Андрей Иванов: Если история оставила отпечаток, его нужно сохранить

—Андрей, вот вы – русский или что-то эстонское в вас есть?

— Ничего эстонского. Ни капельки просто. Один дедушка у меня с Чувашии, другой – с Кубани, а бабушки – с Вологды и с Подмосковья. Они приехали в Таллин после Второй мировой войны, здесь же мои мама с папой родились. И я родился в Советской Эстонии.

— В Википедии пишут, что за особые заслуги перед Эстонией вы получили эстонский паспорт...

— Неправда, не получил. У меня серый паспорт.

— Но госпремию-то вы получили.

— Это правда.

— Как вам это удалось?

— Для меня самого это стало неожиданностью. Всё, что я знаю, это то, что Союз писателей Эстонии выдвинул меня на премию за мою скандинавскую трилогию: «Путешествие Ханумана на Лолланд», «Бизар» и «Исповедь лунатика».

— Главный герой вашей трилогии – беженец, нелегал.

— Да, это плутовская трилогия. Я еще в девяностые был в лагерях беженцев: из Ирака, Югославии, Албании... слушал их истории, я сам вообще-то, больше люблю слушать, чем говорить.

— А как так получилось, что вы попали в лагерь беженцев?

— Дело в том, что я закончил Таллинский университет по специальности "русский язык в эстонской школе", начал преподавать, но мне платили так мало, что я ушел после первой четверти. Стал путешествовать. С тех самых пор я побывал в Дании, Норвегии, по всему миру. Много работал в колл-центрах и в службах поддержки клиентов. (Неблагодарное занятие, я про это тоже книгу написал). И в лагерь беженцев мне тоже было суждено попасть.

— Довольно популярная тема. На эту тему писали и Шишкин в "Венерином волосе" и Гиголашвили в романе "Толмач"...

— Да, потому что и Шишкин, и Гиголашвили работали с эмигрантами и беженцами, но они писали с позиции толмачей. У них вектор направлен в сторону лагеря, а у меня – изнутри. Я несу ситуацию с позиции нелегала, который пытается водить за нос толмача. Тот же Гиголашвили, например, хотя и был переводчиком, он не знал каково в лагере, он не жил там. Кстати, когда он прочитал "Путешествие Ханумана", сказал: "наконец-то я знаю, что делается по ту сторону комнаты".

— А вы начали писать, когда сами стали эмигрантом?

— Нет, гораздо раньше. Еще с середины 90. Но до недавнего времени меня никто не публиковал и никому не был неизвестен, кроме своего друга, с которым я советовался. Я много занимался Джойсом и Набоковым, написал большой роман, но сжег его. Меня заметили в Эстонии, благодаря маленькому роману "Зола", который напечатал "Новый журнал" в Нью-Йорке и дал мне за "Золу" премию Алданова.

— Вы пишете на русском языке?

— Я на другом не могу, эстонским не владею. Наверное, я мог бы еще писать на английском, я начал "Путешествие Ханумана" на нем писать, но бросил, потому что не пошло. Совершенно другой по стилистике язык. А теперь уже я и не буду вставать на другие рельсы. Только по-русски.

— Простите, я не поняла, вы в Эстонии на русском издаетесь?

— Да, конечно, в Эстонии существует такой фонд, он называется "Капитал культуры Эстонии". Вот этот фонд поддерживает издание книг на русском языке. Как это ни странно. Я про это часто говорю, но мне не верят. То есть, любой может прислать в фонд рукопись, они рассматривают ее и либо дают денег на публикацию, либо не дают. Как правило, дают, потому что у нас мало издательств, печатающихся на русском языке.

— В России вас путают с писателем Алексеем Ивановым, который написал "Географ глобус пропил". А когда вы получили премию "НОС", вас назвали "неизвестным писателем из Эстонии".

— Ну и ничего страшного. Мы же знаем, какая короткая память у москвичей. Надо появляться чаще, о себе напоминать.

— Псевдоним не пробовали взять?

— Я хотел, но меня друзья отговорили. Я жил у них в Дании, они узнали, что я пишу и сказали: ну зачем тебе псевдоним, если ты пишешь, это твое. Это было так просто и правильно: "это твое, зачем тебе псевдоним".

— Заинтересованные люди часто ищут в ваши романах крамолу либо на Россию, либо на Эстонию. И очень удивляются, когда не находят ни того ни другого.

— Я человек такой, что толерантен ко всем. Но и меня многое тревожит. Когда я вернулся из Скандинавии – был поражен, что очень многое в моем родном городе стерли, выстроили, поменяли. Я не узнавал родные улицы, людей... Мир, как старый друг: вот ты знал его 25 лет и вдруг он начинает вести себя иначе. Вы дружили дружили и вдруг оказывается, что вы совершенно не понимаете друг друга. Это меня тревожит. Вот вы говорите, крамолы нет, а в моем романе "Харбинские мотыльки" об Эстонии 20-30 годов ведь есть об этом.

— Мягкая какая-то крамола. Всего одна фраза: "Часовню срыли".

— Часовню срыли и собирались снести Собор Александра Невского. Это жутко, когда такие вещи происходят. Это же не просто место было, а место, где произошло первое свидание моих героев. Это важно, потому что, возможно, события, которые связаны лично с тобой, они и есть самые важные. У меня есть один герой, который, когда переносят памятник Неизвестному солдату, говорит: "Ничего такого, но возле этого памятника я стоял, и туда приходила девочка, которую я любил".

Вот и все. Другой ценности нет. И даже памятник Ленину, наверное, нельзя убирать... если история оставила какой-то отпечаток, его нужно сохранить. В этом проявляется взрослость и мудрость народа...