Сказка его жизни: как автор «Щелкунчика» разыскивал свою Мари

Писатель Эрнст Гофман написал сказку, ставшую символом Нового года и рождества. Но сам автор «Щелкунчика и мышиного короля» слишком долго разыскивал свою прелестную Мари...

«Ну что ты кричишь, Альбертина?!» Кристоф Людвиг Гофман хмурится, закрывая дверь: жена опять не в настроении. Истеричная и набожная, есть ли что-то хуже?!

Кенигсберг мрачен и холоден. Кристоф Людвиг служит в суде адвокатом. До суда идти — всего ничего, но… Тоска наполняет сердце. Не хочется ни домой, ни на работу. В прошлом январе, в 1776-м, родился сын, Эрнст, и жена совсем сбрендила. Так, а не пропустить ли стаканчик? Он резко сворачивает в небольшой трактир. От вина так тепло и сладко... Через пару лет, окончательно запив, Кристоф уйдет из дома навсегда, стараясь забыть просительный взгляд сына: «Любите меня. А как же я?!»

После ухода мужа Альбертина нашла свое счастье в молитвах, а сына с удовольствием отдала на воспитание бабушке Ловизе и семье брата — Отто Вильгельма и Иоганны Дерферов. Их дом казался Эрнсту серым и мрачным, ему было скучно в этих стенах, и единственное, за что он был безмерно благодарен дяде и тете, так это за их любовь к музыке. Они брали его на концерты, и Эрнст ликовал — как же прекрасна музыка! Почти как любовь… Наверное. Он точно не знал, но читал в книгах…

В 1792 году Эрнст Теодор Вильгельм Гофман поступил в Кенигсбергский университет. Лекции профессора Канта по философии он посещал не часто, но на другие его занятия ходил, не поняв, впрочем, величия этой персоны. Он был одержим идеей самостоятельно зарабатывать на хлеб, чтобы освободиться от гнета родственников. Главной его радостью в университете были уроки живописи у художника Земана и занятия на фортепиано с соборным органистом Христианом Подбельским. Учитель своего ученика обожал: на редкость талантлив, проказник! Да, вечно витает в облаках, но подумайте только — любит Моцарта так, что разучил наизусть его «Дон Жуана»! И когда диплом судебного следователя был у Гофмана почти на руках, он пристроился давать первые уроки музыки достопочтенному семейству Хаттов. Виноторговец в годах мало интересовался искусством, а вот его жена Дора хотела выучить пятерых детей искусству игры.

Дора была мила, ей уже минуло тридцать, и молодому Гофману она казалась очень взрослой и опытной. Он таял от ее близости и недвусмысленных взглядов. Позже друг Гофмана Гиппель уверял, что Дора соблазнила юного учителя, но надо признать, что ей не пришлось штурмовать неприступный бастион. Гофман мечтал о любви!

Вскоре он и сам влюбился в Дору без памяти. Они долго скрывали отношения, но затем история всплыла и начался скандал. Конечно, общество возмутилось: какая низость, закрутить роман за спиной у доверчивого мужа! Семья Гофмана была в ужасе: по ее репутации был нанесен страшный удар. Чтобы прекратить безобразия, Эрнста волевым путем отослали в Силезию, в город Глогау, к другому дяде, Иоганну Людвигу Дерферу, который должен был пристроить юнца на работу в верховный суд. Становиться чиновником Гофман не хотел, но решение было принято, и он, утирая слезы, уселся в дилижанс. С Дорой он окончательно порвет год спустя. Так начнется его непростая взрослая жизнь и вечные поиски настоящей любви. Он даже не догадается, что она находилась от него на расстоянии вытянутой руки...

…Будни чиновника — было ли что-то страшнее для Гофмана? Пожалуй, нет. Он хотел рисовать, музицировать и скрипеть пером, сочиняя нечто прекрасное, а вместо этого корпел над делами в суде, слушая разбирательства по поводу воровства кур. Из Глогау, едва не женившись на кузине Минне Дерфер, он перевелся в Познань, где стал завсегдатаем кабаков, порой допиваясь до чертей — от понимания, что живет какой-то не своей жизнью. Впрочем, одно хорошее событие в Познани было: он познакомился с дочкой местного дворянина, Марией Михалиной Рорер-Тжщинской. Голубоглазая брюнетка была добра и простовата, а в чудаковатом Гофмане, так сильно отличавшемся от всех, видела разве что не Бога — как он одарен, как талантлив! Гофман ответил на чувства Михалины, но без особых страстей, хотя брак с ней и потребовал перехода из лютеранства в католичество. Но... Он будто подсознательно понимал, что никто, кроме Михалины, не будет любить его так и не сможет терпеть его характер. 26 февраля 1802 года они обвенчались. Стоя у алтаря, Михалина шептала: «Клянусь, что буду верна и честна, клянусь любить всегда, все прощать ради счастья быть с ним…» И когда ночью он прошептал ей: «Люби меня…», — Михалина кивнула — да.

Но счастливого семейного гнездышка в Познани они так и не свили. Как-то Гофман со зла набросал несколько карикатур на местную элиту. Этой выходки ему не простили, переведя в совсем уж провинциальное захолустье — городишко Плоцк. Он сходил с ума от тоски, и только Михалина умудрялась приводить его в чувство. Она поощряла его занятия творчеством, веря, что у ее муж а — великое будущее. Так Гофман приучился вести дневник, регулярно сочинял музыку. А в 1803 году супругам досталось небольшое наследство, и появился призрачный шанс на поправление дел. Они много переезжали, он обрастал знакомствами и как-то внутренне подрастал. Наконец, после переезда в Варшаву, он вернулся домой счастливым:

— Я стал заведующим «Музыкального общества»! — закричал он с порога и закрутил Михалину по комнате. Она кивала, смеясь: что угодно, лишь бы ты был доволен!

— А еще я поменяю имя Вильгельм и назовусь Амадеем, как Моцарт!

— Ты совсем как мальчишка, — улыбалась она. Она бесконечно верила в любые его затеи.

В Варшаве он начал приобретать известность и расправил плечи. В 1805 году родилась Цецилия, названная в честь святой покровительницы музыки. Но счастливый период был недолог: началась война, поздней осенью 1806 года Варшаву заняли французы. Как писал он в письме другу Гиппелю, «всех оставшихся прусских чиновников поставили перед выбором: либо подписать акт подчинения, содержащий присягу на верность французам, либо оставить Варшаву в течение восьми дней. (…) все честные люди предпочли последнее». Он не уехал, был обвинен в шпионаже и фактически разорен, для отъезда в Вену новые власти не дали паспорта... Михалина и Цецилия отбыли к родителям жены в Познань. Через несколько дней он получил известие: по дороге карета перевернулась, Цецилия погибла, Михалина с тяжелой травмой головы выжила, но плоха... В это время он уже был в Берлине — никому не нужный, сломленный . Его не ждали тут ни как чиновника, ни как музыканта, в театрах его пьесы «заворачивали», а издательства не брали предлагаемые им партитуры. И нет поддержки — Михалины!

Кадр из мультфильма «Щелкунчик» / Кадр из мультфильма

А ему не хватает любви...

И когда однажды по чистой случайности на него обратила внимание одна дама, жена крупного берлинского чиновника, он нырнул с головой в этот роман, упиваясь подаренным ему теплом. Из недолгой связи оба вынесли разное: она — наслаждение и удовлетворенность, он — сначала чувство защищенности и нужности, а затем — cимптомы . . .некой болезни, на которые поначалу не обратил внимания. Образ страдающей Михалины казался призрачным — как и видения, что посещали его все чаще.

Роман закончился, когда Гофману предложили переехать в Бамберг и занять пост капельмейстера. Михалина снова была рядом. Пожалуй, теперь ему все нравилось… Тут он наконец занимался творчеством. Душа, как и прежде, рвалась между сочинением музыки, литературными пробами и рисованием, он злился, что не может успеть всего. Но в первое время его хватало даже на частные уроки. Именно тогда он без памяти влюбился в юную Джулию Марк, свою ученицу.

Она казалась ему богиней. Михалина? «Старая» жена не вдохновляла, а Джулия… Она была прелестна. Правда, ответных чувств к учителю она не питала. Ей были скорее неприятны его восторженные взгляды, попытки лишний раз коснуться руки. А он позже спишет с нее всех самых прекрасных персонажей своих сказок и рассказов и будет замирать, слыша ее имя… Впрочем, вскоре у Джулии обнаружился жених. Богатый купец из Гамбурга Иоганн Греппель был простоват и туповат, выбор Гофмана оскорбил. Страдая от ревности, композитор позволил себе довольно мерзкую выходку: на загородной прогулке они крепко выпили с соперником, бедолага упал на землю, и Гофман шумно высмеял его, назвав свиньей. От дома ему мигом отказали. Слезы отчаяния ему вытирала молчаливая Михалина. Из Бамберга Гофману пришлось уехать.

К слову, судьба Джулии сложилась нехорошо: прожив с мужем какое-то время в Гамбурге, она долго и мучительно разводилась, затем вышла замуж за кузена и доживала жизнь в Мюнхене.

Теперь литература победила музыку. Он много писал. Здоровье его было истрепано, ночные кошмары мучили все чаще, он просыпался в поту, будил Михалину, и лишь когда она, полусонная, но терпящая все его чудачества, усаживалась рядом с вязанием или вышивкой, принимался переносить на бумагу мир своих ужасных видений. Его сказки получались довольно страшными, кроме одной...

…Он задумал своего «Щелкунчика» после общения с детьми своего друга, а впоследствии биографа Юлиуса Гитцига. Работа над произведением заняла чуть более двух недель. Его герои были ему понятны, ведь он сам был немного Щелкунчиком — не слишком привлекательным, но умевшим любить и жаждавшим любви. Чудовища, навещавшие его по ночам, были куда страшнее семиголового Мышиного Короля, а прекрасные Мари не хотели делить с ним чувства. Сказка вышла накануне Рождества; держа в руках издание, писатель, конечно, не мог предположить, что написанная им сказка станет едва ли не главной для Нового года и Рождества на века вперед.

Успех был феерическим…

Но мысли о Джулии не оставляли его. Создав оперу «Ундина», в чертах героини которой легко угадывались черты его возлюбленной, Гофман умудрился воспалиться еще раз — увлекшись молодой певицей Иоганной Эунике. В роли Ундины она была неподражаема. Михалина все понимала, но…

…Через несколько лет после «Щелкунчика» и «Ундины» имя Гофмана было уже известно всей Европе. Он был счастлив, насколько можно: разрушительные страсти уже не мучили его. Когда стало известно, что некая болезнь — это сифилис, доктора назначили лечение ртутью; ртуть медленно убивала его, а потом начал развиваться паралич. Лишь теперь, когда Михалина была при нем неотступно, он начал понимать ее ценность. Она казалась ему куда более прекрасной, чем прежде, и незадолго до конца жизни он, составляя завещание, надиктовал: «Мы... прожили двадцать лет в истинно согласном и счастливом браке... Бог не оставил в живых наших детей, однако в остальном подарил нам немало радостей, испытав и в очень тяжких, жестоких страданиях, которые мы неизменно переносили со стойким мужеством. Один всегда был опорой другому, как и надлежит супругам, любящим и почитающим друг друга». Это было позднее признание. С каждым днем паралич все больше захватывал его тело. Когда он добрался до шеи, прекратились боли.

— Мне почти хорошо, — сказал он Михалине, не оставлявшей его ни на секунду. Она превратилась в Мари из его снов. Он танцевал с ней на балу, касался ее руки, вдыхал аромат ее кожи и, склонившись к уху, прошептал ей слова любви, но не был уверен — услышала ли их она, увлеченная танцем. 25 июня 1822 года Гофмана не стало. Его Мари была рядом.

А что же Щелкунчик? Мари полюбила его еще до превращения в чудесного племянника Дроссельмейера. И он — смелый, сильный и мужественный — приходит к нам каждый год, чтобы рассказать сказку о том, что иногда настоящая любовь куда ближе к нам, чем может показаться.

Читайте также: Мучал нещадно, а потом тосковал: История любви Некрасова