Владимир Краснопольский: На роль Ермака мне предлагали Арнольда Шварценеггера

Ровно пятьдесят лет назад, в 1969 году, на экраны страны вышел знаменитый фильм «Неподсуден», который режиссер Владимир Краснопольский снимал в тандеме со своим братом Валерием Усковым. После премьеры режиссерский дуэт признало все киносообщество СССР. «Тени исчезают в полдень», «Вечный зов», «Ермак», «Две судьбы» — все картины Краснопольского и Ускова неизменно рассказывали о сильных людях, живших на изломе исторических эпох.

— Владимир Аркадьевич, мне кажется, что глубина ваших фильмов напрямую связана с тем, что вы до ВГИКа окончили историко-филологический факультет Уральского университета.

— Так и есть. Мы с моим братом (Валерием Усковым, сорежиссером всех фильмов Краснопольского и его троюродным братом. — «ВМ») в университете встретились с прекрасной литературой, где нас научили распознавать, какое произведение является по-настоящему человечным, целенаправленным, идеологически выдержанным. Мы понимали, что это нам пригодится в будущей профессии.

— А почему тогда сразу не подались в режиссуру?

— Когда после 10-го класса мы собрались во ВГИК, моя мама объяснила, что нам, десятиклассникам-провинциалам, неразумно пытаться поступить в единственный киновуз СССР, где конкурс был 60 человек на место. Туда в то время поступали прошедшие войну люди с большим знанием жизни. Мы сначала должны были понять, чего сами хотим от жизни и что можем ей дать, а потом уж подавать документы во ВГИК. Однако в Москву мы все-таки съездили и убедились: мать была абсолютно права, люди поступали по шесть раз. Там такое творилось! И мы приняли решение окончить университет, познать азы искусства, литературы, живописи, музыки и тем самым подготовиться к решающему шагу в жизни. Ну а когда спустя годы приехали поступать во ВГИК, то уже как по маслу прошли все экзамены. Первым фильмом стал «Тени на тротуарах», снятый на третьем курсе.

— Эту документальную картину о теневой жизни Москвы того времени — пьяницах, хулиганах, фарцовщиках и нищих — вам засчитали за диплом?

— Да, причем в Госкино после фильма все стали относиться к нам с великим уважением, потому что «Тени на тротуарах» прозвучали так, что о них даже на пленуме Союза кинематографистов говорили. Мы были в фаворе и, обнаглев, решили попробовать свои силы в художественном кино. У всех глаза повылезали из орбит, потому что мы-то учились на документальном отделении, а на художественном факультете надо было учиться на год больше. Но тем не менее нам иронично ответили: «Ну попробуйте, если, конечно, известные авторы не побоятся дать вам свой сценарий для съемок». Так в нашей жизни возник писатель и сценарист Юрий Нагибин.

— И как произошла историческая встреча?

— В Госкино принималась его картина «Братья Комаровы». Нас посадили в зал, рассказали Юрию Марковичу, кто мы. После просмотра Нагибин поинтересовался нашим мнением. Мы честно указали на недостатки, которые были в фильме в психологии героя, — режиссер не до конца справился. Нагибин пригласил нас к себе домой, где отмечалась сдача картины, а уже на другой день началась работа. Состоялась наша встреча и с поэтессой Беллой Ахмадулиной, женой Юрия Нагибина. То есть мы сразу попали в творческую атмосферу. Вокруг Нагибина вращалось очень много писателей, сценаристов. Юрий Маркович дал нам свой рассказ «Ранней весной» и предложил тут же обсудить, как это можно снять. Конечно, мы были в восторге от самой литературы, персонажей, человеческого наполнения истории. Рассказ был о том, как в маленький вагончик, прицепленный к эшелону, который вез пленных немцев в Москву, собрались, как в теремок, люди с разными судьбами. Они мечтали уехать в тыл, подальше от войны. В вагоне на единственной полке лежала беременная женщина, у которой убили мужа и вокруг которой все крутилось. Мы решили, что финалом должно стать рождение ребенка — новой жизни и улыбка этой не сказавшей ни слова в пути женщины. Короче, Нагибин дал нам «добро», и в течение дня решилась наша судьба.

«Самый медленный поезд» снимался на родной Свердловской студии. Работали все на энтузиазме, в картине звездой вспыхнул Иван Рыжов, который после этого стал сниматься во всех фильмах, где нужен был яркий пожилой персонаж. Коменданта вагончика играл всемирно известный Павел Кадочников, у которого были три Государственные премии и с которым работать было одно удовольствие. В картине появились актер Толя Барчук, игравший одноглазого солдата, Валентина Владимирова, создавшая образ женщины с нейтральной полосы, поившей солдат козьим молоком, а также Людмила Шагалова, сыгравшая роль актрисы. Поезд медленно катился вперед, судьбы «омывали волной» беременную героиню, и один из героев говорил: «Это самый медленный поезд в моей жизни». Так и появилось название фильма.

Фильм восприняли на ура. Мы случайно услышали выступление режиссера Григория Чухрая: «Сегодня нам показали картину молодых режиссеров из Свердловска. Их фильм называется «Самый медленный поезд», но они влетят в нашу кинематографию и пойдут далеко». Эта оценка стала нашим пропуском в большой мир кино. Мы моментально оказались на «Мосфильме». А дружба с Юрием Нагибиным сохранилась на всю жизнь, причем такая, что не разольешь водой. Позже мы снимали его «Стюардессу» (фильм получил приз «За лучшую режиссуру» на кинофестивале в Карловых Варах. — «ВМ»). Антон Табаков снялся у нас в «Четвертом папе», и — семилетний пацан — он получил в Карловых Варах приз «За лучшую мужскую роль». Этот фильм был из нагибинского цикла «Времена года» (часть «Лето»). Часть «Осень» называлась «При дороге», там Римма Маркова блистательно сыграла злющую официантку из придорожной столовой, которая на поверку оказывалась добрейшей, мягкой «дурындой», которую все любили. «Зимой» дети лепили из снега фигуру, сделанную для нас Эрнстом Неизвестным, которая потом стала символом ТЭФИ. А нашей «Весной» оказался «гимн любви» молодого призывника и его девушки.

В кадре актер Олег Стриженов / кадр из фильма «Неподсуден» (1969)

— А как вам на «Мосфильме» работалось под крылом авторитарного Ивана Пырьева?

— Вызов на «Мосфильм» пришел, когда мы работали в Свердловске. Иван Александрович с места в карьер предложил нам сценарий о пескоструйщиках, которые сидят в корзинах, шлифуют фасады домов, проходя мимо окон, и за каждым из этих людей своя судьба. Это были многочисленные бессвязные короткие новеллы. Помню, как мы сели в скверике на площади Пушкина, разделив сценарий на листочки, и читали. Я закончил первым и долго с тоской смотрел на играющих перед нами детей, думая, что им, счастливым, не надо ни за сценарий отвечать, ни Пырьеву говорить «нет».

— Пырьев подсунул чудовищный сценарий?

— Не то слово! Это был бред собачий. На площади Пушкина жил режиссер Леонид Трауберг, тот самый, который снимал с Козинцевым «Юность Максима» и был худруком на нашем «Самом медленном поезде». Мы отправились к нему за советом. Он прочитал сценарий и сказал: «Ну, друзья мои, надо быть семи пядей во лбу, чтобы это снять. Столько не связанных общей идеей новелл... Но Пырьеву я бы не возражал». Понурив головы, мы поплелись, как на гильотину, в кабинет к Пырьеву. У него как раз сидели Юлий Райзман и Михаил Ромм. Осенний листок на ветру так не трясется, как тряслись мы: на нас смотрел грозный глава всесоюзной кинематографии, лауреат шести Государственных премий, человек, который свободно входил к Сталину и доказывал тому вероятность следственной ошибки, если арестовывали кинематографистов. И вот такому человеку нам предстояло сказать: «Нет». Он встал из-за стола: «Когда начинаем?». Это был прямой боксерский удар, после которого противник ложится на ковер. Но мы выдержали: «Лучше поедем назад, в Свердловск, там есть много уральских тем, которые мы бы хотели осилить». Стояли железобетонной стеной: снимать не будем! Тогда он взял из наших рук сценарий, пошел к столу, демонстративно засунул его в мусорную корзину. И обратился к коллегам: «Вот каких орлов я беру! Не согласились г…о снимать! Знают, что от искусства нужно!» Обнял нас и сказал: «Друзья мои, ищите сценарий сами, мое объединение — к вашим услугам».

— Ромм, Трауберг, Зархи, Козинцев... Как вы ощущали себя среди таких мощных фигур?

— Никак не ощущали, потому что на «Мосфильме» почему-то считали, что мы провинциальные выскочки, неизвестным путем оказавшиеся на студии. Переломом в ситуации стал 1969 год, когда вышел наш фильм «Неподсуден», после которого все начали пожимать нам руки.

Сюжет фильма — встреча в самолете командира корабля (Олег Стриженов) со своей бывшей любовью, а также вторым пилотом (Леонид Куравлев), который когда-то написал донос и разрушил эту любовь. Происходит серьезный мужской разговор, героиня узнает правду, но поезд ушел — у нее растет взрослый сын. Но когда Стриженов выходит из самолета по окончании рейса, то ему навстречу бежит этот мальчик, в котором он интуитивно признает своего сына. За этот фильм мы получили звание, он прошел по всем странам.

Мне выпало наблюдать за тем, как вы работали на самом сложном постановочном фильме в вашей жизни — «Ермак». Декорация на четырехсотметровом обрыве на берегу Оби, 16 кораблей эпохи Ивана Грозного, виселицы, плывущие по могучей реке, костюмы, лошади, сотни человек массовки… Как вы все это осилили?

Парадокс был в том, что мы снимали фильм о создании государства, которое собирал Иван Грозный, а в это время распадался СССР. Мы хотели показать конфликт, который во время съемок еще не был заметен, но сработал потом. Денег почти не давали, съемки шли десять лет. За это время сумели снять еще и «Ночные забавы», и «Воровку» по сценарию Эмиля Брагинского. «Ермак» — действительно сложнейшие съемки с огромной конницей, которую надо было перегнать на сибирские просторы, с кораблями, виселицами, оружием, меховыми костюмами, которые у нас, между прочим, украли, просто отцепив вагон, в котором они находились. Пришлось шить все заново. Первоначально «Мосфильм» затевал эту постановку совместно с американскими кинематографистами. Американский продюсер требовал снимать в главной роли Арнольда Шварценеггера, ставя условие, чтобы Ермак не погибал (чтобы они потом могли снять «Ермак-2, 3, 4»). На это мы пойти не могли: русская история должна была быть правдивой. К творческим конфликтам добавились политические, и американцы разорвали договоренности. К счастью. Судорожно за несколько дней мы нашли Ермака — Виктора Степанова, о чем ни разу не пожалели. Это был русский богатырь, с нашим говорком и нашей улыбкой.

Актер Виктор Степанов в роли Ермака / кадр из фильма «Ермак» (1996)

— В этом фильме свою последнюю роль — Ивана Грозного — сыграл Евгений Евстигнеев.

— Мы его снимали еще в «Стюардессе». Я спросил: «Евгений Александрович, а роль Грозного потянули бы?». Он ответил, что это его мечта. И сыграл замечательно. Но, увы, четыре хороших эпизода мы так и не смогли снять: смерть Евстигнеева в Англии трагически прервала наше сотрудничество.

— Как считаете, вы на площадке — деспот?

— Трудно себя оценивать, но после окончания картин мы всегда расставались с артистами по-дружески. Главное, не сердить актера перед выходом на площадку и в то же время мягко проводить свою линию. Это дипломатическая составляющая режиссерской профессии.

— Вы снимали масштабные фильмы про трагедии народов, про людей, находящихся на изломе эпох. Но распался СССР, кинопрокатное пространство развалилось, съемки прекратились. Как вы «вписывались» в новое время?

— Был период, когда мы четыре года после «Ермака» ничего не делали. Просто не понимали то, что нам предлагали снимать, — чернуху, порнуху, сценарии о подлогах, о подлостях — все это было нам чуждо. Но потом Владимир Досталь предложил сценарий «Сыщиков». Мы снимали первый сезон, который громко выстрелил. Нашли замечательную пару Щербаков — Степанченко, которые стали нашими Холмсом и Ватсоном. Выжили из них все, что смогли. Дальше уже снимали другие, но мы видели, как с каждой новой серией фильм становился все хуже, да и сам сценарий уже писал не Владимир Брагин, а другие люди. У нас были тройные ходы с поворотами, а в поздних сериях все прямолинейно, в лоб. Когда позже я работал над «Смешной жизнью», то пригласил на несколько дней съемок Степанченко. Сергей с такой радостью приехал!

— Вам, при ваших масштабах, не тесно ли внутри сериалов с их бесконечными разговорами в одной комнате?

— Ну почему же в одной? У нас есть за плечами огромный масштабный сериал «Две судьбы», большая сага «Дом с лилиями», сериал «Человек, видевший будущее», поднявший на телевидении огромную волну дискуссий об экстрасенсах. Были и небольшие сериалы — серий на двенадцать, но главным для нас, в любом жанре и формате, всегда оставалась жизнь людей. На сериале «Манна небесная» я впервые встретился с замечательными Александром Михайловым и Анной Легчиловой. Потом был полукомедийный фильм «Санта Лючия» с Юлией Пересильд — история, которая также высвечивала столь любимые мной человеческие характеры. Молодой человек там попадал на 15 суток в тюрьму, старшая сестра приносила ему бутылки с водой. А на внутренней стороне одной из пробок оказался выигрыш — итальянская машина. Похождения сестры, мечтающей получить автомобиль, сопровождаются возникновением мужчин, которые хотят или на ней жениться, или ее ограбить, — серия историй с блистательными актерами. В результате вместо машины девушка выигрывает любовь юриста, который вел ее дело. Все эти фильмы пользовались успехом у зрителя.

— У вас почти год на Первом канале лежит сага «Экспроприатор». Почему до сих пор нет премьеры?

— Сам удивляюсь. Это история о том, как революция, советская власть и война превратили мальчика из дворянской семьи в вора. Но ворует он только произведения искусства у тех, кто, в свою очередь, награбил их в Ленинграде во время блокады. Это история Деточкина. По моим ощущениям, картина состоялась, но пока зритель не сказал своего слова.

— А часто ли в ваши дела вмешивались цензоры?

— В фильме «Неподсуден» был большой эпизод, когда сидят три мужика, говорят о том, что их опять вызывали в военкомат, пьют водку, радуются тому, что благодаря этим вызовам они встречаются хотя бы раз в году и вспоминают фронтовые будни. А потом поют песню «Нам ребята не впервой напоить коней казацких из чужой реки». Этим фильмом должен был открываться кинотеатр «Октябрь». Но мне накануне премьеры позвонили и потребовали вырезать песню: наши войска тогда как раз вошли в Чехословакию. И в фильме «Вечный зов» седьмая и восьмая серии, охватывающие период 1937–1938 годов, на шесть лет были положены на полку.

Фильм «Стюардесса» получил приз «За лучшую режиссуру» на кинофестивале в Карловых Варах / кадр из фильма «Стюардесса» (1967)

— Что скажете о сегодняшнем кино?

— Есть у режиссеров цеховая присказка — если чья-то картина понравилась, мы говорим: «Хотел бы в своей биографии иметь такой фильм». Хорошая, мягкая фраза. Но сейчас ее все труднее произносить. Мне приходится отсматривать много картин. Из последних по-на­сто­яще­му понравилась «Аритмия», вот она меня устроила по всем параметрам.

— А чего российскому кино не хватает?

— Мне не хватает глубины в глазах у артистов. А откуда ей быть, если артист после съемки прыгает в машину, по дороге читает следующую роль, которую через полчаса надо играть на другой съемочной площадке. А вечером он еще и в спектакле выходит. Духовная пустота появляется в людях, даже если они снимают о войне: забыты ее ужасы, забыто, что смерть существует рядом. Зато везде — масштабы, компьютерная графика, экшен! Вот я был у Зураба Церетели на юбилее — толпа в 600 человек, как на футболе, и люди даже не знают друг друга в лицо. Лучше было бы позвать 40 человек. Я понимаю — Зураба все любят, он действительно гений. Я позвонил его поздравить, он мне прочувственно сказал: «Володя, я буду рад тебя видеть». Но я ведь даже не смог к нему подойти на этом вечере, там такое творилось — не представляете! Вот такая стадность пришла и в кино. В хороших отечественных фильмах поднимаются серьезные, высокие проблемы. Но большинство картин напоминает какое-то «чертово колесо»: здесь артист — следователь, там — осужденный, в третьем фильме он же — генерал, в четвертом — ползает под колючей проволокой. Ну невозможно! Как актеры сами не понимают: еще два-три фильма — и их снимать не будут совсем. Артисты говорят в новом фильме другие слова, но шлейф-то тянется из предыдущих картин. Мне, чтобы сосредоточиться на артисте, требуется напрячь внимание — что же в новый фильм он принес, не пользуясь отмычками из старого? А это неправильно, так не должно быть.