Поэт и музыкант Вера Павлова чувствует себя гражданином мира и всех землян готова называть земляками. Стихотворения Павловой переведены более чем на двадцать языков. С этого и начала разговор корреспондент «Вечерки».

— Вера, а вы помните свои первые переводы?

— Середина девяностых... Это были переводы американского аспиранта по имени Джексон. Фамилию не помню. Он приехал в Москву и попросил встречи. Переводы были ужасающие. К примеру, слово «пенье» переводилось словом, означающим пеньки. А температура сорок и восемь («104 градуса по Фаренгейту») превратилась в «восемь сорОк».

Если б знать, с какого языка

переведено твое люблю,

если б отыскать оригинал и,

сличив его со словарем,

убедиться: точен перевод,

переводчик на этот раз

не врет.

— Первое свое стихотворение вы написали в роддоме, когда на свет появилась дочь… Были бы рифмы, если б не новая жизнь?

— Я помню только рвущее сердце счастье материнства. Чувство было таким сильным и небывалым, что было просто невозможно говорить о нем обычными словами. Вот тут-то и пришла на помощь поэзия. Она помогла справиться с этим невыносимым счастьем.

Поэтом больше стало

на свете,

когда увидела я

жизнь жизни, смерть

смерти —

рожденное мной дитя.

Таким оно было, мое начало:

кровь обжигала пах,

душа парила, дитя кричало

у медсестры на руках.

— Вы музыкант, а музыка, возможно, выше всех искусств. Она дает словам звучать... Чему она вас научила?

— Я стала учиться музыке в пять лет — научилась писать ноты одновременно с буквами. С восьми — музыку сочиняла. И до двадцати. Потом пришли стихи. Но музыка осталась. Она была впитана стихами. Любую свою книгу я могу описать в музыкальных терминах. Скажем, для последней моей книги, для «Проверочного слова», особенно важны pianissimo (очень тихо), diminuendo (уменьшение силы звука) и ritenuto (замедление темпа). Давно собираюсь записать несколько стихотворений на нотной бумаге с указанием агогических и динамических оттенков. Только буквами, без нот.

Чадо в скрипичном футляре.

Скрипочка в колыбели.

Что мы еще не сыграли?

С кем мы еще не спели?

Плачущую, успокойте

музыку, музыканты!

Близится к ласковой коде

наше колыбельканто.

— Вы же писали оперные либретто и кантаты. Будет ли продолжение?

— Будет заказ — будет продолжение. Я люблю работать по заказу. Это особый род свободы — в рамках, установленных другими. При условии, конечно, что это талантливые люди. Такие, как Ираида Юсупова, композитор от Бога, мой многолетний соавтор. Такое сотрудничество меня очень вдохновляет. Вот это стихотворение я написала для ее «Рождественской кантаты», а потом включила в свой сборник. Кто знает, было бы оно написано, не будь заказа?

Кто засыпает в хлеву,

кого нянчит звезда?

Тот, кто пасет наяву

ангельские стада.

Кто, постоялец волов,

чмокая, грудь сосет?

Тот, кто пасет пастухов,

Тот, кто звезды пасет.

Кто не спускает глаз

с ласковой морды осла?

Тот, кто от смерти спас

Ту, что его родила.

— Ваша поэзия, ваши стихи посвящены женскому интимному миру. Тексты предельно откровенны... Для вас есть запретные темы, сдерживаете ли вы себя?

— Когда пишу, я не думаю о публикации. Думаю только о тексте. Если результат вполне меня удовлетворяет, я выпускаю стихотворение в мир. Если нет — я его уничтожаю.

Память переписана набело.

Выброшены черновики.

Что же дальше?

Перышком ангела,

черной тушью с красной

строки

на белее шеи праздничной

скатерти (видишь? — отстиралось

пятно!)

вывести Спасибо

старательно

и вернуть владельцу перо.

— В сборнике «Проверочное слово» вы пишете обо всем на свете... Вы «работаете» над стихотворением или оно «приходит само», и вы просто записываете?

— «Работаю» в голове, записываю начисто. Часть стихотворения — строчка или две приходят сами (спасибо тебе, Муза!). Остальное приходится «прясть» из этих строчек. Лучше всего это получается по утрам в ванной. Но бывает, что процесс запускается в неподходящих местах. Тогда начинаются всякие смешные штуки: я выхожу не на тех остановках, попутчики спрашивают, все ли со мной в порядке, и все такое. Родные привыкли уже к этому моему безумному взгляду. Дочь говорит, что я жужжу, когда сочиняю. А я не отдаю себе в этом отчет, как спящий, который не знает, храпит он или нет.

Подкрадется осторожненько

вдохновенье — и под дых!

У свободного художника

не бывает выходных.

Можно солнцу, можно дождику

грудь и плечи подставлять,

но свободному художнику

век свободы не видать.

— Любимое стихотворение в последней книге?

— Как трудно выбрать! Но пусть будет вот это:

Там лес и дом, и курочки рябые,

там золото вечернего

крыльца,

там голуби жемчужно-голубые

прогули-гули-гуливаются,

там остается непочатой

книга,

там на границе памяти и сна

у дедушки и бабушки черника

растет в ногах. А в головах —

сосна.

Книга «Проверочное слово» вобрала в себя работы 2015–2018 годов. Это, возможно, самые светлые годы моей жизни. Эпиграф книги такой: «Она. Через О. Проверочное слово — он». И посвящение — Коле. Это и есть — мой Он. Коля Терентьев.

У Коленьки коленки,

ключицы, локотки,

как у надцатилетки,

мучительно хрупки.

Смешивший нас до колик

со сцен десятков стран,

ты, Коленька, дошкольник,

ты — детства ветеран.

Коля — гениальный клоун, из первого состава полунинских «Лицедеев». Самый солнечный человек на свете. Книга вобрала три года странствий со «Снежным шоу Славы Полунина»: дюжина стран, десятки городов в компании веселых, талантливых, красивых людей.

Все это время я писала ежемесячные колонки для журнала Story — короткие эссе на темы, которые выбирала сама. Стихи и проза сменяли друг друга в этих эссе, как фуга — прелюдию. Эти колонки я решила сделать колоннадой, поддерживающей архитектуру книги. В ее тени расположились стихи.

Тридцать колонок, более пятисот стихотворений. Получилось красиво. Не стыдно приглашать гостей. Милости просим!

— «Просто надо жить legato…», то есть плавно, пишете вы в одном из стихотворений. И сами живете на три страны — с тремя роялями и «горсткой букв, щепоткой нот»… Где лучше всего пишется? И где ваш настоящий дом сейчас?

— Чем дольше я живу, тем сильнее чувствую, что мой дом — вся Земля. Любуюсь на нее в окошечко самолета — и не могу насмотреться. И боюсь пропустить изгиб реки, горное озеро, огоньки ночного городка, острова в зелени океана… А потом смотрю на попутчиков-пассажиров и думаю: все земляне — земляки.

Мы в небе,

внутри неба,

небо вокруг нас,

везде небо,

одно небо,

сколько хватает глаз.

Глаз не хватает.

Тает, тает

облачная пелена.

Внизу — вершина.

Пилот, скажи нам,

это какая страна?