюсовом переулке.

Швыдкой держит ключ от рояля министра

[b]Тема звучала громко: «Перспектива взаимодействия Министерства культуры со средствами массовой информации в современном культурно-коммуникационном пространстве».[/b]Маленький душный зал «РИА-Новости» едва вместил всех желающих. Журналисты сидели даже на полу, а количеству фотокорреспондентов позавидовали бы даже кинозвезды.Министр и его небольшая свита в лице первого зама Леонида Надирова и трех руководителей федеральных агентств – Михаила Сеславинского (по печати и массовым коммуникациям), Михаила Швыдкого (по культуре и кинематографии) и Владимира Козлова (архивное агентство) – представляли собой весь сегодняшний персональный состав новой структуры, остальные пока не утверждены. Увы, практически ни на один вопрос не было получено внятного ответа.Быстро был зачитан список предполагаемых подразделений (все решится в четверг). Подчеркнуто, что министерство «вырабатывает госполитику», а агентства «обслуживают население во всех параметрах этого понятия». Или, как сказал Швыдкой, хитро сверкнув глазом, «рояль у Александра Сергеевича, а ключ для настойки – у нас».Сам министр сообщил, что в четверг имел краткую встречу с президентом Путиным в Ново-Огареве, а также с Патриархом и за последние две недели провел массу собеседований. Сеславинский объяснил, что «идет процесс либерализации участия государства в общественно-политической жизни», не переведя это на русский язык. Но, что бы это ни значило, внятно пообещал, что свобода слова не будет ограничена. Надиров поддакнул: «Цензуры не будет». Из сказанного на человеческом языке было еще понятно, что Соколову «претит реклама посередине художественного фильма» и он будет «думать, как с ней бороться».Квотирование фильмов министр назвал «опасной штукой», ибо «можно ввести квоту на американские фильмы, но оставаться будет именно то барахло, от которого мы хотим избавиться».По реституции (возвращению трофейных ценностей): проблема в том, что немцы хотят поставить этот вопрос как совокупность отдельных проблем, а Соколов предложил «вывести это на уровень системного осмысления ситуации».Спросили и о «наезде» министра на музыкальных критиков в первых же его комментариях после назначения. Тут он сделал шаг назад: «Я стал внимательнее. Я был необъективен. Оказалось, и в других сферах дело обстоит ненамного лучше. Необходим не скоропалительный ликбез, а совершенствование вузовского образования».Как-то невнятно прозвучала тирада о Большом театре, с которым министру предстоит разбираться в ближайшее время. Соколов уверен лишь в том, что Большому, как и Мариинке, необходим «гроссмейстерский уровень». Отвечая на вопрос о возможных кадровых переменах, он переспросил: «Вы имеете в виду первоапрельскую шутку, что я предложил возглавить Большой театр Николаю Баскову? Так на этом уровне все и осталось!»Пресс-конференция закончилась удивительным заявлением Надирова: «Два раза читайте письмо Ходорковского!.. Я три раза прочел. Это на вопрос, как мы будем жить дальше…Статья «Кризис либерализма» – это же просто «Что делать?» Чернышевского сегодня! И то, и другое писалось в заключении…» Тут журналисты обалдели окончательно, энтузиазм иссяк.«Перспективы взаимодействия» остались туманными. Нет сомнений, что в следующий раз вопросы придется формулировать предельно конкретно – с полуслова мы друг друга не поняли.

Перетряхнуть винтики

[b]Пять слонов и одна девушка[/b]В мире академической музыки редко происходит что-либо достойное внимания тех, кому медведь на ухо наступил. Появление культовых фигур на горизонте Брамса и Шнитке – вещь редкая. Таковых сейчас в Москве наметилось три: тенор Дмитрий Корчак, дирижер Теодор Курентзис и режиссер Дмитрий Черняков. Вопли стоят немыслимые. Вплоть до соплей. И где вопящие были раньше? Ведь все трое – люди в музыкальном мире не первый год заметные, известные.Митя Корчак угодил в «Новую оперу». Сам хотел. Ему казалось, там ему «дадут попеть». Ведь тут всегда царил создатель театра Евгений Колобов, закрепивший за своим детищем оценку «дирижерский». Ничто не изменилось с его уходом из жизни. Кроме одного: нет здесь больше единственной жемчужины – самого Колобова, крошечного в своей неизменной черной водолазке, но сильного духом, отчаянного музыканта.Корчак в свое время повелся на Колобова – и угодил в беспомощную «Снегурочку» (Берендей), маразматическую «Травиату» (Альфред). Последняя премьера театра – «Искатели жемчуга» Бизе. Ну, действительно, дела для тех, кому медведь на ухо наступил! На сцене – Шива и пять золотых слонов. А красавца Митю обряжают в такие ориентальные шаровары, откутюрные шубы и головные набалдашники, что он смахивает на Афанасия Никитина, кичащегося обновками после славного хождения за три моря.Поет, слава богу, ровно, аккуратно, заветным звуком. Жаль, красивейшая ария Надира по воле режиссера Романа Виктюка звучит на пожарной лестнице. Все равно, Митя, браво! Одно наслажденье слушать и шикарного молодого баритона Сергея Шеремета (Зурга). И неизвестно еще, кто лучше.Заслушавшись Корчаком и Шереметом, в сложносочиненном содержании разобраться невозможно. Сильно отвлекала внимание и Мария Максакова (Лейла) – вот на кого смотреть и смотреть тем, кому пять слонов на ухо наступили. Какая внешность, какое имя (бабушка – легенда Большого театра, мама – Вахтанговского)! Но голоса – ноль. При этом Максакова почему-то самыми крупными буквами на растяжках по всей Москве. Певица-курьез, и нет ему в столице прецедента.Случился и другой прецедент, неожиданный. Виктюк совершил исторический прорыв: дал пресс-конференцию. Первую за все 13 лет «Новой оперы»! Ведь здесь терпеть не могут журналистов с их дотошными вопросами.Хорошо бы Роман Григорьевич не подхватил этот мозговой вирус. Жаль, если здесь больше не будет пресс-конференций. Ведь на следующую постановку приглашен тоже не абы кто – Юрий Грымов. Да еще на «Царскую невесту». Что-то будет???[b]Зажали оперетту[/b]«Золотая маска» в разгаре. Музыкальных спектаклей – драный кот наплакал. Сходила на драматический – на «Двойное непостоянство» Мариво (новосибирский театр «Глобус»). Это работа Дмитрия Чернякова (см. выше), у которого в конкурсе еще опера Стравинского «Похождения повесы» в Большом.В Мариво эффектно использована музыка Антона Веберна. Теперь даже кажется, что эта заумь ХХ века как раз и создана, чтобы опрокинуть зрителя, пришедшего повеселиться на пьеску а-ля Мольер. Где думать не надо совсем – так это на спектакле «Мэри Поппинс, до свиданья!» санкт-петербургского театра «Карамболь».Максим Дунаевский добавил несколько номеров к музыке из знаменитого телефильма – получился забавный спектакль, что называется, для всей семьи. С посильными техническими фокусами, с Игорем Скляром, приятно похожим на Джина Келли.В номинации «Оперетта/Мюзикл» числятся еще московские «Иствикские ведьмы». Вот где пошлость не раз и не два скукоживает сердце. Зрелище для новорусских слесарей, каких оказалось немало. Долой ведьм! Да здравствует фея Мэри! Удивительно, но мюзиклов на всю Россию в этом году наскребли только два. А оперетты – так и вообще ни одной. Славно поработал в этом году экспертный совет «Маски» во главе с кандидатом искусствоведения из Санкт-Петербурга Еленой Третьяковой![b]Бах на коньяке[/b]Экстравагантный все-таки человек Андрей Гаврилов, еще покруче Виктюка. Железный профессионал, выдумщик, книгочей и интернет-лазутчик, любящий сын, муж жены-японки и отец двухлетнего Арсения, коллекционер знаменитых друзей, скандалист и философ, работяга и дотошный лирик – и это все о нем.В Доме музыки, в Большом зале имени Светланова, который то и дело ругают за акустику (а Гаврилов находит ее превосходной) он сыграл все Концерты Баха. Семь штук. Слыхано ли? Рояль звучал действительно отлично. Ах, если б еще не мешали неопознанный камерный оркестр и два не обозначенных в программке флейтиста. Нет, просто поражаюсь великодушию Гаврилова. Ведь не станешь же подозревать его в неразборчивости! С резвостью вечнозеленого мальчишки, а не путешественника, битого всеми ветрами мира, Гаврилов пустился, казалось, в бескрайнее плавание. А в конце оно, как и всякое великое удовольствие, показалось слишком быстротечным.Охранники по обе стороны сцены умирали под Баха от тоски (зачем их ставят напоказ?). А в зал в широкий промежуток между ними перла бешеная энергетика. Мозги заводились, как большой советский будильник крашеного металла.Да, человек состоит из того, что он ест. Но упорядочен тем, что слушает. Скрупулезный, настойчивый Бах Гаврилова годится для перетряски воображаемых винтиков, подробного перебора косточек и инвентаризации капилляров с мощной продувкой вен и артерий. Сидишь даже проверяешь: темп и ритм меняют частоту сердцебиения или нет?..Тем временем Гаврилов, играя, еще и дирижирует – макушкой, носом, подбородком, руку поднимает только вступление показать. Или чтобы снять звук в конце – словно мошку словив, захлопывает ладонь: все! Сколько раз себе говорила – не глядеть на пианиста! Ведь это все равно что наблюдать за мимикой трубача. Музыканты на сцене лицо не контролируют – им и без этого есть за чем следить.Но как не смотреть на Гаврилова! Пальцы бегают железно – а на лице вдруг нервный срыв.Иногда, в кайфе, он делает мимические реверансы невидимым витающим перед ним существам неведомых миров. Или просто любуется воздухом. Или в восторге жизнелюбия ритмично качает головой из стороны в сторону, непосредственный, как дошкольник.В конце заключительной фуги он нахально, эстрадно – кто сказал, что нельзя? – добавляет тремолирующего баса на форте и вскакивает, как осой кой-куда ужаленный, из-за рояля. Наивный спонсор, решив, что и ему, спонсору, теперь все можно, выносит на сцену бутылку «Хеннесси». О святая простота неофитов! Однако никто бы уже не удивился, если бы Гаврилов тут же нолил всем оркестрантам. И кто бы сомневался, что операция сия за кулисами была проделана незамедлительно?

Лев Додин: В хорошем спектакле заложен код жизни

[b]Один из пяти тяжеловесов «Золотой маски», худрук петербургского Малого драматического театра – театра Европы Лев Додин уже показал в конкурсе своего нового Чехова – «Дядю Ваню».[/b]Невероятная филигранная выделка, графичность каждого жеста и сцены, определенность эмоции – черты гранд-стиля, казалось, уже уходящего в историю. Отчего же так сострадаешь каждому додинскому герою Чехова? Нет, все же умному, неторопливому театру, то и дело посверкивающему вполне современным хулиганством, найдется место в любой эпохе. Накануне показа Лев Додин встретился с журналистами.[b]О Чехове[/b]– Почему опять Чехов? В нем есть ощущение личного, близкого. Универсальная человечность. Мощь тоски по поводу нерешенных вопросов. Мало кто, как Чехов, ощущал бренность этой жизни… «Дядя Ваня» так красиво сочинен, так пропорционально с точки зрения душевных движений! А время очень интересно расшифровывает Чехова.Если хватит смелости, поставлю еще «Три сестры».[b]О старых спектаклях[/b]– Старые спектакли удается сохранять, если они не просто поставлены, а рождены – тогда в них заложен код жизни. Каждая последующая постановка влияет на предыдущую. «Братья и сестры» после «Бесов» стали другими. После Чехова изменились и «Братья и сестры», и «Бесы». Сейчас начали репетировать «Короля Лира» – я наблюдаю, как некоторые спектакли поворачиваются иначе. Это тема, не описанная в литературе.[b]Кумиры юности[/b]– Я хорошо помню спектакли, на которых мы учились. Товстоноговский БДТ. Московский «Современник» – он стал потрясением юности. До сих пор, проезжая по площади Маяковского, я с недоумением смотрю на эту маленькую площадочку, где умещается целый мир. Мощнейший взрыв был Театр на Таганке. Я студентом оказался в Москве и чудом попал на последнее представление дипломного «Доброго человека из Сезуана» в Щукинском. Я стоял у лестницы и смотрел, как поднималась толпа очень знаменитых людей. Их встречал худой человек в сером костюме: «Здравствуйте. Я очень рад, что вы пришли…» Это был Любимов. Прошло немного времени, и я пришел на спектакль «Павшие и живые», уже в Театре на Таганке. И увидел огромного человека в джинсовой куртке, в четыре раза больше, чем был…[b]Об учениках-режиссерах[/b]– По сравнению с нами в их возрасте, они чрезвычайно востребованы. Мне не все их спектакли нравятся. Если спрашивают – я говорю. Но чаще не спрашивают. Ощущение ученичества свойственно только человеку.Со студентами много открываешь в себе нового. Даже если они бестолковые – учишься их наивности, глупости. Потерять ощущение собственного ученичества – значит утратить художественное чувство.[b]О театре советском и сегодняшнем[/b]– В СССР вечные темы античного театра, западные парафразы на него были практически табуированы. Рок, смерть – темы не для советского искусства. Недаром Немирович так и не выпустил «Гамлета». А придуманную им эстетику меха, кожи, железа в Шекспире в 60-е годы заимствовал Брук, перевернув шекспироведение.Общественная роль сильно изнашивала театр. Изматывала художника, вынужденного искренне заниматься навязанными темами. Возвращение театра к сущностным темам – огромная роскошь, но именно это делает его социально важным. Занимаясь природой людей, театр их образовывает. Надо больше верить в себя и не ощущать своей увечности перед шоу-бизнесом.

В цирке посмеялись над председателем СТД

[b]В спектаклях «Золотой маски» за эти 10 лет уже и в бассейне плавали, и на лыжах катались, и всех скопом зрителей не раз сажали прямо на сцену. Так что дошлого театрала ничем не проймешь. Ну как, как заставить зрителей смотреть на сцену с нетерпением младших школьников?[/b]Нынешнюю церемонию открытия 10-го, юбилейного, фестиваля на соискание высшей национальной театральной премии впервые провели в Цирке на Цветном бульваре (постановщик Андрей Могучий). Потому что обаяние фильма «Цирк» и улыбок Орловой и Столярова, сиявших с установленного киноэкрана, можно повторить только ремейком. Посему под живой оркестр весь вечер выделывали фокусы «нью-Мэри» Екатерина Гусева («Норд-Ост») и «нью-Петрович» Эдуард Бояков (генеральный директор «Маски», не чуждый опытов театральной практики).В начале торжественно и по-советски тупо провели парад-алле белоснежных спортсменов со знаменами в руках. У каждого на спине – фамилия какого-нибудь победителя прошлых конкурсов: Гинкас, Титель, Фрейндлих, Някрошюс, Суханов, Лавров… В это время на киноэкране пошли черно-белые лозунги, вмонтированные а-ля титры: «Театру – театр!», «Цирку – цирк!», «Маске – Маску!» и, наконец, загадочное, тонкое своей аберрацией «Слава КСС!», что не сразу было расшифровано публикой как почесть Константину Сергеевичу Станиславскому.Номинацию «Большая форма» обозначил вполне дрессированный слон. Представлять «Малую форму» выпустили крошечного слоника, оказавшегося переодетой собачкой, – таких аплодисментов не сорвал бы и Басков в дуэте с Пугачевой. «Новацию» представляли ублюдообразные монстры на ходулях…«Новация-хренация!», – не стесняясь, прокомментировал Рыжий клоун, оказавшийся не кем иным, как председателем Союза театральных деятелей Александром Калягиным. Клоуном Белым столь же неожиданно выступил Георгий Тараторкин, председатель ассоциации «Золотая маска». Оба больших начальника уверенно резвились в новом амплуа, иногда чересчур близко приближая почтенную публику к понятию площадного театра словечками «г…» и «ж…». Новый феномен, однако! Но феноменом главным были, несомненно, полеты Эдуарда Боякова над ареной, в том числе и конкретно под купол.Как и чечетка нью-Мэри Гусевой на высоком шатком барабане без перил (в параллель с Орловой на экране – те же плотненькие ножки и красивое советское лицо) и уж совсем невероятный ее акробатический шпагат в воздухе в раскачке на двух широких независимых друг от друга лентах.Фокусник распиливал Тараторкина – сверху по-булгаковски сыпались доллары. «Эй, Додин, ты где тут, а у тебя деньги есть?» – искал Рыжий в публике самого маститого из номинантов. Но Лев Абрамович не посчитал нужным вступить в игру, напомнив, что «Маска» – дело серьезное.Главное, не стали стрелять из пушки хрупкой Машей Бейлиной, ведающей на фестивале билетами для журналистов. Потому что уже 29-го чудеса театрального мастерства пойдут косяком, и каждому охота на них попасть. Чего и зрителям желаем. Итак, сегодня «Вишневый сад» Някрошюса пройдет в Театре Моссовета, «Дядя Ваня» Додина в ТЮЗе, «Сон фавна» питерского театра «Кукольный дом» – в Театре Маяковского, «Весна священная» балета «Москва» – в Вахтанговском, омские «Дачники» – в РАМТе, новосибирское «Двойное непостоянство» – во МХАТе. Вперед и с песней, театралы! Как пелось в цирке, нам нет преград!

Столица ответит признанием

[b]На этот раз, справляя славное десятилетие, ее организаторы в преддверии конкурса начиная с февраля провели беспрецедентный показ уже признанных спектаклей, определяющих театральное лицо России, свезя их в столицу откуда только было возможно.[/b]Юбилейная гастрольная программа включала балеты Бориса Эйфмана и спектакли Эймунтаса Някрошюса, гастроли Новосибирского театра оперы и балета и Якутского театра драмы им. П. Ойунского, театры АХЕ, «Дерево», Евгения Гришковца.Ошарашив московского зрителя такой блистательной прелюдией, теперь «Маска» будто бы предлагает черный хлеб – зачастую спорные спектакли, но преимущественно все же те, которые не оставили равнодушными ни публику, ни критиков.Оставив споры о правомерности тех или иных номинаций и наград, обиды и ворчанье, без которых не бывает живого конкурса, отметим все же, что начало «Маски» – 1993 год – пришлось на период такой безнадеги, что мало кто верил в начинание Эдуарда Боякова, которое многим казалось романтическим междусобойчиком на два-три года.«Маска», однако, росла и крепла, выявляла и определяла направления, спектакли ее вызывали отчаянные споры – а это ли не цель? И главное – в Москву, как на большой праздник, съезжались провинциальные театры, получившие возможность показать себя столичному зрителю, – и он ответил им не только аплодисментами, но и любовью, уважением, признанием, восхищением. Но это только теперь кажется, что только так оно и могло быть…Среди заявленных на десятую «Маску» драматических спектаклей большой формы – конечно же, «Вишневый сад» Някрошюса и «Двенадцатая ночь» Доннелана, сделанные ими с русскими звездами; «Дядя Ваня» Додина и «Египетские ночи» Фоменко; «Правда – хорошо, а счастье лучше» Женовача, «Мамапапасынсобака» Чусовой. Из спектаклей малой формы больше всего ждут новосибирское «Двойное непостоянство» Мариво в постановке Дмитрия Чернякова, который выдвинут еще и по разделу «Опера» («Похождения повесы» Стравинского в Большом театре). Дважды фигурируют модные братья Пресняковы: в списке номинантов – их «Пленные духи» и мхатовский «Терроризм».Жаль, что так мало кукольных спектаклей: «Приключения незадачливого дракона» и «Сон фавна» – оба из Петербурга. Как ни парадоксально, это обычно самая интересная часть «Маски», только не все о том догадываются.В «Новацию» попали знаменитое владикавказское «Золото нартов» и московский «Кислород» Вырыпаева.Музыкальный театр в этот раз не представил большого разнообразия. Бертмана с его «Геликоном» затерли из противности (по меньшей мере две работы претендовали на «Маску»: «Петр Первый» и «Средство Макропулоса»). Гергиев с Мариинкой от конкурса отказался сам. Впрочем, у этих театров столько зарубежных гастролей, что в любом случае нарушать контракты, дабы один раз предстать пред честные очи жюри, в дальнейшем будет все более проблематично.В музыкальном театре легкого жанра – позорные «Иствикские ведьмы» да питерская «Мэри Поппинс». Оперетты ни одной! В балете с Москвой и СанктПетербургом спорят, конечно, Пермь, Новосибирск и честолюбивый Екатеринбург. И тут немало шансов у «Светлого ручья» – легкого, стильного, неожиданно остроумного спектакля Большого театра.На его основной сцене пройдет и закрытие праздника с награждением лауреатов – 12 апреля. Но к этому времени в столице уже начнет бушевать другой мега-проект Боякова: Пасхальный фестиваль Валерия Гергиева.

Несладко Мелу Гибсону

[b]Скандал вокруг фильма «Страсти Христовы» Мела Гибсона привел к резкому росту продаж религиозных книг. В то же время Гибсон по-прежнему обвиняется в антисемитизме и даже подвергается физическим нападкам.[/b]Так, толпа противников картины в Нью-Йорке закидала его сосудами, наполненными кровью ягнят. Не дремлют и влиятельные еврейские организации. Масла в огонь подлило недавнее заявление Хаттона Гибсона, отца знаменитого актера и режиссера, назвавшего холокост в основном фикцией. Гибсону грозят серьезные меры: президенты киностудий заявляют о том, что никогда не будут с ним сотрудничать. Учитывая, что в России еврейский вопрос всегда был гораздо болезненнее, чем в США, можно ожидать эксцессов и в связи с предстоящей московской премьерой «Страстей Христовых» 7 апреля.

Cекретный план Джорджа Баланчина

[b]Конец этой недели культурная столица проведет под знаком Джорджа Баланчина, отмечая 100-летие со дня его рождения. Большой театр представляет знаменательную премьеру его одноактных балетов – шести из огромного количества шедевров.[/b]В Белом фойе Большого открылась фотовыставка Пола Колника, в работах которого Джордж Баланчин (1904–1983) находил наиболее адекватное отражение своих идей.А затем прошла долгая, подробная встреча с зарубежными балетмейстерами-постановщиками, которые передают постановки своего учителя из рук в руки.Адам Людерс работает сейчас в Большом над «Кончерто барокко» на музыку Баха, постановкой 1941 года. «Балету более сорока лет, но в это трудно поверить, он идеален. Такое ощущение, что он останется на века».Марина Эглевски восстанавливает с артистами Большого баланчинское па-де-де «Сильвия». Ее родители работали у него в труппе «Нью-Йорк Сити бэлли», Марина выросла за кулисами, сама стала балериной, а теперь еще и носителем тайн великого хореографа. Одну из них она открыла на прессконференции: «Моя мама встречалась с Баланчиным…» Отец же ее Андре Эглевски был родом из Москвы, и, работая сейчас здесь, Марина нашла дом, где он жил, и своих родственников. По мистическому стечению обстоятельств это дом напротив гостиницы «Мариотт», где она поселилась.Третий балетмейстер Джон Клиффорд, работающий над «Агоном» на музыку Стравинского, «Тарантеллой» и «Па-де-де» Чайковского, считает, что «у Баланчина всегда был свой секретный план, о котором он никогда не говорил словами, предпочитая подтекст».Среди выяснившихся неожиданностей: любимым танцовщиком Баланчина был Фред Астор с его элегантностью, стильностью, техникой. Иногда Баланчин даже подначивал балерин словами: «Больше джаза!» В сложнейшем по ритму, жестком 20-минутном «Агоне», оказывается, движений больше, чем во всей «Спящей красавице», рассказал Клиффорд. Баланчин требовал, чтобы каждый танцовщик считал.Случалось, что он кричал им: «Считайте!», стоя прямо за кулисами. Но центральная фигура нынешнего уникального десанта соратников Баланчина – Виолетт Верди, француженка, станцевавшая у него в «Нью-Йорк Сити бэлли» более 25 ведущих партий. Верди вдохновила мастера на создание нескольких шедевров. Сейчас параллельно с постановочным процессом она ведет в Большом утренние классы.«Когда Баланчин пригласил меня в труппу, я работала с Роланом Пети, – рассказала Верди. – Мне не верилось. Он всегда говорил, что ему нужны борзые (это слово она произносит по-русски), а я казалась себе маленькой собачкой.Ни у кого рослые танцовщики не двигались с такой скоростью, как у него. «Чем выше – тем лучше», – говорил он. В своих постановках он просчитывал трудное преодоление шаблонов, страха, таким образом не давая артистам погрязнуть в рутине. Ради этого он, можно сказать, просто ковер выдергивал у них из-под ног! Самые счастливые дни с Баланчиным – когда он начинал ставить для тебя балет. Он будто приглашал на обед для гурманов, рассказывая о нем за роялем. А потом будто давал тебе ребенка на воспитание…Чувство собственничества было ему незнакомо – заканчивая балет, он говорил танцовщику или балерине: «Все, теперь это твое!» – и принимался за следующий…» Определенное неудобство для артистов балета Большого состоит в том, что иногда от них требуют забыть все, чему их учили. И очень значительное – что в этих шести балетах заняты практически все ведущие танцовщики театра. Если обычно вечером в спектакле танцует одна звездная пара, то здесь только в «Симфонии до мажор» их занято целых четыре! Так, через далекие околичности, возвращается в Россию то, что всегда могло бы принадлежать ей. Георгий Мелитонович Баланчивадзе, сын известного композитора, «грузинского Глинки», и брат народного артиста СССР Андрея Баланчивадзе, стал основоположником американского балета. Большой берется за его творения уже в третий раз. Но все 425 его балетов нам ставить – не переставить.

Чехи показали Гагарину глобус, на котором не было Америки

[b]Первая страна, куда Гагарин приехал после полета, была Чехословакия. Мой папа в ту пору был послом Советского Союза в Чехословакии, и я училась в Праге в 5-м классе советской школы.[/b]Когда Гагарин полетел в космос, в Праге творилось нечто невообразимое. Поверить в происшедшее было трудно. И все же по телевизору уже показали документальные кадры и такого симпатичного русского. Чехи тут же сочинили эстрадную песенку, которая вышла на «сорокапятке» (маленькой пластинке на 45 оборотов). Песенка раздавалась из всех магазинов, и куплет ее тут же подхватывали: «Добри ден, майоре Гагарине!..» (это звательный падеж от «Гагарин»).И вот в прекрасный солнечный день в конце апреля нам в школе объявили, что Гагарин чуть ли не завтра приезжает в Прагу! От каждого класса выбирали одного-двух человек, нас обещали подвести прямо к трапу, чтобы мы, советские дети, живущие за границей, приветствовали первого космонавта.Весна в Праге – это отдельный рассказ, потому что вовсю цветет сирень, желтые кусты, которые мы называли «золотой дождь», расцветают яблони, не говоря уже о тюльпанах. Красота невозможная, но о сирени я говорю неспроста. Гагарин прилетел 28 апреля.Нас привезли в аэропорт (одетых, как и положено было советским детям в праздничный день, по схеме «белый верх – темный низ», в галстуках, в белых гольфах) и действительно повели на летное поле. Когда самолет подкатил, толпа ринулась к нему, и не сразу смогли подвезти трап, сначала долго оттискивали людей.Наконец открылась дверь, и вышел Гагарин. Стоя на трапе, еще не спустившись ни на шаг, он, услышав рев встречавших, поднял обе руки вверх и стоял совершенно как бог. Конечно, эту картину не забудешь никогда! Его улыбку и то, как он потрясал в воздухе руками, а не просто двигал ладошкой вправо-влево. Будто всем хотел сказать: я вас обнимаю! Так только самые великие артисты принимают поклоны на сцене.Дальше стало происходить нечто ужасное, потому что Гагарину надо было дойти до здания аэропорта. Почему ему к трапу не подали машину – не знаю. Огромное количество охранников в погонах и без должны были выгородить ему коридор в большой толпе. Я впервые попала в такую давку и очень испугалась. Конечно, ничем мы не успели его приветствовать.Дорожка, которую прокладывали ему дюжие молодцы, сзади тут же зарастала. Гагарин уже практически бежал, а люди вслед кидали ему букеты. И ладно бы тюльпаны. Но многие просто от души надрали в своих садах сирени. И можно себе представить, что было бы, если кто-нибудь угодил бы в него таким настоящим, тяжелым от породистых махровых цветов, сучкастым веником!Наконец, два охранника просто подхватили его под мышки и, побежав, чуть ли не поволокли, а может, по воздуху унесли его в здание. Ведь они были на голову выше него! По всему пути следования кортежа по старинным пражским улицам стояли толпы, все махали великому человеку сиренью, красными флажками и трехцветными чехословацкими флажками, кричали: «Ат жийе Га-га-рин!»Он ехал в открытой машине, насколько я помню по вечерним теленовостям стоя и все время улыбался. Был ли в этот день человек счастливей его? Ведь вокруг стояла еще и красота неописуемая – почерневшая готика древнего европейского города, свежераспустившиеся деревья, старинная кладка мостовой, на которой подпрыгивает даже самый правительственный автомобиль, яркое солнце, университет, основанный в 1348 году и огромное количество молодежи, так искренне поющей: «Добри ден, майоре Гагарине!»Вечером того же дня Гагарин побывал на спектакле «Иркутская история» Вахтанговского театра, который как раз гастролировал в Праге (вахтанговцы привезли тогда еще «Стряпуху» Софронова). Валю играла красавица Юлия Борисова, Сергея – Михаил Ульянов. Поскольку у меня сохранилась программка (на ней мама на спектакле взяла у Гагарина автограф), из нее следует, что в спектакле были заняты Юрий Любимов, Николай Плотников, Юрий Яковлев… Вот что сейчас вспоминает об этой встрече Михаил Александрович Ульянов: «А мы еще удивлялись: почему на тот спектакль ждали все чехословацкое правительство?..А потом узнали, что в Прагу прилетел Гагарин… Его принимали на Вацлавской площади грандиозно! Он как римский бог летел… Он смущался, он был очаровательный. А вечером они все пришли на «Иркутскую историю» – Гагарин, советский посол, президент Чехословакии АнтонинНовотный с женой Боженой, все правительство.В антракте нас пригласили в правительственную ложу – где были президент, его супруга и Гагарин. Мы, конечно, стали сниматься. Схватили его – с одной стороны Юля Борисова, с другой я, крутились вокруг него колбасой… Вдруг я почувствовал железную руку охраны: «Хватит!» – сказали мне по-русски… На следующее утро нам позвонили из посольства: «Кто из вас снимал жену Новотного?!» (А бог ее знает? Там какие-то дамы были, но кто из них жена Новотного?) «Покажите, – говорят, – пленки!» Но, оказалось, ничего страшного: «Понимаете, какая вещь, она просит эту фотографию, и мы хотим сделать ей этот прекрасный подарок». Вот такая история.До нашей школы космонавт, конечно, не доехал, но в советском посольстве побывал. Судя по поставленной им дате, это было 29 апреля. Нас, детей посольских работников, пустили туда только в момент, когда он вышел в фойе и сел за старинный столик, (Наше посольство в Праге – это не знаю как сейчас, а тогда были роскошные апартаменты, дворец, наверное, какого-то раскулаченного в 1948 году миллионера на улице с необыкновенным названием «Под каштаны» – в Москве таких названий не было!) Выстроилась очередь за автографами. Я, конечно, тоже запаслась черно-белыми глянцевыми фотографиями, которые по 70 геллеров продавались во всех киосках и не залеживались там. На одной он написал просто «Гагарин». А потом я подсунула ему еще одну, и он спросил тенором: «Как тебя зовут?» Дрожащим голосом я еле выдавила из себя свое имя, и он быстро написал: «Наташе на добрую память. Гагарин». Конечно, это теперь наше семейное достояние.А самая лучшая пражская фотография Гагарина, я считаю, была сделана в Страговском монастыре, в Музее национальной письменности. Попадающий туда русский человек сразу понимает, какая культурная разница между Россией и Чехией. И чехи знали, чем поразить Юрия Алексеевича.Ему показали глобус, на котором еще нет Америки! И кто-то щелкнул его в момент какого-то просто детского удивления перед этим фактом. Фотографию потом отдали в посольство, а по наследству от отца она досталась мне.Почти через 40 лет, будучи в Праге в командировке, я принесла ее в Страговский музей. Долго не пускали – кто, к кому, зачем? Ведь отношение к русским было уже совсем, совсем иным. Я долго объясняла, что хочу подарить фотографию. Наконец, пройдя несколько чиновников рангом все выше и выше, я дошла до каких-то интеллектуалов, которые все хотели мне что-то за нее заплатить. Я говорю – дарю! А они – сколько? Но главное, что такой фотографии в музее не было. Я посоветовала им выставить ее около этого старинного глобуса. Но как они поступили, не знаю.

Пролетая над клеверным полем

[b]Застрелить или зарезать?[/b]Педантом быть сегодня нелегко. Вот, например, коллега мой упрекнул меня, что в «Тоске», премьеру которой я видела 30 января, героиня не застрелилась вовсе, а зарезалась. Но он видел эту премьеру 11 февраля. Может, она 30-го застрелилась, а 11-го – зарезалась? А что, новое слово в оперной режиссуре! М-да… А вот не умеешь – не надо либретто менять!У Пуччини Тоска совсем даже кидается с высокой крепостной стены. И в этом есть свой смысл. К тому же, если с 7-го ряда не видать, зарезалась она или застрелилась – наверное, очень «ярко» поставлен режиссером финальный эпизод.Помнится, в одной из постановок геликоновской «Кармен» (а их было несколько разных), которая шла во дворе, под открытым небом, Кармен закалывала Хозе (а не наоборот), доставшего ее своим харассментом. При этом заваливала его в куст под треск ломающихся ветвей. Разве такое не разглядишь? Разве такое забудешь? А казалось бы, хулиганство.[b]И Бог создал вопль[/b]И снова опера. «Луиза Миллер» Верди, в Большом зале консерватории. Опять концертное исполнение! Ну, куда несет тебя, неугомонная? Так ведь не слышала отродясь я никакой «Луизы» и, погоняемая стыдом, поскакала с энтузиазмом по бульварным лужам на Б. Никитскую.Опера по «Коварству и любви» Шиллера собрала немало иностранцев… Аа, поют-то не по-русски. Значит, вот уже один смысл концертного исполнения (идем по восходящей). Второй – артисты проходят партии, которые потом могут спеть на зарубежных сценах.Но главной целью считается все-таки представить оперу, которая у нас последний раз ставилась в 1934 году, да и то в Ленинграде.Капелла Валерия Полянского (оркестр и хор) взялась в общем-то за благородное дело просветительства. Но, как писал Булгаков, оправдание есть, а утешения нет… Сбежала я после первого же действия. Хотя пели в основном солисты Большого театра. Сама Луиза в облике хрупкой Екатерины Морозовой с ее легким колоратурным сопрано понравилась. Всеволод Гривнов – хороший тенор (а кто еще, как не тенор, может петь персонажа по имени Рудольф?). Музыка красивая – Верди есть Верди, хотя, если подчитать литературку, «Луиза Миллер» «не вошла в число лучших вердиевских творений».Обнаружилось в книжках, что есть у него и другие неведомые оперы: «Оберто», «Стиффелио», «Гарольд», «Альзира». Но если небрежностью одноразового употребления их уделают так, как бедную «Луизу» в БЗК, то лучше не надо. Как раз в этот день слышала по радио некоего философа, который сказал: «Вопль был раньше Слова». В данном исполнении оказалось буквально так. Об оркестре и хоре просто умолчу. Мой отчаянный вопль тут намного опережает слово.[b]Звезду Евгению Палычу![/b]На «Луизу Миллер» пришли в основном держатели абонемента, целенаправленные опероманы. Да еще в амфитеатре перекрыты целые зоны (над второй и пятой ложами) – во избежание обрушения аварийного балкона. В общем, проплешины зияли.Зато на юбилейный вечер Евгения Крылатова в «России» невозможно было протиснуться даже ко входу. Песни у него потому что певучие, с каким-то секретиком – и за это любимые. Академический композитор не погнушался просчитать возможности успеха прикладной музыки – и выиграл. За то заложена ему именная звезда. Она единственная пока сияет, не ушарканная ногами.Начал вечер, конечно, Президентский оркестр Павла Овсянникова, безотказно обслуживающий государственную эстраду. Ведущие – Ангелина Вовк и Михаил Боярский. У этого шляпа черная навек, что ли, к нему приклеилась? Хоть бы кто-нибудь сказал ему, что есть места и тем более обстоятельства, где в шляпе оставаться крайне неприлично. Или сей персонаж лучше не трогать? Вдруг любимый голос президента станет новым министром культуры? (Грозовое предположение всерьез перетирали в буфете.) Первым вышел петь Иосиф Кобзон.Отрубить бы от него все остальные обстоятельства – какой сосредоточенный артист! «Зашумит ли клеверное поле» и «Ольховая сережка» погнали у народа слезу.Но дальше я бы предпочла меньше свето-шумового оформления, чем последовало. Песни Крылатова не нуждаются в мишуре, броских, подкупающих детских танчиках а-ля варьете, заигрывании с публикой. Более того, многие из них хочется переживать интимно, а не под грохот колонок.На экране то юного Женю показывали, прекрасного, как херувим, то листья кружились, то тройка неслась, то сменялись лики Христа. На сцене то черти скакали, то ангелы стояли со свечами.Во втором отделении на фоне всего этого винегрета пошли сплошь имена. Каждое вызывало в зале стадионный вой «у-у-а-а-а!», взмывавший, как те самые качели, которые выше ели. И подтвердилось, что в песнях Крылатова, как любят говорить вокалисты, «есть что петь». Всем – и Витасу, и Градскому, и Ларисе Долиной, и Ладе Дэнс (она пела «Оленя» в унтах на каблуках). И даже немножко Маликову с Харатьяном.В предапофеозе – непременный Николай Басков с «Прекрасным далёко», которое было ему низковато. Но посмотреть приятно, красавчик, что и говорить. Однако ж не с лица воду пить.Слов не знал, читал с пюпитра.А вообще, несмотря на все издержки массовых зрелищ, привычных сцене «России», вечер удался. Евгений Павлович сам не раз садился за рояль. Ну а выпустить сейчас одномоментно двадцать звезд на одну песню – феномен.Финальные «Качели», созвучные фамилии автора, собрали весь мир, включая зал. Сама орала: «Летят, летя-а-ат, ле-е-тя-а-ат!» Оторвалась по полной. А некоторые вообще плакали.[b]Недосягаемый[/b]В прекрасном далёко – приезд Пласидо Доминго. Впрочем, не таком уж и далёко. 10 марта он поет в Московском международном доме музыки.Стараюсь не слушать постоянное ворчанье, что к нам едут престарелые звезды. Доминго так умен и в жизни, и в пении, что долго еще продержится.Если судить по его заявлению трехлетней давности, он мечтал бы спеть в Большом театре. В 1974 году, когда приезжала Ла Скала, попасть туда было невозможно. А как хочется увидеть Доминго в спектакле! После «Отелло» в Вене его вызывали на сцену 100 раз – прямо XIX век какой-то, будто опера еще выполняет роль главного мегазрелища.Если посмотреть запись «Турандот» в постановке Дзеффирелли в «Метрополитен», там никакая не Турандот главная, в этой жестокой, какой-то садистской опере. Там Калаф-Доминго весь квазикитайский маразм топит в своей любви. Когда принц, возможно, накануне своей смерти, поет «Nessun dorma», весь шар земной в твоем воображении мерцает огнями, видными только из космоса.Он хочет спеть в Большом Германа в «Пиковой даме». Продирижировать у нас «Балом-маскарадом». Но как-то все застряло. Доминго 63 года, у него в репертуаре около 120 партий! Есть из чего выбирать. Подождем еще со вздохом.А пока – концерт. Тоже очень немало. Аккомпанировать будет Национальный филармонический оркестр России во главе с американским дирижером Юджином Коном.Моя личная, чайниковская мечта – «Nessun dorma». Если она свершится, обещаю всплакнуть от счастья.

Швыдкой отмежевался от прачечной

[b]Министр культуры РФ Михаил Швыдкой отчитался на коллегии за 2003 год. И в тот же день дал пресс-конференцию для особо любознательных.[/b]Главным достижением своего ведомства министр считает то, что остановлены деструктивные процессы: «В 2003 году мы переломили ситуацию. В ХХI веке культура играет иную роль, нежели в ХХ. Когда мы учились, к параметрам государственности относились армия, границы, валюта… Теперь ясно, что государствообразующим параметром становится культура. И отношение к ней как к чему-то прикладному, как к украшению опрометчиво».[b]Что нам ответили на конкретные вопросы?1.[/b] Центральная музыкальная школа (ЦМШ) при консерватории (для особо одаренных детей), много лет ютящаяся на задворках Москвы, к 1 августа будет восстановлена в центре, и с 1 сентября в ней начнутся занятия.[b]2. [/b]Проблему возвращения в Россию фильма Бондарчука «Тихий Дон» (начала 90-х), зависшего в Италии по причине банкротства тамошнего продюсера, Минкульт «сумеет разумно разрешить».[b]3.[/b] Где будут демонстрироваться яйца Фаберже, купленные за рубежом частным коллекционером, не так уж и важно. Важнее их принципиальная доступность публике и работа статьи 252 об освобождении ввозимых шедевров от таможенных платежей и пошлин. «А то, что не боятся ввозить ценности в Россию, – уже свидетельствует о доверии к власти».[b]4.[/b] Картины Рубенса, только что ввезенные в Россию другим частным коллекционером, ранним летом будут показаны в Санкт-Петербурге, а ближе к «Декабрьским вечерам» – в Москве.[b]5.[/b] Минкульт продолжает поддерживать толстые журналы: «Мы закупаем их для библиотек, тем самым увеличивая тираж».[b]6.[/b] Министр категорически против ввода цензуры: «Камю говорил: «Свободная пресса бывает двух видов – хорошая и плохая. А несвободная – только плохая». В случае введения цензуры придется вскрывать пакет конституционных законов – о свободе слова, СМИ, творчества. Вопрос тяжелый, так как больше 70 процентов наших граждан готовы к вводу цензуры. Он требует филигранной юридической проработки. В России достаточно институтов для ограничения публично неприемлемых вещей – например, суды. Но я что-то пока не видел иска гражданина к какому-нибудь телеканалу по поводу излишнего секса на телеэкране. Если что-то и было – это скорее касалось конфессиональных проблем».[b]7. [/b]Исследования в конце года показали, что ремонт консерватории надо начинать с фундамента ([i]т. е. здание консерватории неминуемо встанет на долгосрочный ремонт[/i]. – [b]Н. З.[/b]). Есть еще один объект – Музей на Поклонной горе ([i]вот так сюрприз![/i] – [b]Н. З.[/b]), который требует основательных работ; он будет закрыт на год.[b]8. [/b]Минкульт финансово помогает реставрировать церкви Троице-Сергиевой лавры, комплекс Валаамского архипелага. Начнет реставрацию иконостаса Рублева, который находится в тяжелом состоянии. Ученые по просьбе министерства составили список всех работ Рублева, которыми министерство намерено серьезно заниматься.[b]9. [/b]О возвращении иконы Тихвинской Божьей Матери из США, как и Казанской – из покоев Папы Римского, речи нет: «Очень деликатный вопрос. Как и все, что касается перемещенных ценностей, тем более намоленных святынь. Ведь вокруг них – сотни человеческих судеб».[b]10.[/b] «Имущественных споров у Министерства культуры с правительством Москвы нет. Они есть у правительства Москвы с Мингосимуществом. Для нас же важен вопрос, не кому принадлежит, а как сохранить. В Москве – самые главные учреждения культуры, начиная с Большого театра. Значительные средства Минкульта уходят на Москву. Многие вопросы мы проговорили с Людмилой Ивановной Швецовой. И с Юрием Михайловичем я часто общаюсь. И с Сергеем Ильичом Худяковым только что вместе чай пили. Мы все заинтересованы в том, чтобы Москва была городом образцовой культуры».Что ни месяц, толкуют об отставке Швыдкого. И что же он? «Все ждут смены правительства. У меня много врагов, и это украшает мужчину моего возраста». Прямо скажем, не лезет за словом в карман министр культуры.Но все же будем объективны: нынешнее министерство возглавляет не ткачиха и не химик, а давно известный Москве театровед-интеллектуал. И отчуждение непростого ведомства Швыдкого от известного матерного советского анекдота о прачечной ему в значительной степени удалось.

Дорогой дедушка Всеволод Эмильевич

Батман Желтого дьявола

[b]Свой десятый конкурс высшая национальная театральная премия “Золотая маска” предваряет обширными гастрольными выступлениями коллективов, составляющих сегодняшнюю славу России. Театры везут спектакли обоймами.[/b]Так и Театр балета Бориса Эйфмана, открывший внеконкурсный юбилейный фестиваль, представлен тремя постановками. Первая из них – “Кто есть кто” – танц-мюзикл, умозрительно рассчитанный на американского зрителя. Поверхностное собрание 26 номеров подозрительно по хореографии и вовсе не складывается в “психологическую драму”, на которую замахивался постановщик.Конечно, трудно придумать сюжет современного балета. И идея Эйфмана неплоха: рассказ о двух танцовщиках Мариинки, в 20-е годы эмигрировавших в Америку. О том, как нелегко им в городе Желтого дьявола. Вот их крепкая мужская дружба, выразившаяся в двусмысленных дуэтах (что помогает отыграть модную тему гомосексуализма). А вот – поиски работы, в том числе в духе комедии “В джазе только девушки” (модная тема трансвестизма). Но главное, фон – оглушительные массовые “американские” джаз-танцы (в духе “Их нравы”). Плюс навязчивая тема судьбы евреев, без которой балет не обмельчал бы, потому что и так дальше некуда. Картина вышла пестрая, но, если не считать явной конъюнктуры, малоцельная.Беда и с музыкой. Каждый номер – это Эллингтон, Брубек, Прима, но и Барбер, Рахманинов. Отборная классика, напиханная в один флакон, оборачивается ее беззастенчивой эксплуатацией, а значит, безвкусицей. В конце концов, кто это сейчас рискнет поставить любовный дуэт на гениальный “Вокализ” Рахманинова или медленную часть его концерта? Покажите мне этого Голейзовского! Но никто ведь и не запретит, вот ужас. (Вспомнишь тут апофеоз пошлости – почти эротический дуэт Павла Первого с возлюбленной из балета Эйфмана “Русский Гамлет”, поставленный на “Лунную сонату” Бетховена.) Хореография не вполне свежа, балансирует на грани с эстрадой, часто неостроумно отдает цирком. Потому и музыка уже воспринимается не шедеврами, а поп-классикой. Пафоса в балете с претенциозным названием не больше, чем в фигурном катании, привычно компонующем Баха с Оффенбахом. И заявленная балетмейстером цель – потрясти зрителя – не маячит даже и вдали.Надо отдать должное артистам, как видно, академической выучки. Они работают слаженно (не хуже классических мюзикльных американцев), с колоссальной, на износ, физической отдачей. Однако никому из них не удается выразить душевное откровение, а стало быть, создать яркий, трогающий образ. Таким образом, единственным удовольствием от спектакля становится драйв, бешеная энергетика, которой вряд ли зарядишь взыскательного балетомана, не говоря уж о меломане, возмущенном утомительным винегретом.Сегодня, в среду, на Новой сцене Большого театра покажут “Русского Гамлета”. А в четверг – “Красную Жизель”, наверное, лучший спектакль Бориса Эйфмана, который в свое время справедливо наделал много шума.

Увидим ли мы “Тихий Дон” Бондарчука?

[b]Вчерашнего вечернего коктейля в Итальянском институте культуры кто-то ждал как приятного светского раута, а кто-то как момента возможного решения судьбы одного из самых загадочных фильмов минувшего века – “Тихого Дона” Сергея Бондарчука.[/b]Но сначала о том, что такое Институт итальянской культуры в Москве. Его с недавних пор возглавила Анджелика Карпифаве, выпускница Сорбонны, молодая энергичная красавица. Недаром ей удалось уговорить министра иностранных дел Франко Фраттини, находящегося в России с официальным визитом, посетить ее московские пенаты и благословить их. Планы ее идут далеко, и Фраттини, сраженный обаянием Анджелики, публично выслушал ее долгую содержательную речь.Небезынтересно и нам узнать, что в Институте открылись курсы итальянского языка на 250 студентов. Вместе с Институтом мировой истории РАН создается Центр истории исследований.Открывается библиотека итальянского искусства. Целый проект посвящен великой актрисе Анне Маньяни. Пройдет фотовернисаж Паоло Порто и выставка “Микеланджело: между Римом и Флоренцией”. Возможно, даже рисунков Леонардо да Винчи. В мае–июне приедет оркестр Ла Скала под управлением Риккардо Мути. Ждите также оркестр “Санта-Чечилия” и оркестр Рима и Лацио. В мае же Анджелика привезет в Москву великого дирижера Карло Марию Джулини – справить здесь его 90-летие с участием русского оркестра и итальянских звезд-солистов.Видно, что правительство Италии весомо поддерживает посла своей культуры в России. “Я очень ценю, что все это она делает не для элиты, а для народа!” – подчеркнул министр. Да и мэр Москвы Юрий Лужков, по словам Анджелики, предоставляет ей большой простор для деятельности.А теперь о фильме Бондарчука. Недаром, кроме известных личностей – Юрия Любимова, Владимира Наумова и Юлии Хрущевой, на приеме присутствовали скромные, не узнаваемые в лицо родственники Михаила Шолохова. А также Людмила Комарова, директор Детской школы искусств им. Балакирева Юго-Восточного округа, где вот уже три года проводится фестиваль “Шолоховская весна”.Внук писателя Андрей Митрофанов (сын Марии Михайловны) полон надежд на то, что последний фильм Сергея Бондарчука, зависший где-то в недрах итальянского юридического крючкотворства, все же окажется в России: “Фильм снимали, в частности, на хуторе Калининский Шолоховского района, с которого писался “Тихий Дон”. Как я понимаю, картина застряла в Италии в счет погашения долгов итальянской стороны. Федор Бондарчук пытался вести какие-то переговоры, но чем они завершились – не знаю”.Напомним, что в начале 90-х годов Сергей Бондарчук снял “Тихий Дон” совместно с итальянцами. Предполагалась двухчасовая киноверсия и 10-частный телесериал. После распада СССР продюсер Виченцо Рисполи объявил свою фирму банкротом. В 1994 году Бондарчук умер, а в 95-м Рисполи предложил России купить “Тихий Дон” за 4,5 млн. долларов, но получил отказ.Сейчас часть смонтированного фильма – кажется, на студии “Чинечитта”. Пленка принадлежит, кажется, банку “Национале дель лаворо”, получившему ее в компенсацию долгов. Звуковой материал – кажется, в Лондоне… А у нас-то что? И когда? Перекрестившись, чтоб не казалось, настраиваю Андрея Владимировича набраться храбрости и подойти к министру. Неужели фильм так и завяз на 10 лет в судебной тяжбе о банкротстве? Тем более что г-н Фраттини – видный деятель итальянской юриспруденции и один из самых молодых адвокатов Итальянской республики. А Андрей Владимирович – все-таки родной внук лауреата Нобелевской премии. Но по лицу министра, хоть и благожелательно настроенного, было заметно, что он не заинтересован сейчас в подробном ответе: “Я делаю все возможное!” Рассматривался ли в Москве вопрос на правительственном уровне, осталось неясным.Однако по тому энтузиазму, с которым Анджелика ворвалась в культурную жизнь Москвы, можно надеяться, что она этого дела так не оставит. В конце концов, зачем тогда ей было приглашать на коктейль Шолоховых? Нет, вот она-то явно полна решимости довести дело до конца. И, кто знает, может, маленький итальянский центр в Большом Козловском переулке однажды навсегда войдет в историю нашего киноискусства.

Игнат Солженицын: Люблю Сивцев Вражек и Патриаршие пруды

[b]Хорошо носить артисту знаменитую отцовскую фамилию. Получается, она уже сама его пиарит. Но хочется же быть еще и не только сыном знаменитости. Свои художественные устремления в эту субботу будет отстаивать и за роялем, и за дирижерским пультом Игнат Солженицын. Прозвучат 24-й Концерт Моцарта и Героическая симфония Бетховена. А вчера в Зале Чайковского Солженицын дал емкую, энергичную пресс-конференцию.[/b][b]О братьях[/b]У меня два брата. Мы очень дружим. Ермолай давно живет и работает здесь. Он и его коллеги по фирме консультируют по бизнесу, проводят экспертизы, помогают отечественным фирмам повысить конкурентоспособность на Западе. Степан – в Нью-Йорке. Его фирма консультирует по вопросам окружающей среды: например, при строительстве какой-нибудь электростанции – где строить, как, что делать с паром и т. д. Мы постоянно переписываемся по электронной почте. Братья – большая опора в жизни.Однажды, как это ни трудно, мы собрались все вместе – недавно, в августе, в папин юбилей. Мы с женой и двумя детьми, Ермолай в таком же составе, ну, Степан еще холостой. Еще бабушка – мамина мама. В общем, 12 человек получилось. Большая семья![b]Об именах[/b]Точно не знаю, почему нас так назвали. Но мой отец считает, что русский народ зря сужает наш язык. Исключая слова, выходящие из обихода, просто технологически сужает. Его «Словарь языкового расширения» имел задачей не потерять тот слой, который чуть-чуть снаружи того, что мы употребляем. Причем он включил в него далеко не все собранные им слова, а только те, которые всетаки имеют шанс вернуться в язык.Так и с именами. Крутится буквально десяток имен – Сережа, Петя… А их так много! Ермолай – самое необычное из трех, оно греческого происхождения. Степан – еврейского, Игнат – латинского.Но они в России хорошо прижились.[b]О книгах отца[/b]Трудно сказать, какая самая любимая. «Матрёнин двор» – самое совершенное его произведение, хоть это и небольшой рассказ. Идеальный. Из романов – пожалуй, «Красное колесо», поразительное историческое произведение.[b]О выборе пути[/b]Если бы не Мстислав Ростропович, родители вообще бы не заметили моих музыкальных способностей. Именно он сообщил им, что надо срочно заниматься. Мне тогда было 4–5 лет. Он что-то во мне услышал.Но родители меня играть никогда не заставляли. Они насмотрелись семейных драм и слез, которые совершенно выбивают любовь к музыке.Мне и братьям они дали возможность делать все, что мы хотели. Вопрос о писательстве даже не стоял. Но если бы, не дай бог, я захотел стать писателем, они не загораживали бы путь.[b]Учить ли детей музыке[/b]Мои дети еще малы. Сын начал заниматься с учительницей. Но я не могу им пожелать жизни в музыке. Это дело зачастую неблагодарное. Нет, я не против, чтобы мои дети стали музыкантами. Но подталкивать их к этому не буду.Казалось бы, жизнь музыканта – особенная. Но она не лучше и не хуже любой другой. Счастье только в самой музыке, в столкновении с чудом Бетховена, Стравинского, Прокофьева. И даже не на концертах – а на репетициях, в работе.Ради этого стоит преодолевать тяготы. А их много: постоянные перелеты с одного края света на другой, смена часовых поясов, необходимость все время быть в форме. Совет от меня: в музыку надо идти, если она стала в жизни необходимой. А то лучше заняться фехтованием.[b]О Москве и москвичах[/b]Для меня выделяется публика двух стран – России и Германии. Своим знанием, упорным, пристальным слушаньем. У русских плюс к этому еще теплота. Это относится не только к музыке, но и к театру. Здесь публика – одна из самых ярких в мире, а был я много где. Москва – безумно живописный город. Река, Кремль. Много чего понастроили «макро-», но много и осталось очаровательного – Патриаршие пруды, Сивцев Вражек. Возможно, я перееду сюда жить.

Не очень современный Цискаридзе

[b]Знаменитый танцовщик Большого театра, самый романтичный его артист, удостоен теперь не только двух Госпремий, но и “Триумфа” – негосударственной награды за высшие достижения в искусстве. Последние месяцы его не видно на сцене – после травмы ноги он лечится во Франции. Но на вручение “Триумфа” прилетел.[/b][b]– Как хорошо, что не надо задавать глупый вопрос, куда вы потратите немалые премиальные деньги. Но что все-таки случилось с ногой?[/b]– ([i]Вздох. Отвечает как по заученному: ведь все спрашивают одно и то же![/i]) В Парижской Опере на репетиции нового балета “Клавиго” Ролана Пети по пьесе Гете я упал. На ровном месте. Оказалось, в колене лопнула связка, она называется крестообразная. Врачи считают, что это произошло не от того, что я чтото неправильно сделал на сцене.Это последствие нагрузок за последний год. Мне сделали операцию, и теперь я вынужден ждать, когда все будет хорошо.[b]– Знаете ли вы, что и у Плисецкой та же история?[/b]– Знаю. Мне передали от нее привет, которому я был очень рад.[b]– Вот вы сейчас побыли во Франции. Ну и как выглядит оттуда Россия? Что там про нас спрашивают?[/b]– Французы к нам сейчас очень доброжелательны. Спрашивают обо всем. Насколько у нас холодно? Какие нравы? Какая жизнь после распада Советского Союза? [b]– В Париже презирают всех, кто не говорит по-французски. Вы говорите?[/b]– Я был вынужден научиться. Но пока, как Элиза Дулитл, придерживаюсь двух тем: погода и здоровье.[b]– Франция только что признана одной из самых шовинистических стран. Это как-то ощущается?[/b]– Я провел месяц в Биаррице, в крупном европейском реабилитационном центре. Туда съезжается самая разнообразная публика, например, знаменитые спортсмены разных национальностей. Так что я абсолютно ничего такого не почувствовал.Вообще я иду под маркой “русский”. А на внешность никто не реагирует.[b]– В фойе Парижской Оперы много старинных бюстов.В основном певцы. А артисты балета?[/b]– В театре есть специальный старинный Зал балерин, прямо за сценой. Его очень редко открывают, но он даже “участвует” в некоторых спектаклях. В зале много портретов балерин. Увековечены и танцовщики – Новер, Вестрис. Репетиционные залы тоже называют не просто первый, второй, третий. Есть залы Нижинского, Лифаря, Петипа, Баланчина, Нуреева. Приятно, что в основном это выходцы из России.[b]– Жалко, что в Большом театре не ставят бюстов.[/b]– А я считаю, и не надо. Потому что – а судьи кто? Кто будет решать? У нас когда-то пытались поставить стелу с великими именами. И начались такие разборки – кого вносить, кого не вносить… Время покажет, кто кем был.[b]– Трудно понять, как на самом деле сейчас прошли гастроли Большого театра в Париже. По телевизору цитируют сплошь превосходные оценки прессы. А полазишь по интернету – видно, что газеты и “Лебединое озеро” поругали. Да и “Дочери фараона” досталось.[/b]– Я сам спектакли не видел. Знаю достоверно, что гастроли прошли с огромным успехом. В конце концов, театр работает для зрителя, а не для прессы! Важный показатель: билеты невозможно было купить не только в кассе, но и у перекупщиков. Большой еще раз доказал, что он остается Большим независимо от того, что привезли и кто танцует. Но, конечно, две личности имели колоссальный успех: Светлана Захарова и Мария Александрова – их фамилии в Париже у всех на устах.[b]– Как вы сами относитесь к “Дочери фараона”? Балетмузей имеет право на существование?[/b]– Мы должны сохранять в культуре все лучшее, а не разбазаривать ее. Просто для нынешней постановки надо было дать крупному композиторусимфонисту или дирижеру аранжировать музыку Пуни, чтобы она не выглядела просто “трам-пам-пам”. Большие композиторы часто брались за оркестровки. Допустим, Глазунов оркестровал фортепьянные произведения Шопена для балета “Шопениана”. Боже, что я знаю вообще… [b]– Ужас! Страшно разговаривать! И зачем вам это?[/b]– А сама идея восстановления замечательна. Я принимал участие в постановке мариинской “Баядерки” и держал в руках “репетиторы”… [b]– Что это такое?[/b]– Такие клавиры у режиссера, ведущего спектакль. И там отмечены по тактам выходы Матильды Кшесинской или Анны Павловой. Написано, что данная вариация вставлена для балерины такой-то. В “Баядерке”, например, помечено: “Для г-жи Трефиловой”, “Для г-жи Егоровой”… И это так приятно! [b]– Французская критика отличается от нашей?[/b]– Она никогда не унижает актеров.[b]– Возможна ли во Франции ситуация, какая сложилась у нас вокруг Анастасии Волочковой?[/b]– Начнем с того, что во Франции нет актеров, которые умеют превращать балет в массовое зрелище.[b]– Вы считаете такой дар достоинством?[/b]– Почему нет? Это популяризация очень элитарного жанра.Но в любом случае во Франции подобная история не получила бы такого резонанса. То, что случилось в России, – не вина и не заслуга Насти. Это во многом вина прессы.– [b]Один критик написал, что вы чего-то там недовернули в каком-то пируэте. А вы заявили, что у вас каждое выступление снято на видео, и пусть вам покажут, чего вы там такое недовернули. Это анекдот или правда?[/b]– Правда. Критик передо мной извинился… [b]– Вот, спасибо технике. Сильная вещь.[/b]– …и признался, что писал по генеральной репетиции, а не по премьере.[b]– Зная ваше чувство юмора, осмелюсь спросить: каково это, когда тебя называют первым принцем Большого театра?[/b]– Первым быть всегда тяжелее. Надо соответствовать. Я ироничный человек прежде всего по отношению к себе. Но возьмите тот же “Триумф”.Двадцать членов его жюри – сплошь величайшие имена. Их признание для меня безумно важно. Когда я был юным артистом, многое давалось ва-банк.Теперь я не имею на это права.[b]– На ваш взгляд, есть ли у Большого театра в последние годы стопроцентные удачи?[/b]– Для меня важно, что такое признание получила “Пиковая дама” Ролана Пети. Думаю, удался балет “Ромео и Джульетта”. Сам не видел, но ценю мнение директрисы Парижской оперы Брижит Лефевр.[b]– А из опер?[/b]– Я очень рад, что у нас пошла “Турандот”.– [b]Вернемся к ноге. Виталий Кличко порвал связку колена, занимаясь кайт-серфингом. Восстанавливался пять месяцев. А вы себе сколько даете?[/b]– Доктора сказали, после операции – шесть месяцев без прыжков и резких движений.[b]– Один великий педагог по вокалу говорит, что певцам всегда надо иметь вторую крепкую профессию. У вас она есть?[/b]– Да. Сразу после школы я закончил институт как педагог.[b]– А не собираетесь ли вы что-нибудь ставить?[/b]– Нет. Не чувствую в себе этот дар. Балетмейстерами становятся или в двадцать лет или никогда.[b]– Теперь о крепкой мужской дружбе. Светлана Захарова говорит, что дружба между балеринами невозможна в принципе. А как у танцовщиков?[/b]– ([i]Тяжкий вздох[/i]). Не знаю. Я как-то никогда не дружил с танцовщиками. Танцовщиками я называю артистов моего ранга.А не просто артистов кордебалета или солистов.[b]– Большой театр – это Маквала Касрашвили, Зураб Соткилава, Бадри Майсурадзе, Нина Ананиашвили. Есть ли в театре что-то вроде грузинской диаспоры?[/b]– ([i]Будто обидевшись[/i]) Нет. Есть очень яркие, очень талантливые актеры, которые служат в главном российском театре и высоко несут славу российского искусства, являясь по национальности грузинами. Я думаю, Грузия может этим очень гордиться. Потому что стать в Большом театре первым певцом или балериной очень трудно.[b]– Какие новые мысли пришли в голову за время вынужденного отгула? По чему скучали?[/b]– Переоценка ценностей очень сильная идет. Я очень рад, что есть время остановиться, подумать. Потому что до сих пор жизнь моя шла в серьезной гонке. А скучал я больше всего по своему дому.[b]– Долго пробудете в Москве?[/b]– Месяц. Потом вернусь в Биарриц восстанавливаться дальше.[b]– Как?[/b]– Я делаю много всяких упражнений. Это же вещь, которая должна прирасти, прижиться.[b]– Какая еще вещь?[/b]– Ну, связку же заменили.[b]– Ее откуда-то взяли из организма?[/b]– Да. И вот теперь она должна научиться жить на этом месте. А я к этому должен привыкнуть.[b]– Ну хоть не болит?[/b]– Нет, слава богу.[b]– Я никогда не видела вас на машине. У вас нет машины?[/b]– Нет. Я и не умею водить машину. Я не очень современный.[b]– Вы приехали – а в Москве такой доисторический гололед. Как же вы тут передвигаетесь?[/b]– Большой театр понимает, как мне тяжело, и мне дают машину. Для меня и Парижская Опера сделала все что возможно, а Большой полностью оплачивает лечение в Биаррице. Я очень благодарен. Приятно видеть, что театр заинтересован в своих актерах.[b]– Острый вопрос. Вас не раз женили на певице Маше Максаковой. Она вас хоть в Биаррице навестила?[/b]– Когда я в Москве, Маши нет в стране. А когда я был во Франции, ее там тоже не было.[b]– Правда, что фортуна не любит, когда очень стараешься?[/b]– Правда. По моему опыту, когда чего-то очень сильно хочешь – как правило, не исполняется. А когда уже махнешь рукой – само обязательно приходит. Я всю жизнь мечтал танцевать в Опера де Пари. Потом понял, что этому не быть никогда. И вдруг меня зовут! Я и Света Захарова были первые за десять лет, кого туда пригласили. Да много таких примеров. Я мечтал поступить в Московское хореографическое училище – меня не принимали. Поступил в Ленинградское – меня тут же приняли и в Московское.[b]– Поговаривают, что в ближайшее время вы собираетесь выйти на сцену Большого в “Спящей красавице”. Чуть ли не в мимансе.[/b]– Ну, не в мимансе. В первом акте “Спящей” есть Розовое адажио: танец Авроры с четырьмя женихами. Это очень важная роль. Три жениха и один основной, который с ней очень много танцует, держит ее. А прыгать там не надо. И я сказал руководству, что я могу в апреле выйти, чтобы не утратить навык.Столько месяцев не держать никого! Страшно же – пройдет уже шесть месяцев – не знаешь, как организм среагирует. Тут каждый день волнуешься перед выходом, а по истечении такого срока?.. А в мимансе я очень много участвовал, когда был начинающим. И сундук таскал в “Корсаре” – я там был купец с бородой; и бочку в “Жизели” носил. В “Баядерке” я три года изображал воина – сидел или стоял рядом с троном, мы с напарником чередовались, кто из нас сядет.[b]– В балетах есть потрясающая музыка. Может ли она так захватить артиста, что он вот-вот бросит танцевать и уйдет со сцены?[/b]– Ну, это не профессионально – уйти со сцены. Но я понимаю, о чем вы. Мне было очень сложно, когда ставилась “Пиковая дама” на музыку Шестой симфонии Чайковского. И первую неделю я страшно переживал. Потом привык, начал воспринимать ее как аккомпанемент – стало легче. Но вы себе не представляете, как приятно на делать что-то на сцене под такую великую музыку.[b]– У вас есть любимые музыкальные балетные темы?[/b]– Я составил для себя одну долгую запись многих адажио.Очень люблю гулять по берегу моря и слушать ее. Там и из “Щелкунчика” есть. Вы не представляете себе, сколько раз я слышал это знаменитое адажио из “Щелкунчика”! Я же не только танцую спектакль, я же еще и репетирую под это. И я совершенно по-другому воспринял эту музыку, когда сейчас гулял в Биаррице. Я уже три месяца как оторвался от балета. И почти не могу себе представить, что я под нее когда-то танцевал! Но даже только слушать “Щелкунчика” или “Спящую красавицу” – большое счастье.

На Волхонке не горшки обжигали

[b]Независимая премия поощрения высших достижений литературы и искусства “Триумф” вручается с 1992 года, и триумфаторов уже около 50.[/b]Новоиспеченные лауреаты (каждая премия – $50 тыс.) отчегото бледны – и артист Алексей Баталов, и джазовый дирижер Олег Лундстрем, и санкт-петербургская поэтесса Елена Шварц. Танцовщик Николай Цискаридзе перенес тяжелую операцию и пребывает в некоторой неопределенности по поводу дальнейшего течения своей творческой жизни. А это уже интрига, и у него больше всего берут интервью на фоне пейзажей, романтических рассветов и водопадов – в Белом зале все еще работает выставка “Декабрьских вечеров”.Антураж, что и говорить, хорош, роскошен просто. Органично вписались в колонны и романтические грозы полотен XIX века Олег Меньшиков с Владимиром Познером, Марина Неелова с Юрием Норштейном, Андрей Битов и Алексей Козлов…Из “молодежных” (по $2,5 тыс.) триумфаторов самые маленькие – саксофонистка Ася Фатеева и джазовая певица Шура Шерлинг. Даже и не знаю, им лет по четырнадцать-то есть? Все нарядные. Земфира единственная в джинсах и спортивной свишке – положение обязывает.Это, так сказать, наша альтернативная культура. В зале нашлись интеллигенты чеховского толка, которые спрашивали: а кто это – Земфира? и за что ей? Смешно, но пришлось объяснять. Строчка “не взлетим, так поплаваем” убедила встречающих по одежке. А я еще голову дала на отсечение, что Земфиру двинул в лауреаты Андрей Вознесенский. Более того, уверена, что в свое время большой “Триумф” Борису Гребенщикову достался тоже стараниями Вознесенского (то-то была сенсация).Как и малый – Дельфину. Ну умеет человек разглядеть поэтический талант через понты и патлы и независимо от среды обитания, пусть далекой от сфер Аверинцева, Рихтера, Германа или Плисецкой. В конце концов, кого теперь так уж напугаешь джинсами? Нынче в ареопаге председательствовал Михаил Жванецкий.Говорят, никаких особых битв между членами жюри не происходит. Да и никаких особых споров лауреаты “Триумфа” не вызывают.Награждали Баталова – зал встал. Загорелый, как с Канар, Владимир Спиваков обращается к нему: “Дорогой наш человек!” – все понимают, что это воспоминание о давнем, таком любимом, фильме. А сам Алексей Владимирович, ныне преподающий во ВГИКе, горько пошутил: “Невероятным образом благодаря картине Меньшова “Москва слезам не верит” я ничего не делаю, но и не выпадаю из актерского ряда… У актера в зале всегда есть человек, для которого он играет. А тут все жюри состоит из людей, которыми я много лет восхищаюсь. Я им хотел бы быть интересен… Совершенно не моя очередь, и это самый невероятный день в моей жизни”.Награждали Олега Лундстрема, который не смог подняться на сцену – встал не только зал, но и жюри. Алексей Козлов, спустившись к патриарху нашего джаза, почти лекцию прочел в честь Олега Леонидовича – ее даже потом ночью целиком по радио передавали.Цискаридзе взошел по ступенькам хромая – прилетел из Франции после операции, и кто знает – тот знает, как нелегко ему сейчас блистать. Пусть даже и на фоне живописного заката. Его приветствовала Алла Демидова: “Я очень люблю, когда в одном человеке соединяются два таланта – вот перед нами не только танцовщик, но и столь же выдающийся драматический актер. Кроме того, по одним лишь его интервью и выступлениям на телевидении видно, какой это хороший человек. Да и по одному его жесту на сцене тоже. Актер на сцене прозрачен…”Дирижер Юрий Темирканов на награждение не прилетел – оправдали контрактами, гастролями.Елену Шварц, которую мало знают в Москве, поздравлял опять же Вознесенский. Смешно поздравлял: набросал именные стихи на бумажке – да и забыл, что нацарапал, не разобрать. Стал импровизировать “кварц – Шварц”; в общем, немножко даже и по-домашнему все получилось. Хотя собрались сплошь боги, давно горшков не обжигают, а творят штучное и вечное.Угощали тоже не по-казенному. Гоголем надо родиться, чтобы описывать все эти грибки, шашлычки, соусы-шмоусы, цветы из редьки и киви с клумбой орхидей посередине. Правда, дело было не в самом Греческом зале (ах, Аркадий Исаакович, вам бы два “Триумфа” дали, коли б вы дожили!), а рядом, с видом на фризы-кариатиды, и с перетеканием публики на чай в Итальянский дворик. Тут под хищным взглядом бронзового кондотьера Коллеони, почти, можно сказать, под копытами его коня поглощались неподкупной и одновременно ненасытной интеллигенцией корзиночки с цветными фруктами на один кус… Позорные калории, правда, быстро сгорели, когда пришлось всем миром выкатывать из сугроба с проледью “пежо” Аллы Демидовой. Наша русская “Дубинушка” – она ж всегда где-нибудь нагонит да ухнет.

Роберт Стуруа: Однажды я удрал с репетиции, как Подколесин от невесты

[b]Выдающийся грузинский режиссер Роберт Стуруа вроде бы и москвич тоже. У нас с успехом идут его “Гамлет” в “Сатириконе”, “Шейлок” в “Et cetera”. И на гастрольные спектакли Тбилисского театра им. Шота Руставели, которым он руководит, в Москве всегда давка. 30 января премьера в Большом: опера Чайковского “Мазепа” в постановке Стуруа.[/b]– Я в Большой попал первый раз лет в 16–17. По-моему, “Спартак” шел в постановке Игоря Моисеева. Мы были на студенческих каникулах в Москве на первом курсе. И пробрались с девочками без билета. Прятались по разным ярусам, но в конце концов нас выгнали милиционеры.[b]– Вы играете на рояле, читаете партитуры, у вас много пластинок. Каков ваш музыкальный мир?[/b] – Я всеяден. Все началось с того, что я хотел играть джаз. Но проучился в первом классе всего полгода. Потому что учительница грубовато со мной обходилась. Она била меня линейкой по пальцам. Не больно, конечно, но я не смог этого выдержать.[b]– Велика ли разница между работой режиссера в драме и в опере?[/b] – Мне кажется, если есть очень хорошие певцы, оркестр, дирижер, декорации, то практически режиссер нужен минимально. Его задача – удобоваримо расставить артистов для пения. Чтобы не заслоняли друг друга, не сталкивались. Мы получаем колоссальное удовольствие уже от самой прекрасной музыки даже в обычных мизансценах. А вообще, я думаю, глупо ходить в оперу вне состояния простодушия и наивности. Если относиться к ней слишком “интеллектуально”, она теряет свою прелесть. Поэтому каждый раз я зарекаюсь ставить оперы! Я, как не совсем нормальный человек, затрачиваю на их постановку такую же энергию, как на работу с актерами в драматическом театре. А на премьере вижу, что все мизансцены пошли насмарку. Певцы сбиваются к центру сцены. Смотрят на дирижера. Поют прямо в зрителя. И зачем я так долго мучился! Но каждый раз это забывается.[b]– Оперный режиссер – профессия уходящая?[/b] – Не убежден. Есть новые оперы, которые явно требуют режиссуры, эксперимента.[b]– Сами-то ходите на оперу?[/b] – Серьезные оперы все больше теряют для меня то качество эстетики, за которым я на них хожу. Свое простодушие. Я люблю в антракте выйти в фойе…. Посмотреть людей… Попить шампанского… Побеседовать… Потом вернуться в зал, подремать слегка… Увидеть оперных фанатов, безумцев, без которых опера вообще бы давно не существовала. Это отдельная каста людей. Я окончательно понял это в Италии, когда увидел, как публика смотрела “Евгения Онегина”, как аплодировала артистам. Мне кажется, там национальный дух максимально проявляется в образном искусстве. Может быть, даже больше, чем в футболе.[b]– Из опер вы ставили “Онегина” и “Отелло”. А что за скандальная история была с “Кармен” в Мариинке? Вы ее так и не доделали?[/b] – Я очень невежливо обошелся с Мариинским театром. Я удрал с репетиции, как Подколесин от невесты.[b]– Зная о нравах Мариинки по музыкальным анекдотам, не буду спрашивать о причинах. Хотя странно: у вас ведь слава самого доброжелательного к актеру режиссера. Это ваша жизненная философия? Жалость к артисту?[/b] – Главное, наверное, все–таки характер. Если у меня в руках материал, с помощью которого я выражаю свои эмоции, почему я должен плохо к нему относиться? Даже художники с кистями обращаются аккуратно. Стараются найти хорошие краски.[b]– Однажды вы говорили, что в театре заложено нечто отвратительное. Что именно?[/b] – Отвратительное, как всякое зло, бездонно. Оно все время видоизменяется. А добро ограничено, имеет свой предел. Поэтому не помню, что я тогда имел в виду. Сегодня же отвратительно другое. Когда люди работают в театре из-за причин меркантильных, из желания примитивной славы. И если чего-то не добиваются – становятся циничными, злыми, мешают другим. И еще я не люблю, что трудишься много, а КПД – десять процентов.[b]– Маловато что–то.[/b]– Но это же много даже для физики![b]– Что вы в театре истребляете?[/b] – Не люблю, когда спектакли поставлены по каким–то внешним причинам. К юбилеям. Или чтобы кому-то сделать приятное, говорить заведомую неправду. Театр не может не быть оппозицией всему. Он должен все время какие-то маленькие форточки открывать. Или двери. Или даже ломать стены. Ну хоть один кирпич должен оттуда вынуть, чтобы люди увидели что-то лучшее. Если нет – он просто тешит чьи-то амбиции.[b]– Зрителю на спектакле должно быть комфортно или дискомфортно? Хорошо ли, например, когда на тебя со сцены брызгают водой? Вовлекают в игру?[/b] – Для меня как для зрителя это смерть! А кому-то нравится. Многие режиссеры любят беспокоить зрителей. И есть зритель, который обожает принимать участие в спектакле. Но я лично просто ненавижу! [b]– Была ли в вашей жизни халтура?[/b]– Халтура, по-моему, есть всегда. Просто опытный режиссер умеет выкидывать ее из спектакля или хорошо заштукатуривать. Работать визажистом. Я бесшабашный человек. Но даже столяр, начиная сколачивать стул, испытывает маленький ужас.[b]– В какой момент вы понимаете, что спектакль умер?[/b] – Бывает так, что у спектакля вроде бы клиническая смерть. А потом он вдруг оживает – просто у актеров были плохие дни. Я смотрел “Синюю птицу” в студенческие годы – от нее уже тогда остались рожки да ножки. Но что-то там все-таки было! Суллержицкий надолго вложил туда магический дух. Населил привидениями. Хорошего театра без привидений не бывает.[b]– Есть ли для вас критерии успеха или поражения?[/b] – Я, может быть, невольно посвящаю свои спектакли кому-то. Представляю себе какого-то человека с мыслью, чтобы ему этот спектакль понравился. Имею его в виду. И никогда ему об этом не говорю. Но все-таки режиссеры, конечно, люди несчастные. Актеры счастливые – у них есть человек, который говорит им правду. А кто ее скажет мне? У меня есть друг – Гия Канчели. Он мне про мои спектакли всегда говорит всю правду.[b]– Вам доводилось, как это сейчас модно, ставить спектакли в амбаре, в конюшне, на чердаке?[/b] – Как раз на чердаке и доводилось! Просто у нас в театре Руставели идет ремонт. А чердак уже готов, там будет наш спортзал. Я поставил спектакль на музыку Канчели “Стикс”. Нечто необычное для меня. И длинное, метров шестьдесят, пространство чердака вдруг заиграло. Даже не знаю, как перенести его на сцену.[b]– Ходят легенды о вашей причудливой энергетике. Я с вами работаю без диктофона. Ведь, говорят, вы их останавливаете бесконтактным импульсом. Режиссер Кама Гинкас считает, что к актеру нельзя подходить ближе, чем на семь метров. А ваше оптимальное расстояние?[/b] – Любое. Иногда хочется артиста потрогать рукой – рука же тоже какие-то сигналы передает. Я шучу, конечно, но на последних репетициях я начинаю поручать свою энергию хэрикам… [b]– Кому, простите?[/b] – Я их называю хэрики. Я вам расскажу. У меня когда-то случилось прободение желудка, и должны были делать операцию. Я не хотел, естественно. И вот лежу я в больнице под капельницей и крепко зажмурил глаза. Каждый человек, когда он сжимает веки, видит на их внутренней стороне какие-то штучки – это пыль в глазу или какие-то отпечатки на роговице, я не знаю… [b]– Такие палочки-колбочки.[/b]– Да-да, палочки. И вот эти палочки у меня были в форме буквы икс, или русского “х”. И я их назвал хэриками. Я был немножко в бредовом таком состоянии. И я сказал им: “А ну-ка, хэрики, сейчас идите в желудок и залечите мне все раны!” Операции я избежал, а через две недели врачи стали искать язву – полтора сантиметра в диаметре – и не нашли даже рубца… Это я, конечно, шутя говорил. Но с тех пор так же шутя, когда мне что-то трудно, я призываю хэриков. Я ими не злоупотребляю – боюсь, что они обидятся на меня на излишние просьбы. Но на последних репетициях приказываю им, чтобы они переместились в актеров.[b]– Ваш “Мазепа” будет с какой-нибудь политической подковыркой?[/b] – Максимум, что может быть, – история двух украинцев. Как только дело коснулось лично каждого – они напрочь забыли и свою родину, и свои ценности. Один не выдержал, что старый человек соблазнил его дочку, и накропал донос. А второй казнил его, собственного тестя. Тем самым попрощался и со своей любовью. Так может быть, он и не любил? Могут ли политики любить? Или там, где политика, не существует ни любви, ни нравственности, ни морали? Я думаю, и родину порой предают из-за политики… Но, понимаете, если нехорошо сыграть, все это так и останется моей домашней лабораторией. Режиссеры очень здорово научились говорить о своих замыслах. А потом приходишь на спектакль – и видишь, что от этого ничего не осталось.[b]– “Мазепу” в Большом вы предложили или вам предложили?[/b] – Мне предложили. Сначала я, честно говоря, отказался. Потом не знаю, что на меня нашло. Наверное, тщеславие, которое точит всех режиссеров, мечтающих о Большом. И вот уже премьера на носу – а я в абсолютном неведении, что это будет.

Как Павла Джеймсовича из-под полы снимали

[b]“В зал с портвейном не входить”, – настороженно предупреждали билетерши. Портвешок в угощенье был хорош, но в кинозал по лестнице поднимались чинно. Тем более публика большей частью буржуазная: Евгений Евтушенко, друг Путина Макаревич, битломаны разных преклонных лет. И молодой публики набилось – на сайте “битлз.ру” в интернете давно анонс болтался.[/b]От Дома кино кратко выступил режиссер Владимир Наумов: “У меня с плеч лет 20–30, а может, и все 40 свалились, когда я в этот зал зашел. Сейчас вы увидите фильм, который касается того шва, той грани, по которой Маккартни общался с нашими людьми”.Но прежде “подпольного” фильма о визите Маккартни (кроме англичан, снимать строго не разрешалось никому) на экране запустили без звука фрагменты “Ночи после трудного дня”. Битлы там молоденькие. Кривой зуб Джорджа вверху справа, асимметрично наплывающие веки Ринго, Джон с хасидскими пейсами, Джордж с глазками Красной Шапочки.А на сцене Дома кино в это время играли битловские группы. Были и молодые “Дэнс Рамблерз” в утлых пиджачках и брюках-дудочках. Были и лет по 60 седые ребята. Например, те пять бывших курсантов Академии химзащиты, может, даже с факультета отравляющих веществ, которые в 1972 пели к тому времени уже бессмертные песни. За клавишными неизменно Петр Подгородецкий.Съемочная группа вышла – тоже не юноши, забуревшие битломаны во главе с Максимом Капитановским. Рассказывали, где, кого и как охмуряли.Режиссер Дмитрий Завильгельский: “Нам удалось пронести на Красную площадь две камеры. Я метался около ГУМа. Стояли два полковника милиции. И вдруг я вижу – один из них шевелит губами, подпевая Маккартни!.. После долгих трехминутных уговоров он сдался: “Хрен с вами, снимайте!”. Смотрю – а Коля ([i]оператор Николай Волков[/i]. – [b]Н.З.[/b]) уже положил руку ему на погон…” Документальный фильм режиссеров Дмитрия Завильгельского и Алексея Шипулина “73 часа…” осенью получил четыре награды в Екатеринбурге. Что там бибисишная официальщина, показанная нам по ТВ, с ее занудной политологией по сравнению с этим ликованием души! С этой подлинной, лубочной летописью событий. Махровой авантюрой не без едкого юмора, равно касающегося и нас, и Павла Джеймсовича Макарова, как окрестил наш народ Пола Маккартни! Ожидания встреч и проводов, всенародные обсуждения и попытки в секунду всунуть все цветы и подарки – отдельная, наша, русская песня.“Цветы взял… Взял!” – истошный вопль старушки в Санкт-Петербурге, выросшей на “She loves you, йе-йе-йе”. Мечущийся, как черная пантера, Чарли, гигант-охранник Пола – перед его носом захлопнули какие-то официальные двери: это тебе, брат, не ЛондОн! Уникальные кадры: встреча в консерватории с полпредом Валентиной Матвиенко. Пол-Маккартни и пол-пред. Она дарит ему альбом. А в него вложена ее фотография с телефончиком: 8–812… Что это монтаж – не все догадались.Самого концерта на Красной площади снято музыкально не много. Больше – народ, камера все время внизу, в сумке, что ли, может, за пазухой, под полой – как это делалось? Один раз ее грубо бьют, насмерть – это она, бедная, увековечила сама. “Нам подвозили все новую аппаратуру, как патроны!” Классный монтаж (Константин Демин), плавность бурно развивающихся событий с вкраплением хроники разных лет, воспоминаний и даже интриги (а не двойник ли это Маккартни?) – достижение не просто мастеров, но и фанатов, идущих, можно сказать, на высокое преступление ради главной любви своей, как оказалось, непотерянной юности.Уникален в нашей практике сам битловско-прикольный стиль мышления с отдушкой “Москвы–Петушков”. Подадут на авторов в суд или не подадут? Заснята, например, импровизация Маккартни перед концертом, не предназначенная для чужих ушей. Но, судя по тому, что отмашку на съемки (и, видимо, средства) дал “Альфабанк”, сам же и привезший Маккартни, можно поверить, что сейчас в работе версия фильма на английском языке. И хотят ее Павлу Джеймсовичу со всем уважением подарить.Зачем вот только, думаю, пел он Путину “Let it be” (“Пусть так будет”)?Вдруг наш, не дай господи, за чистую монету принял?

Почему все критики такие хамы?

[i]Зимянина Наталья Михайловна, музыкальный обозреватель “ВМ”. Окончила славянское отделение филфака МГУ им. М. В. Ломоносова в 1971 г. Музыкой занимается с 4-летнего возраста. Работала переводчиком, гидом, концертмейстером, преподавателем, редактором. Владеет польским, чешским, английским языками.В журналистике – около 30 лет. Лауреат более 20 журналистских премий, литературной премии им. Б. Полевого за материал о Святославе Рихтере.Была замужем за актером Александром Филиппенко, с которым сохраняет неизменно дружеские отношения. Двое детей.В “Вечерней Москве” с 2003 года.[/i]Собралась я взять интервью у персонажа необычного. 31-летний греческий дирижер Теодор Курентзис, происходящий из просвещенного византийского рода, зачем-то живет не в Греции, а в Москве. До этого семь лет учился у великого педагога Ильи Мусина в Санкт-Петербурге. Передирижировал многими оркестрами. В Москве дал несколько впечатляющих концертов в консерватории. Сейчас работает в новом спиваковском Национальном филармоническом оркестре России. Масса вопросов у меня к этому романтическому человеку. Однако номер не прошел. Неожиданно Курентзис поменял нас ролями.– Я с удовольствием стану вашей жертвой. Но только после вас. Я хочу, чтобы вы вошли в положение, которое обычно испытывают ваши жертвы. Мне всегда хотелось, чтобы журналист однажды обратил свой критический взгляд на себя. Отвечайте, пожалуйста, и никаких жалоб. Иначе я уйду.Тут воспитаннейший Теодор сосредоточился, извлек из кармана мятый листочек с вопросами и, войдя в роль не то журналиста, не то психоаналитика, пошел с места в карьер: – Почему вы все, критики, такие эгоисты? Пока я думала над ответом, посыпался один вопрос за другим: – Мы же держим в себе демонов. Изгоняем себя из собственного рая. Демон вашего языка, ищущего испорченный зуб, поддается изгнанию? Или это болезнь, которую надо лечить? – Музыка – мое божество. Я была бы рада, если бы это был сплошной рай. Но по своей профессии журналиста хожу на концерты почти каждый день. По-настоящему хороших бывает десяток за сезон. Что же мне, про неудачные не писать? Я и так пишу только про каждый второй-третий.– В ваших писаниях есть эксцентризм, часто даже беспардонность. Вы не допускаете, что когда-то в вашей жизни впервые произошло “изгнание из рая”, и это озлобило вас? – Похоже на “Перед восходом солнца” Зощенко… Может, дело в том, что я с детства мнила себя пианисткой, а родители не разрешили. Тогда во мне могло поселиться то, что вы называете демоном. Подсознательная зависть к музыкантам, досада от их неудач, даже злорадство (“Эх, как бы я это сыграла!” – да не сыграла бы никогда…) …Нет, я определенно ревную музыку к ее исполнителям! – Итак, вас выселили из рая. И продолжают теснить оттуда? В концертном зале? В жизни? – Я как-то прикинула, что за всю жизнь послушала около десяти тысяч концертов. Сейчас у меня часто ощущение, что иду в рай, а попадаю на светское мероприятие, на бал-маскарад… – …где все святые, снегурочки, невесты, женихи, все пахнут хорошо, говорят складно… В общем, вас выпихнули из очереди в рай те, кто стоял гораздо дальше.– Я никого не виню, вообще-то.– А вот скажите, журналист пишет: здесь играли слишком громко, здесь слишком тихо… Ему, видите ли, так показалось. На каком основании он судит? На основании засевших в его голове образцов? Вообще имеет ли право судить об исполнении тот, кто никогда не оказывался в черной дыре сцены? – Я не отталкиваюсь от шаблонов. Всегда слушаю с нуля. Может, хорошо, что я не училась в консерватории и мне ничего не вдалбливали в голову.– Вы не ответили: может ли тот, кто не занимается сексом, критиковать секс? – Ой, ну с сексом проще. Наш крупнейший сексолог Игорь Семенович Кон, по-моему, совсем не бабник. А кто упрекнет его в отсутствии знаний и неточности оценок?.. Самое главное для меня – услышать неслыханное. Хотя само сочинение слушаю уже в сотый раз.– То есть увидеть картинку через чужой фокус? – Да. Ну вот ваши исполнения – все почти скандальные, можно сказать.– Как кто-то выразился, “еле узнаваемая музыка”.– А слушать интересно ужасно! Есть и разум, и чувство, и самосожжение художника. То есть есть замысел, индивидуальность. Такие же музыканты-сюрпризы – Татьяна Гринденко, Андрей Гаврилов, Алексей Гориболь, Гидон Кремер, Борис Березовский. Театр “Геликон-опера”. Никогда не знаешь, чем удивят. Основная же музыкальная жизнь Москвы до оскомины предсказуема. Поэтому иногда я люблю пошляться по клубам.– Вернемся к сути журналистики. Критика – лекарство для исполнителей или способ самоутверждения журналиста, уязвленного тем, что пуп земли – это музыканты, а критик только бегает где-то по их орбитам? – На врача не претендую. Рецептов не пишу. Первичен музыкант. Артист, дирижер, режиссер. Критик – да, обслуживающий персонал.– Как матушка? как стюардесса? как чужой человек на улице? – Мне кажется, задача журналиста – по возможности объективно зафиксировать, что произошло. С деталями. Но без эмоций и завитушек не могу – тогда вообще никто читать не будет. Да все музыкальные критики, в общем-то, выпендриваются. Но через много-много лет кто-нибудь прочтет газеты и из нескольких разных материалов составит более-менее объективную картину.– А влиять на музыкальный процесс сегодня возможно? – Очень сложно. Максимум, что можно попробовать, – поставить музыканта или исполнение в какой-то ряд. Определить его ранжир сегодня. И то – знаете, какой каждый раз вой стоит! Я как-то попробовала проанализировать, где место Баскову, – до сих пор хлебаю бочками.– Я испытываю отвращение к традициям ХХ века. Особенно в опере. Традиции возвели фабрики дешевых чувств. Театр родился как дионисийский ритуал. А весь ХХ век превращал его в учебник социально-приличного поведения. Есть ли радикальное лекарство от этого идолопоклонства? Если бы вы были Моцартом, запретили бы вы Паваротти петь арию из “Дон Жуана”?.. Мне представляется иногда страшный заросший одноглазый человек со следами оспы на лице. Это Моцарт, гуляющий по темным улицам. Ведь его могила не найдена – и он жив, он разгуливает по миру…Однажды вы встретите его в подворотне – и он радостно воскликнет: “Наконец-то мою музыку больше никто не играет!” Потому что она уже так спрофанирована! Моцарт, если соединить всё, включая его мелодии на мобильниках, звучит на земном шаре постоянно в непотребном виде.– Господи, будь я Моцартом, я бы писала и писала, а что поет Паваротти – уже бы и не помнила давно, я же Моцарт, творящий без устали. И сегодняшняя моя музыка не была бы похожа на ту, а была бы совсем другая. И по свой популярности она давно бы перекрыла и “Дон Жуана”, и “Свадьбу Фигаро”, и “Реквием”. И пел бы ее какой-нибудь новый Паваротти, не похожий на старого. Но был бы это, конечно, не мюзикл. А какой-то другой жанр, который спас бы и оперу. И меня, надеюсь, уже не похоронили бы в общей яме.– И все же я хочу дойти до сути ([i]“вашей подлой натуры” – читается в подтексте[/i]. – [b]Н.З.[/b]). Даже если смотреть предельно просто, видно, что журналистов терзают какие-то беспричинные парадоксы. Будто обиженные всем миром, они полны комплексов неполноценности, одержимы истерией, манией разрушения. Такое впечатление, что они вышли из лабораторий “Философии будуара” маркиза де Сада. Моя творческая жизнь потемнела и стала в какой-то степени вызывающей после любовной драмы. Мне кажется, и вы ранимый человек. Журналистский имидж циника, иногда даже хамки – это оборона беззащитного человека? Женщины, испытавшей личную драму расставания с супругом, который был символом лучших лет ее жизни? – Вот вы настаиваете на моем цинизме. А я после значимого концерта прихожу домой, включаю компьютер, чтобы сесть за небольшую рецензию. И… часа два хожу кругами в размышлении: да кто я вообще такая, чтобы писать что-то об этом великом человеке?! Но потом вспоминаю, что о нем недавно писали мои коллеги, и вижу, что все-таки гораздо лучше поняла его намерения. С большим скрипом, сомнениями, ночью раз шесть-семь переписываю заметку, которая к восьми утра должна быть в редакции. Ну как, легкая работа? Даже и не знаю, что здесь от “Философии будуара”.– Правильная, честная журналистская работа – ужасно тяжелая. Даже не из-за ответственности. Из-за бескорыстия! Мне кажется, настоящий журналист должен быть бескорыстным, как человек, который сильно любит. Который знает ее, свою любовь, знает, где она живет, кто ее окружает; он делает ей добро, но она его никогда не увидит. Это великий труд. Но тогда – другой вопрос: почему правда раздражает даже незлобливую часть мира? – Могу только вспомнить гениальную чешскую сказку, в которой простые люди долго, с путешествиями, искали Правду и наконец напоролись на мерзкую седую беззубую старуху: “А я, деточки, она самая и есть!” Больше не искали.– Влюбленные поэты пишут плохо. А влюбленные журналисты как пишут? – Влюбленные журналисты с горя пьют и не пишут ничего.– Перед кем вы хотели бы сейчас публично извиниться? – Определенно перед Евгением Федоровичем Светлановым. Он, оказывается, был смертельно болен и едва стоял за пультом, а я все критиковала, критиковала… “здесь слишком громко, здесь слишком тихо”… Вообще бессонной ночью можно было бы набросать списочек. Но не длинный. И жду, когда Геннадий Николаевич Рождественский принесет мне свои извинения за незаслуженные публичные оскорбления. 20 минут он поносил меня в Большом зале консерватории в присутствии двух тысяч человек, по-моему, только за то, что мой отец был секретарем ЦК КПСС. И при чем тут Моцарт?

Кто ищет жемчуг?

[b]Конечно же, материал о музыкальных итогах прошедшего года и планах на следующий, опубликованный в “ВМ” 5 января, далеко не полон. И уж тем более наши читатели завозмущались: почему не написали о других музыкальных театрах? Редакция с удовольствием связалась с названными адресатами – а они были тронуты вниманием меломанов.[i]Жди еще, Енуфа, годочка полтора[/b][/i][b]Московский музыкальный академический театр им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко находится на реконструкции)[/b] Александр Титель, главный режиссер:– 30 января пройдет премьера оперы “Тоска” в постановке Людмилы Налётовой. Сцену нам предоставил Детский музыкальный театр имени Сац. Мы имеем возможность работать на сценах Театра российской армии, в Российском молодежном и на Новой сцене Большого театра. Спасибо им за это большое. Режиссеры и директора этих театров идут нам навстречу, понимая, что каждый может оказаться в такой ситуации. Но все другие, видимо, живут только сегодняшним днем.В конце сезона покажем премьеру “Травиаты” в моей постановке. Конечно, с Хиблой Герзмавой в главной партии. На той сцене, которую дадут.Давно обещанная мною “Енуфа” Яначека будет ждать нашего собственного нового помещения – строительство обещают закончить в сентябре 2005 года.[i][b]Такой разнообразный Виктюк[/i]Новая опера[/b]19 января исполнилось бы 58 лет основателю театра, дирижеру Евгению Колобову. Накануне, 18-го, артисты Новой оперы дают вечер романсов Чайковского и Рахманинова в его оригинальной оркестровке. Тем самым они присягают в верности его принципу, по которому любое произведение рассматривается лишь как “трамплин для интерпретации”.Валерий Раку, режиссер театра:– В память Евгения Колобова 24 января также будет исполнен “Реквием” Верди под управлением выдающегося мастера Эри Класа и с участием солисток Мариинского театра Марины Шагуч и Марины Тарасовой.В начале марта Клас продирижирует оперой “Сельская честь”.В конце марта мы показываем “Искателей жемчуга” Бизе в постановке Романа Виктюка.В мае к 200-летию со дня рождения Глинки готовится специальный концерт. Мы очень надеемся возобновить знаменитый спектакль Новой оперы “Руслан и Людмила”, который не шел уже лет пять.[i][b]“Волшебную флейту” примут везде [/i]Музыкальный театр Б. Покровского[/b]Борис Александрович Покровский, главный режиссер:– Мы ставим “Укрощение строптивой” Шебалина – на шекспировский сюжет, конечно. Премьера в феврале. Думаю, будет не скучно. Разве только публика придет глупая… Но нет, не думаю, что-то я не помню, чтобы у нас публика скучала. Более того, эту оперу нам заказали к постановке за рубежом.Так же, как и следующий спектакль – “Волшебную флейту” Моцарта. Их хотят видеть и Европа, и Япония. Но первые спектакли пройдут для московских зрителей.[i][b]Вишневская выпускается[/i]Центр оперного пения Галины Вишневской[/b]Отдел PR:– Центр за два года выпустил два спектакля – “Руслан и Людмила” (в концертном исполнении) и “Царская невеста” (в режиссуре Ивана Поповски) До лета новых постановок не будет. Потому что в мае состоится первый ответственный выпуск (срок обучения в Центре – два года); пройдет серия концертов, где будут исполняться арии и фрагменты из опер “Фауст”, “Риголетто” и т. д. Как и обещала Галина Павловна, каждый выпускник получил в актив по четыре партии в крупных операх. А в июне будет набор нового потока.Осенью Центр планирует провести большой фестиваль французской музыки: ведутся переговоры с крупными исполнителями.

На пике чумных страстей

[b]Интрига была велика: выдающийся музыкант Михаил Плетнев впервые встал за оперный пульт. Недвусмысленно высказываясь по поводу моды на осовременивание классических постановок, он обещал, что на первом месте в новой «Пиковой даме» будет музыка. Так оно и вышло.[/b]Но разрешил ли спектакль главный спор: что в опере важнее – театр или музыка, режиссер или дирижер? Нет, он скорее еще раз с грустью заставил подумать: только в союзе того и другого родится счастливое дитя.Аскетичные декорации Александра Боровского – колонны и горизонтальный мостик из кулисы в кулису (второй этаж сцены) – странно напомнили немудреную конструкцию последней премьеры «Евгения Онегина» в Театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Правда, там художник доводил до конца работу своего отца – безвременно ушедшего из жизни Давида Боровского.В игре «найди отличия» главное – что колонны… черные! И весь спектакль изощренным, излишне мучающим воображение образом выдержан в черно-белых тонах. С редким вкраплением серого да с поблескиванием серебряных пуговиц на мундирах.От Петербурга конца XVIII века веет чем-то чумным: загробные дети цацкаются с черными куклами, бал екатерининских времен похож на сцены из фильма «С широко закрытыми глазами», и даже вставные танцы и пастораль «Искренность пастушки» выдержаны в неизменно похоронных красках.Концепция сгущенного рока и мрака, в которой работал не только художник, но и режиссер Валерий Фокин (как и Плетнев, он впервые дебютирует в опере), предопределила наличие множества сцен а ля теневой театр. А все, что не в профиль – статично повернуто прямо в зал, высвечено поярче и поет как на концертной эстраде, дабы ни одна нота не пролетела мимо уха строгого Плетнева.Спектакль такого графичного рисунка наверняка мог бы состояться в подлинно изящном виде. Однако изящество не терпит перебора. Некоторые быстро утомленные длинноногие, ярко одетые девушки на премьере поспешили покинуть зал, стуча каблучками. Более опытные, по-настоящему заинтригованные зрители, прикрывая глаза, в первую очередь оценивали музыкальную сторону спектакля.Кто бы сомневался, что Михаил Плетнев не просто знает мир Чайковского, но владеет им в совершенстве. Недаром он так мечтал продирижировать «Пиковой» – симфонические фрагменты спектакля производили потрясающее впечатление. Сочетание с голосами, правда, удавалось не всегда.Среди певцов первым отметим Василия Ладюка в партии Елецкого. Молодой баритон, красавец, лауреат сплошь первых премий, в том числе конкурса Доминго, неожиданно снискал такие овации после «Я вас люблю, люблю безмерно», что спектакль пришлось приостановить. И образ создал – благородного, неспешного, несчастного влюбленного, – и вокальным мастерством блеснул. Одно непонятно: как Лиза могла предпочесть ему вот этого коренастого дядьку – Германа, которого больше всего интересуют собственные верхние ноты, существующие сами по себе. В отличие от Ладюка, ни у Лизы, ни у Германа ни слова не понять. Как ни курьезно, приходилось читать английский перевод на экранах.Дядька дойдет до апогея, к сожалению, под гениальную, вовсе не смешную, инфернальную музыку, появившись на сцене в кальсонах. Хорошо, что в это время Лиза находится на балконе (он же Канавка), и кто там, внизу, не разглядеть…Не сложился образ Германа (Бадри Майсурадзе), слишком блеклой оказалась Лиза (Татьяна Моногарова) – но певицу выручают ее всегдашние искренность и обаяние. А уж кому как раз не присуща ни искренность, ни обаяние (убитое, быть может, черно-белой нарочитостью), так это режиссеру. Слишком рассудочно отнесся он к материалу, во многом иррациональному. Даже Елена Образцова (Графиня), суперзвезда этого спектакля, работая в нем не щадя себя, исходит, кажется, лишь из своих личных представлений о колоритной старухе.Что же в итоге? Старание артистов и оркестрантов – необыкновенное. Кому же не хочется угодить Плетневу? Ведь строгость его оценок известна, нелицеприятность – легендарна. А его признание или хотя бы комплимент – дороже злата. Но получилось, что маэстро угодил только себе, создав не сценическое, но акустическое (да и то не безукоризненное из-за певцов) представление.Хоть и вложил он в свою «Даму» и интеллект, и труд, и душу, и страсть, в отсутствии которой его несправедливо упрекают десятилетиями. А музыка Чайковского заняла свое место в ряду высоких достижений Плетнева, которому в интерпретации этого композитора мало найдется равных.

В России разрешают летать только по кругу

Как пианист Плетнев взлетел на заоблачные высоты мгновенно – с неоспоримой победой на VI Международном конкурсе им. Чайковского в 1978 году. А в 1980-м дебютировал и как дирижер. В 1990-м основал первый в нашей стране частный оркестр – Российский национальный, – с первых же месяцев существования гордо задавший профессиональную планку. Михаил Плетнев еще и композитор и, кажется, лишь пиетет перед классиками прошлого останавливает его в этой ипостаси. Полвека жизни этого выдающегося музыканта составили значительную часть нашей общей культурной жизни.[b]– Михаил Васильевич, а вам публика нужна?[/b]– А как же.[b]– Я спрашиваю, потому что когда вы выходите на сцену, кажется, что на вашем лице написано некоторое презрение.[/b]– Это от страха.[b]– Если вы чувствуете, что зал вам чем-то неприятен, для кого вы играете?[/b]– Есть ценности, ради которых я выступаю. Я имею дело с гениальными сочинениями и пытаюсь воссоздать их такими, какими они могут произвести наибольшее впечатление. Бывает, что и я плохо играю, даже очень часто ([i]оп-ля![/i] – [b]Н. З.[/b]). Но я по крайней мере стараюсь. Хоть что-то бывает в каждом концерте, хоть 2–3 фразы удачные…[b]– Вы в чем-нибудь идете на поводу у публики?[/b]– Настолько, насколько не расходятся наши вкусы. Я никогда не буду делать то, что мне самому не нравится. Но вообще к публике отношусь с огромным уважением и благодарностью. Раз люди приходят на мои концерты – я уже считаю, что они сделали большой шаг. Я бы сам никуда не пошел.Это же нужно из дома выходить… В Москве опасно... Погода плохая… сыро, холодно, слякоть, в метро толкаются... Может что угодно произойти, могут за 500 рублей убить… А тебе нужно надеть хорошую одежду и идти кудато что-то слушать! И еще неизвестно, хорошо это будет или нет.Более того, люди деньги на это тратят. Я когда смотрю из окна артистической, какая масса народу спешит на мой концерт, мне, честно говоря, страшновато… Люди пришли, я их не знаю. Они что-то хотят получить. Я стараюсь их не разочаровывать. Чтобы они после концерта уходили домой в убеждении, что не зря терпели такие неудобства, не зря пришли, не зря рискуют, возвращаясь домой по темной улице.[b]– Почему все педагоги так мучились с вами? Яков Флиер даже сказал как-то, что провести один урок с вами – все равно что два сольных концерта сыграть.[/b]– Я у него бывал не очень часто.[b]– Почему? Считался столпом…[/b]– Я был ленив ходить куда-то. А он был очень занят. И его, конечно, раздражало, что я приходил, приносил пять концертов Бетховена. Успевал сыграть только один – а уже приходил следующий студент. Так что детальных занятий я не помню никаких.[b]– Многих удивило, что не так давно вы посвятили концерт Горовицу. Ведь есть такие музыковеды, которые считают его игру чуть ли не эстрадой. Кто-то назвал вас антиподом Рихтера. А кто-то – последователем Горовица и Рихтера одновременно. Как это?[/b]– Я совершенно ничего не понимаю в музыковедении. С Горовицем я познакомился, когда он приезжал в Москву. Но обожал его всегда. В чем его гениальность? Садился человек за рояль – и происходило что-то такое, что у другого никак не происходит.[b]– А как вы относились к Рихтеру?[/b]– Я был большим его апологетом, особенно в 70-е годы.[b]– Почему сейчас его стараются как-то принизить? Дескать, страна у нас такая – всех великих тогда было назначено по одному…[/b]– Дурость какая-то. Он потрясающе, совершенно гипнотически воздействовал. Так никто никогда на меня не воздействовал.[b]– А Рихтер впервые услышал вас только в 1986 году на «Декабрьских вечерах» и сказал тогда: «Как же хорошо играет Плетнев!» Он подошел к вам после вашего выступления?[/b]– Конечно. Я ведь даже не знал, что он на концерте. Но я заметил в зале мужчину, который хлопал, высоко подняв руки над головой. И я понял, что это Рихтер. Он что-то очень хорошее говорил мне после концерта. Но общение было минимальным.[b]– И больше вы не виделись?[/b]– Нет.[b]– Сколько концертов в год вы играете как пианист?[/b]([i]Достает бухгалтерскую книгу, испещренную датами, и начинает считать свои концерты тщательно разбирая записи в квадратиках разлинованных страниц[/i].)– Раз… два… три… четыре… семнадцать… двадцать восемь за полгода… вот тут турне последнее было противное… В общем, до 50 в год.[b]– Как вы боретесь с дирижерами, выступая в качестве пианиста? Однажды на концерте с дирижером Зубином Метой между вами, видимо, произошел какой-то конфликт? Мука была слушать. Звучали два прекрасных, но параллельных, никак не сообщающихся исполнения.[/b]– Это был ужасный концерт.[b]– Вам почему-то хотелось поставить дирижера на место?[/b]– Нет, я сам ужасно играл, отвратительно, это был один из самых ужасных концертов в моей жизни. Я слишком много поел до этого, мерзко себя чувствовал. С тех пор я больше никогда не ем перед концертом.[b]– Почему вы впервые сыграли в знаменитом Карнеги-холле только в 2000 году? По качеству – давно должны были бы играть.[/b]– Боятся, наверное, там у них своя контора имеется. Зачем им нарушать свой порядок.[b]– С чем вы связываете приглашение в 1998 году сыграть на инструменте Рахманинова?[/b]– Это не меня пригласили, это была моя идея.[b]– И что там сейчас, в швейцарском доме Рахманинова, на вилле Сенар?[/b]– Там живут люди. Внук Рахманинова Александр Борисович.[b]– Вы нашли контакт?[/b]– До некоторой степени.[b]– Там роскошная обстановка?[/b]– Не особо. Строгая скорей. Излишней роскоши я там не заметил.[b]– Михаил Васильевич, а вы по-прежнему иронично смотрите на аутентичное исполнительство?[/b] ([i]Модное подражание старинной манере[/i].)– Мое отношение к нему не изменилось. Как играли в давние времена – никто не знает. Но публика верит. Хочет попасть в другое время… В общем, это бред какой-то.[b]– А никаких интересных новинок для фортепиано не пишут?[/b]– Не слышал.[b]– И вы никогда не играли авангарда?[/b]– Ну, это же очень просто. Или полнейшая профанация – можно все то же самое сыграть наоборот, с конца до начала – эффект тот же будет. Или композиторы сочиняют что-то очень сложное на компьютере, расписывают ноты, которые и сыграть-то нельзя. Если подходить к этому серьезно, нужна уйма времени, чтобы это выучить, всю эту белиберду… А жизнь коротка.[b]– Все ждут вашу «Пиковую даму» в Большом театре. Вот вы собираетесь там дирижировать, а видели там что-нибудь в последнее время?[/b]– Нет, но слышу о Большом театре немножко не то, что хотелось бы слышать. Я надеюсь собрать команду, которая будет делать то, что там следует делать. Премьера 5–6 октября.[b]– Вы дадите вмешиваться режиссеру в спектакль[/b]?– Я два раза встречался с Валерием Фокиным. И мы с ним договорились, что главное в спектакле – музыка оперы Чайковского. И недопустимо, чтобы слова пели одни, а на сцене происходило бы что-то другое.[b]– А кто из современных музыкантов вас больше всего удивил?[/b]– Алла Баянова. Она когда приехала сюда, я раз десять ходил на ее концерты.[b]– Неужели вам это интересно?[/b]– Она великая актриса. Она приходила ко мне домой, было много гостей, она спела что-то – романс не романс, – у всех катятся слезы. Глубина идет такая, ощущение пережитости доходит моментально… Это дар.[b]– А из пианистов?[/b]– Баянова выступала в зале «Россия» с пианистом Михаилом Аптекманом – это был изумительный тандем. Он лучший пианист в Петербурге, это уж точно.[b]– Но в Петербурге есть еще Григорий Соколов.[/b]– Он очень серьезный. Я два раза по телевизору его слышал. Видно, что он много занимается звуком. У него трели очень хорошо получаются.[b]– Ну, вы же издеваетесь.[/b] ([i]Ведь из российских пианистов рядом с Плетневым можно поставить именно только Григория Соколова[/i].)– Нет, почему. На таких ужасных роялях, какие сейчас делают, такую трель сыграть!.. Может, и пианистов-то сейчас нет хороших, потому что уже не на чем играть – рояли отвратительные. Ужасные просто. Их часто слушать невозможно. Какие до войны «Стейнвей» делал инструменты! А сейчас, только подходя к современному «Стейнвею», уже испытываешь такое отвращение, что хочется сразу уйти. Записи, которые я делал в последнее время, я сам не слышал. Противно их слушать. Я просил покупать мне наушники, которые используются на аэродроме для рабочих, стоящих под самой турбиной.[b]– Зачем?[/b]– Очень раздражают звуки рояля. Особенно современного. Ненавижу! Если надеть такие наушники, ты практически перестаешь слышать что бы то ни было. Играешь на рояле – а музыка доносится до тебя издалека. И ты живешь скорее в мире собственного воображения.[b]– Мы все пережили свои мечты. Вера Горностаева когда-то сравнивала вас с отроком Варфоломеем с картины Нестерова. Что осталось от отрока?[/b]– Внешняя оболочка. По комплекции походил когда-то. Но сейчас уже нет… Я теперь скорее на Пимена похож.[b]– Что-нибудь читали интересного в последнее время?[/b]– Больше мемуаристику: Малько, Голованова – потрясающе.[b]– А что из фильмов понравилось?[/b]– Сейчас много талантливых фильмов. Вообще мой любимый фильм – это «Бриллиантовая рука».[b]– Да? А я-то всем говорю: пока вы в сотый раз смотрите свою «Бриллиантовую руку», я хожу на Плетнева…[/b]– Недавно посмотрел «Солнце» про императора Хирохито. Я часто бываю в Японии, мне много о нем рассказывали. В целом фильм очень интересный. Но мне кажется, есть затянутость. А природа жанра требует большей динамичности. В фильме все должно быть скорее, понятнее зрителю. Сколько можно показывать лицо и так, и так… Это в музыке можно звук тянуть. А здесь нужно что-то другое.То же и в фильмах Тарковского. Тем не менее Сокурова ясчитаю выдающимся режиссером, интеллигентным человеком, который не идет на поводу низших вкусов.Вот пригласили нас записать саундтрек к фильму о Рахманинове, который снимает Лунгин. Мне сказали – это не о Рахманинове, это фантазия на темы по поводу Рахманинова. Я прочитал сценарий с эротическими сценами – и отказался. Рахманинова лучше не трогать такими руками.[b]– Давайте теперь все, что вне музыки, – в форме блица. Вы пользуетесь Интернетом?[/b]– Конечно.[b]– А как автогонки?[/b]– Какие автогонки?[b]– Ну, я не знаю, я в книге о вас читала…[/b]– Это вы меня с Микельанджели перепутали, он этим занимался профессионально.[b]– Лыжи?[/b]– Лыжи – да.[b]– А где?[/b]– В Швейцарии.[b]– Серфинг?[/b]– Я уже стар для серфинга! У меня спина болит… Сейчас я летаю.[b]– Как это – летаете???[/b]– Экзамен сдал – третий из четырех. Остался только флайтест.[b]– У вас какой самолет?[/b]– Самолет у меня скорее спортивный.[b]– А в какой стране вы летаете?[/b]– Ну, не здесь. Сами понимаете, здесь очень тяжело летать. Разрешают только в воздушном пространстве аэродрома. По кругу. А если хочешь куда-то за его пределы, надо составить полетный план, подать его за месяц, будут какие-то проверки, и еще неизвестно, утвердят ли его десять инстанций… А потом еще погода начнется плохая… Вот в Шотландии, например, вы все это можете оформить за тридцать минут. Даешь примерный план – и лети в любое время в любом направлении.

Два титана побратались на пять лет

[b]Протокол предусматривает сотрудничество до 2010 года и был подписан позавчера в Милане. Вчера же подписание происходило и в Большом театре. Однако без директора Ла Скала. Ибо там случился форменный скандал![/b]А именно: знаменитый тенор Роберто Аланья на премьере «Аиды» в постановке Дзеффирелли в первом же акте, недовольный реакцией публики, покинул сцену. Срочно заменивший его певец вышел на сцену в джинсах… Сорваны телетрансляция, запись DVD.Однако история эта вовсе не омрачила грандиозные планы двух великих театров. Их обменные выступления начались еще в 60-е годы. По нынешнему протоколу уже в мае балет Большого везет в Милан «Дочь фараона» и «Светлый ручей». А в январе 2008-го там трижды выступят наш оркестр и хор.В октябре 2008 года оркестр и хор Ла Скала украсят торжества по случаю открытия обновленной основной сцены Большого концертами под управлением Даниэля Баренбойма («Реквием» Верди) и Пьера Булеза (сочинения Стравинского).Балет Ла Скала приедет в Москву в июле 2009 года, а в сентябре в Милан отправится наша опера с «Огненным ангелом» и «Хованщиной». Осенью 2010 года нас ждут гастроли оперной труппы Ла Скала – две постановки, названия которых еще не определены. Соглашение предусматривает и обоюдную стажировку артистов.Что же касается конфуза на «Аиде», и русская, и итальянская сторона сошлись на том, что «Аланьи приходят и уходят. А публика остается». И, по всей видимости, меломаны обеих стран не останутся недовольными.

Огородами и газонами

[b][i]«Премьеры Мариинки в Москве» – так обнадеживающе звучит проект «Золотой маски», и он уже материализовался. На сцене Театра им. Станиславского и Немировича-Данченко театр Валерия Гергиева показал «Фальстафа» и «Поворот винта» – оба спектакля выдвинуты на премию в нескольких номинациях.[/i][/b][b]Опера для блондинок[/b]Дело все в том, что собственные планы Гергиеву дороже, и привезти спектакли – номинанты на «Золотую маску» – в Москву он готов, но только тогда, когда это удобно ему. То есть, например, сейчас, в декабре, а не весной, когда начнется сам фестиваль. Ну так и что? В конце концов, нам-то главное увидеть то, о чем шумят.А уж мариинскому «Фальстафу» в постановке модного московского режиссера Кирилла Серебренникова (выдвинут на «Маску») досталось! От восторгов по поводу нахальства постановщика до фельетонов на ту же тему.В Москве «Фальстафов» два. В Большом у нас очень красивая постановка Стрелера, оригинальная и веселая бертмановская версия идет в «Геликоне».У Серебренникова – никакого тебе Шекспира. Примерно в наше с вами сермяжное время старый незлобливый толстяк-чревоугодник Фальстаф (Виктор Черноморцев, выдвинут на «Маску») из последнего кокетничает с двумя весьма неяркими (здесь) молодыми особами, и они доводят его до инфаркта.Правда, смешно? Двум моим соседкам – ярким блондинкам – понравилось очень. Им было что смотреть и обсуждать. А я даже не поняла, зачем режиссер, слывущий умницей, взялся за постановку. Скорее всего, польстило приглашение в Мариинку.Да, Гергиев приглашает практически всех подряд – лишь бы не застой! А тут все-таки уже звучное имя Серебренникова. Но 80-летний Верди, писавший свою последнюю оперу, наверное, мучительно хотел нам чт-то сказать – в таком-то возрасте! И Фальстаф у него, кстати, по идее, не умирает, а смеется вместе со всеми, в том числе и над собой.Перед началом представления со сцены выступил Швыдкой: «Спектакли Мариинки – интересное и поучительное явление». Хочется слышать в слове «поучительное» камушек в огород оперной режиссуры.Ведь пастись в огород ломанулись многие. Опера – дело престижное, дорогостоящее, люстры сияют, благоухает партер, целый оркестр на тебя работает, скрипки пилят, певцы глаза таращат, дирижер из штанов вылезает. С драмтеатром, конечно, не сравнить, ерунда это, драмтеатр, по сравнению с оперой.Но сказать Серебренникову в опере нечего – в отличие, скажем, от Дмитриев Бертмана и Чернякова, умеющих играть на зазоре между музыкой и действием или, наоборот, умножать одно на другое.А если б и было Серебренникову что сказать – то нечем. Отсюда вся эта очень энергичная самодеятельность, яркая, как конфетти, начваканное машинкой из старых бумажек. Отсюда и все проваленные вокальные ансамбли – рыба загнила с головы.Увы, нам, кажется, еще предстоит оценить великое влияние стиля КВН на современный отечественный театр. Парад актуальных приколов, забавная, не в ногу, мельтешня, почти уже «Аншлаг» – все это в спектакле Серебренникова как-то так удивительно спеклось с модной европейской тенденцией.Уж сколько раз слышали мы «благородные» вопли о том, что жанр оперы надо спасать. «Фальстаф» тем более всегда считался скукой. Но не знаю, что добавили Верди лихая безвкусица, танцы девиц, будто пародирующие балет Аллы Духовой (при том, что она сама пародия), суета тонкозадых парикмахеров и веселых гангстеров с автоматами.Зал счастливым, понимающим смехом встречает милую сердцу «техасскую» бензопилу – королеву киноэкрана. Кто спорит, смех – это сейчас большое счастье. И вынуть его из зала – дело чести.Работа Серебренникова легкая, веселая, очаровательно наглая. Блондинки остались довольны. Да и занудам-критикам не спалось. Это ли не победа?! Да еще какая поучительная.[b]Голубая ваза[/b]Посмеялись – и будя. На другой день был «Поворот винта» Бриттена. Опера пронзительной тонкости, хоррор, можно сказать, и к тому же задевающая тему педофилии. Дэвид Маквикар (выдвинут на «Маску») поставил спектакль традиционно – и слава богу.Ничто не мешало слушать великое сочинение Бриттена. Художник Таня Маккаллин (выдвинута на «Маску») и особенно художник по свету Адам Сильверман создали не слишком сложное пространство, над которым завис ужас. Все черно-серо-бурое. Только в углу торчит голубая ваза.С одной стороны – призраки слуги и служанки (лучше бы они были вампирами!), соблазняющие двух детей-сирот из приличной семьи. С другой – добропорядочная гувернантка (Ирина Васильева, выдвинута на «Маску») в борьбе за души своих юных воспитанников. Добро и зло вроде бы разграничены. А вроде бы и бьют по детям одинаково смертельно. Вопрос поставлен ребром, да так и простоит века.Потому что весь фокус в изощренно построенной музыке, основы которой уходят куда-нибудь в век XVI, как легендарные английские газоны. Но это так, к слову. Добавим только, что все ансамбли были в большом порядке, а маленький Николай Ирви, певший Майлза, удостоился особых аплодисментов.Тонкий мир в эти два вечера явно выиграл у нахрапистого толстого, который хотел быть таким победительным, да что-то перестарался.[b]На илл.: [i]Финал оперы «Фальстаф» (в заглавной партии – Виктор Черноморцев, второй слева). Мариинский театр смахивал на провинциальную оперетту. То есть стал близок к народу как никогда.[/i][/b]

Тайна раскосой маски

[b]На фестивале, объединяющем разные искусства, наконец воплотилась тема карнавала.[/b]Во-первых, раз «Декабрьские» – значит, дело к Новому году. Во-вторых, Рихтер, как известно, любил устраивать в своей квартире собрания друзей – маленькие карнавалы.Поминутно описала такой Новый год у Рихтера Валентина Чемберджи. В частности, есть там и объяснение фотографии Рихтера в маске (она сейчас предваряет выставку в Пушкинском). Его герой маскарада назывался Футурист. Белая рубашка с красивым абстрактным рисунком и… половина (отрезанная!) синего блестящего пиджака. На лицо наклеены узкие полоски – «типографским способом изготовленный в Японии адрес Рихтера в Москве. В руке заряженный пистонами пистолет, их которого Маэстро палил время от времени с очевидным удовольствием. Узкая раскосая маска. Выражение лица – надменно-неприступное, облик загадочный и далекий». Побольше сюрпризов – вот что заботило хозяина маскарада.Сюрпризами одарил и вечер в Пушкинском, названный «День во Франции, ночь в Галиции». Сначала гости музея попадали в Итальянский дворик, где танцтеатр Zero в черном показывал зловещую пантомиму вроде «Мышеловки» из «Гамлета».Концерт же в Белом зале был еще более интригующим. «День во Франции» оказался программой французских клавесинистов XVIII века в исполнении корифея аутентичной музыки Алексея Любимова. Сам он назвал ее «невидимым костюмированным балом».Действительно, его «пальцы летают с тысячью пленительных проказ». Клавесин не обладает возможностями рояля, и, чтобы удержать звучание ноты, приходится украшать ее вокруг да около быстрыми нотками, подначивая главный тон. Звуковой орнамент отвечает и живописи, и архитектуре эпохи рококо (название произошло от «rocaille» – раковина, завитушка, а вовсе не от глупого восклицания какой-нибудь давно почившей в бозе напудренной маркизы).Кажется, звучит музыкальная шкатулка, обладающая душой. Непевучий щипковый клавесин под руками Любимова порождает целые картины. Здесь и музыкальные портреты композиторов Форкре, Рамо и Куперена, и ветряные мельницы, и щебет птиц – в самом высоком регистре клавиатуры, где любят резвиться маленькие детки.«Декабрьские вечера» – фестиваль изысканный. Подобно тому, как ныне предпочитают не увешивать елку ватными клееными снеговиками и редисками, а украшать ее двумя-тремя драгоценными стильными шарами, составляется и программа.Поэтому во втором отделении – «Ночь в Галиции» (1996) Владимира Мартынова. По-прежнему ошеломляющий авангард упруго сопротивляется превращению в музейный экспонат. Ансамбль Дмитрия Покровского держит тут тему зычного язычества, загадочного и далекого. Ансамбль Татьяны Гринденко «Opus Posth», надменно-неприступный, в черных масках, ведет современную линию, прибегая в то же время к непривычной старинной манере обращения со струнами.Певцы диковатыми, пронзительно чистыми голосами выкрикивают заклинания, представляя нам предполагаемое звучание жизни предков, от которых не сохранилось даже изображений. Жесткие скрипки держат архаику в русле единого дыхания планеты.Весь концерт справа и слева сцену сторожили два жутких персонажа венецианского карнавала – белолицых, с патологическими клювами. Так предрождественский вечер обрамился тонкой полоской ужаса, без которого не обходятся ни заклинания, ни гадания, ни простой, но всегда чем-то опасный уход под маску.[b]На илл.: [i]Святослав Рихтер на новогоднем карнавале в своей квартире на Большой Бронной. 1988 г.[/i][/b]

Два бренда укрепят друг друга

[b]На пять лет с перспективой на продолжение заключен контракт с крупным швейцарским банком Credit Swiss.[/b]На пресс-конференции были расставлены все точки над «и». Во-первых, мощная поддержка банка не повлечет за собой уменьшения государственной. Во-вторых, ни одна копейка спонсорских денег не пойдет на затратную реконструкцию Большого. Швейцарский банк заявил о поддержке оперы, балета, оркестра, мировых турне театра. При этом он не считает себя вправе диктовать никакой репертуарной политики. Большой сам будет решать, куда и сколько.Представитель банка Михаэль Влахович подчеркнул, что между Credit Swiss и Большим театром немало общего: долгая история; схожесть воззрений, высокий профессионализм, здоровое честолюбие – стремление как можно лучше обслужить свою аудиторию; уважение к традициям и поддержка новаторства, творческого подхода, потрясающая нацеленность к достижению высшего результата.Но каков же смысл большой материальной поддержки? Конечно, два мощных бренда укрепляют и украшают друг друга. Но еще приятнее было услышать такое объяснение:– Благодаря спонсорству мы разделяем незабываемые переживания и, таким образом, получаем то, что невозможно купить даже за деньги! – признался Влахович.Credit Swiss известен помощью спорту и культуре. Среди его подопечных – фестивали в Давосе и Люцерне, знаменитый джаз-фестиваль в Лугано, театры, оркестры, музеи, галереи. С 1999 года банк спонсирует Музыкальный фестиваль в Пекине. С 2006 года – основной спонсор фестиваля в Зальцбурге. С 90-х поддерживает Мариинский театр.На вопрос «ВМ», какие спектакли предпочла бы швейцарская публика в случае гастролей Большого театра (которые, впрочем, в пакете не прописаны), г-н Влахович ответил:– Публика у нас утонченная. Но если бы приехал Большой – готов спорить на крупную сумму: на все стояли бы огромные очереди, и билеты были бы тотчас раскуплены!

Эксклюзивы

Каждый день пробовать новое: как перейти на правильное питание и не сорваться

Две девочки похитили кота в Москве и сбежали в Крым: подробности инцидента

Экс-председателя правительства РФ Касьянова* требуют лишить пятикомнатной квартиры в Москве: что известно

Все выключено: сможет ли Турция отказаться от «all inclusive» и как это скажется на отрасли

Арестован глава фонда капремонта Московской области Николов: в чем обвиняют и что грозит

Каждый день пробовать новое: как перейти на правильное питание и не сорваться

Сбежали в Крым: как девочки украли кота из зоомагазина в Москве и уехали на юг

Забрали дачу, заберут и квартиру: почему у Касьянова* требуют изъять жилье

Все выключено: сможет ли Турция отказаться от «all inclusive» и как это скажется на отрасли

Восстанавливал города в ЛНР: за что арестован глава фонда капремонта Подмосковья

Вечерка ТВ

Интересное в городе от 15 ноября

Спросите доктора. Аденоиды

Надо обсудить. Как не впасть в депрессию? Интервью с психологом Маргаритой Алексеевой

Приметы и советы

Народный календарь. Как стать здоровым на целый год 18 ноября

Народный календарь. Чем нельзя делиться с соседями на Ерему, 17 ноября

Народный календарь. Как понять, когда придет буря на Анну Холодную 16 ноября

Народный календарь. Почему нельзя просить о помощи на Акиндина и Пигасия 15 ноября

Народный календарь. Как найти себе жениха на Кузьминки 14 ноября

Народный календарь. Как стать здоровым на целый год 18 ноября

Народный календарь. Чем нельзя делиться с соседями на Ерему, 17 ноября

Народный календарь. Как понять, когда придет буря на Анну Холодную 16 ноября

Народный календарь. Почему нельзя просить о помощи на Акиндина и Пигасия 15 ноября

Народный календарь. Как найти себе жениха на Кузьминки 14 ноября

Проще, чем кажется

Как выбрать эффективные моющие средства и не переплатить

Как выбрать новогоднюю елку

Как подготовить загородный участок к зиме

Проще, чем кажется: как оплатить налоги онлайн

Как выбрать качественное сливочное масло

Как выбрать эффективные моющие средства и не переплатить

Как выбрать новогоднюю елку

Как подготовить загородный участок к зиме

Проще, чем кажется: как оплатить налоги онлайн

Как выбрать качественное сливочное масло

Автор

Установите vm.ru

Установите vm.ru