Глеб Глинка: Ее дневники напоминали мне «Опавшие листья» Василия Розанова

В кинотеатрах идет художественный фильм «Доктор Лиза», посвященный врачу и общественному деятелю Елизавете Глинке. Она погибла 25 декабря 2016 года. Самолет, в котором Елизавета Петровна летела в Сирию, разбился под Сочи. «Вечерняя Москва» вместе с вдовцом Елизаветы Глинки, американо-российским адвокатом Глебом Глинкой, вспоминает Доктора Лизу.

Этот фильм он видел три раза. Сначала на предпоказе в Госдуме, потом в Сочи на «Кинотавре», где лента режиссера Оксаны Карас получила приз зрительских симпатий, и еще раз — в Доме кино. Было ли это трудно, больно и странно — наблюдать со стороны за тем, как оживает на экране человек, с гибелью которого так и не удалось смириться? Конечно, да. Он плакал на «Кинотавре» — это потом муссировали СМИ, прошло четыре года с того дня, как доктора Лизы не стало, но голос его дрожит, когда он рассказывает о той, что стала его нежданнымнегаданным счастьем.

— Глеб Глебович, что скажете о фильме? Пересматривая его раз за разом, вы находили для себя что-то новое? Что-то, что удивило.

— Противоречивое было впечатление, когда я смотрел его в Сочи. Фестиваль проходил в нескольких сотнях метров от того места, где она погибла... А по поводу чего-то нового, это как книгу перечитывать. Впечатления даже не связаны с тем, что кино о самом близком мне человеке, просто замечаешь детали, которые не заметил сначала.

Общие впечатления — удивление. Например, как Чулпан Хаматова играет Елизавету. «Великая Чулпан» ее стали называть в Сочи. Это невероятно. Не просто потому, что она внешне похожа или ее хорошо загримировали, она смогла воспроизвести ее мимику настолько точно, что мне временами становилось не по себе.

Меня еще тронуло, что очень многие люди, занятые в фильме, знали Елизавету и общались с ней. У Чулпан Хаматовой — фонд, они работали вместе. У Хабенского — тоже. Какие-то небольшие роли играют люди, которые как-то участвовали в ее жизни. Даже у меня там есть очень маленькая роль. Опустившегося адвоката, бездомного, которого Елизавета кормит на вокзале. В самом конце есть сцена — празднование 30-летия нашей свадьбы. И за столом — люди, которые ее хорошо знали. Много действительности в фильме. Например, телефонный номер. Есть момент, когда следователь записывает несчастному хирургу, потерявшему память, номер телефона Доктора Лизы. На один миг в кадр попадает листок бумаги, на котором написан подлинный номер Елизаветы. А еще номер машины скорой помощи, которую ей подарили. Его повторили в точности. Такое бережное отношение к деталям, такая почти документальная подоплека, по-моему, — трогательная попытка удержать ее в живых. Изначально я был немножко насторожен. Боялся, что это будет артхаус-фильм для узкой аудитории, но все оказалось иначе.

— И все-таки, в образе Елизаветы вас ничто не смутило?

— Скажем так, я не увидел ничего неправдоподобного. Если вы спросите, поймала ли Чулпан Хаматова Елизавету целиком? Конечно, нет. Раскрыла ли ее? Не уверен. Но и не в этом состояла задача. Это остросюжетный фильм, не психологический.

— В фильме показан один день из жизни Елизаветы. Если бы вы сами снимали фильм или писали книгу про нее, выбрали бы его в качестве основы для сюжетной линии?

— Этот кинодень собирательный. Ситуации реальные, но они происходили в разное время. Многие ее дни были насыщены и наполнены драматическими событиями. Она могла с утра кормить бездомных, перевязывать им раны, потом могла поехать к замминистра требовать содействия, потом на похороны, затем — в хоспис. Она очень быстро переключалась. Была гибкая.

Что касается книг, то есть две книги про нее. В одной, которая называется «Письма о любви к людям», — воспоминания о Елизавете людей, работавших с ней. Книга составлена продюсером фильма и близким нашим другом Александром Бондаревым. Ее нет в продаже. А другая книга — «Доктор Лиза Глинка. Я всегда на стороне слабого. Дневники, беседы». Я участвовал в ее создании, и на днях она вышла в новом расширенном издании. Эта книга мне очень дорого стоила. Потому что писалась вскоре после кончины Елизаветы. Первое издание вышло в начале 2017 года, а крушение самолета, на борту которого была Елизавета, произошло 25 декабря 2016-го. В книге ее дневники и интервью. Она была замечательной писательницей. Я ей часто говорил, что ее дневники мне чем-то напоминают «Опавшие листья» Василия Розанова, а она просто смеялась.

— История вашего знакомства известна. Про это много написано: выставка в музее, она подходит к вам спросить зажигалку, вы просите у нее номер телефона.... Что вас тогда подтолкнуло на это? Неужели это та сама любовь с первого взгляда?

— Тот, кто так про нас написал, смешал два события. Все началось с моего приезда в Москву, где у меня жила сводная сестра — дочь моего отца по первому браку. В годы Великой Отечественной войны мой папа воевал, попал в плен, его американцы освободили, и он остался на Западе. Я родился в Бельгии.

В самом начале перестройки мы с сестрой нашли друг друга. И когда я приехал к ней в гости, то и познакомился с молодой студенткой медучилища. Сестра, Ирина Глебовна, сказала: «У меня есть знакомая, тебе с ней будет интересно, она ближе тебе по возрасту». Сама Ирина была на 18 лет старше меня. Я позвонил Елизавете, предложил встретиться. Мы сходили в кино, поужинали и всю ночь бродили по Москве и разговаривали.

Я как человек, который всю жизнь жил в эмигрантской среде, был очарован и Москвой, и Елизаветой. Это было какое-то волшебство. Как будто мы летали на волшебном ковре. Через пару дней, чтобы не быть сильно навязчивым, я ей снова позвонил, и она предложила сходить вместе в музей. И нам обоим стало понятно, что между нами происходит что-то невероятное, что мы не разойдемся. Я не могу этого объяснить. Никто из нас не говорил вслух «я тебя люблю, давай останемся вместе». Мы как будто знали друг друга много лет. Были родными.

— К тому моменту, когда вы приехали навестить сестру, что представляла из себя ваша жизнь?

— Я на 14 лет старше Елизаветы. Поэтому, когда мы познакомились, у меня уже была более-менее сложившаяся жизнь. Я преподавал на юрфаке, жил и работал в Вермонте. Это отдаленный северный штат с природой сказочной красоты. Из-за этого я там и поселился. Купил старую ферму и жил там. У меня была хорошая юридическая практика — люди приезжали ко мне из соседних штатов. Не на что было жаловаться.

— Но потом, когда вы с Елизаветой поженились, вы переехали в Москву?

— Нельзя так сказать — переехали. До этого я много времени проводил в Москве, мы снимали квартиру в Конькове. Я платил за нее баснословные деньги — хозяева заломили мне цену как иностранцу. Мне страшно хотелось перебраться в Москву, но достойную работу здесь тогда найти мне было нереально. Потому я жил буквально на двух континентах. То в Штатах, то в Москве.

— В тот самый первый день, когда вы пошли в кино, какой она была? Помните?

— Такой же, какой оставалась всю последующую жизнь. Очень легкой, светлой, радостной и, как мне казалось, совсем неиспорченной. В чем-то наивной девочкой, но ценности жизненные у нее уже были окончательно сложившиеся.

— Вы поженились, стали узнавать друг друга. Какие-то ее черты открылись для вас позже, с годами?

— Да, со временем открывались какие-то особенности, но это лишь детали. Например, я не знал, что у нее феноменальная память. Она могла стихотворение один-два раза прочитать и повторить точно. Только после ее смерти я узнал, что, оказывается, ее крестили в старообрядческой церкви. Мелочи, которые я узнавал, никак не влияли на наши отношения. Наверное, это все-таки была любовь с первого взгляда. Я не могу этого объяснить, но могу подтвердить.

— Смотря со стороны на то, чем она жила, кажется, что Елизавета ставила работу выше семьи. Я права?

— Для нее не было такого разделения. «А вы не хотели бросить семью, чтобы работать»? Или «вы любите мужа, детей, а почему вы не бросите работу?» Ведь вы не спрашиваете мужчину, который добровольно уходит защищать Родину, как он мог бросить свою семью, правда? Посмотрите на фотографии, которых, к счастью, осталось очень много. Она или на даче, копается в огороде, или дома моет окна на Пасху, или наряжает елку к Рождеству. И на всех фото она счастлива. Она выходные проводила дома. Единственное исключение, и мне очень горько это говорить, как раз выходные, когда она полетела в Сирию.

Она что-то ощущала, как и я. И даже сказала: «Глебушка, это последний такой полет». Все, что в тот день произошло, странно и невероятно. Ведь она должна была лететь с Михаилом Федотовым (на тот момент — председатель Совета при президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека. — «ВМ»), но у него случился какой-то форс-мажор. Поездку можно было отложить. Но Елизавета тем не менее полетела — она обещала привезти груз в Сирию и повезла. В этом была вся она.

— Ну а вам не хотелось, чтобы она занималась другим чем-то? Чтобы всегда была только с вами?

— Она не могла быть кем-то другим, она до мозга костей была врачом! Разве что писательницей. Но она и так писала свой дивный дневник. Я сова, а она просыпалась очень рано и на одном дыхании писала. Не очень понимаю как, но она все успевала.

— Какое-то время вы с Елизаветой жили в Америке. Каково ей было в чужой стране?

— К моему удивлению, оказывается, мы жили вместе в Америке 17 лет. А мне казалось, что не так уж и долго. Там было спокойно, и время как будто не имело значения. Места, в которых мы жили, — глухие и отдаленные. Елизавета очень любила семью, детей. Она была счастлива. Это я рвался в Россию как дитя эмиграции, для которого Россия была каким-то потерянным раем. Не Россия в обычном «территориальном» смысле, а с большой буквы. А ей нравилось в Вермонте. Ей с детьми там было хорошо.

Это были тихие годы счастья. Временами мы приезжали в Москву, она много помогала людям здесь, вела Живой Журнал. С него и началась ее широкая слава. Один поклонник ее таланта придумал ей ник Доктор Лиза. Она всегда смеялась немного над этим именем. Ей оно напоминало лекарство для детей. «Кашель? Принимайте «Доктор Лиза». А со временем приросло.

— Могла она сказать «нет», если что-то считала неправильным?

— Ей очень трудно было сказать слово «нет». Она сама пишет об этом. Что ей хотелось бы научиться иногда говорить «нет».

— Давайте попробуем поискать корни этой жажды помогать другим. Характер, а может быть, болезненное желание быть нужной или чтобы о тебе говорили?

— Она действительно чувствовала чужую боль как свою. И меня научила тому, что для личного счастья нужно меньше думать о себе и больше о других. Она лечила людей не только как врач от Бога, она лечила добротой и милосердием.

Меня поражает ее способность пропускать через себя такое количество чужого горя. Мне она казалась сверхчеловеческой. И я понимаю, почему в церковных кругах считают, что ее нужно причислить к лику святых. Ее нереальное безмерное терпение... Она могла держать больного ребенка на руках больше шести часов. Непрерывно. Она маленькая была, хрупкая. Как она это делала? Я не знаю.

— В СМИ пишут, что именно вы, когда жили с Елизаветой в Америке, обратили ее внимание на хоспис неподалеку. И как раз с него все и началось. Получается, если бы не вы, той Елизаветы Глинки, которую мы знаем, могло не быть?

— Я действительно боялся потерять то спокойное семейное счастье, которое у нас было. Но с ее медицинским даром ей, конечно, нужно было лечить. Мы узнали, как сложно ей переквалифицироваться, чтобы работать как американский врач, — 3 года ординатуры и т.д. — с маленькими детьми она категорически была не готова на это, и тогда я вспомнил, что недалеко от нашей фермы есть небольшой хоспис. И сказал — «давай посмотрим»... Понимаете, мы с ней были одно целое. Как у Толстого в «Анне Карениной» — я не знал, где кончается она и начинаюсь я.

— Но вы вернулись в Россию из счастливой американской жизни, почему? Это было ее решение или вы надавили, не в силах справиться с собственным романтизмом?

— Однажды Елизавета приехала в Москву навестить маму. Ее отец и наши дети тогда жили с нами в Америке, а мама оставалась здесь, потому что не хотела бросать работу. И вот Елизавета после очередного визита, уже была готова ехать обратно, как — звонок: Галина Ивановна, мама ее, попала в больницу, она в коме. Полтора года она не приходила в сознание.

Я жил в Вермонте, потому что младший сын Алексей оканчивал там школу, но часто приезжал в Москву, а Елизавета осталась, чтобы ухаживать за мамой. Полтора года! Каждый день! По два раза она приезжала в Бурденко, где лежала мама, и с ней сидела... То есть переезд получился принудительным, если можно так сказать. Мне, что тоже было неожиданно, вскоре выпала удивительная возможность возглавить российское представительство американской ассоциации юристов с главным офисом в Москве. Я сразу согласился на эту должность, когда мне ее предложили. Алеша окончил школу, и мы все возвращаемся сюда. Здесь он поступает в Высшую школу экономики, я начинаю работать директором ассоциации. В апреле 2008 года Галина Ивановна скончалась. Но мы до этого уже приняли окончательное решение остаться здесь.

— А дети, что они думали о деятельности мамы? Они же видели, что она постоянно занята чужой болью. Что рискует как минимум подхватить какую-нибудь болячку. Они никогда не говорили «мама, бросай все»?

— Было. Это даже отражается в фильме. Но они разные. Костя, который старше, гордился мамой. Он даже иногда кормил с ней бездомных на Павелецком вокзале. А Алеша писал ей записки: «У меня отнимают маму!» И потом — они избалованные у нас. В Вермонте мама сидела дома, ухаживала за ними, всегда была рядом...

Я мало, о чем жалею в жизни, но в этом действительно виноват... Я жалею, что мы больше не родили детей. Она готова была, хотела, а я все откладывал. Прости меня, Господи!

— Неужели она действительно любила всех людей? Среди нашего брата бывают и подлецы, и предатели.

— В первую очередь она не судила людей. Она же врач. Были те, кто ее отторгал, — люди обеспеченные, чиновники. Но если кто-то ее обидел, она не ругалась, спокойно уходила. Просто прерывала отношения с этим человеком. Понимаете, она была человеком православным. Она видела в каждом образ и подобие Божие. Например, меня часто спрашивали в конце 80-х, вы что с ума сошли, у вас американский паспорт, вы обеспеченный человек, зачем вы хотите жить в России? А мне казалось, что за всеми этими унижениями (ничего не было, ничего не работало, сплошь и рядом люди друг друга обманывали, пользовались друг другом, думали только о себе, о том, как выжить) скрывается какая-то другая Россия, которую глубоко закопали, но она там, главное — в основе. Думаю, что в отношении людей у Елизаветы были приблизительно такие же чувства.

— Вам не было за нее страшно?

— Да. Было.

— Вы ей говорили об этом?

— Нет, конечно. Зачем? Какой смысл? Это все равно, что я сказал бы: «Слушай, ты очень много дышишь. Прекрати. Мне это не нравится». Это была она. Требовать от нее заняться чем-то иным, значило требовать, чтобы она была кем-то другим.

— Помню историю про то, как Елизавета Глинка организовала возле Курского вокзала для бездомных концерт со стриптизом. Она была хулиганкой...

— Да, безусловно. У нее был азарт. Не по отношению к жизни своей — когда она ехала в Донецк, была очень серьезной, все продумывала в мелочах. Например, она совсем не спортивная, на лыжах не каталась, на велосипеде тоже, но решила, что прыгнет с парашютом. Это настолько не в ее характере! Но отражает именно эту азартность. Она интересная была, разнообразная. Совсем не однобокая. С ней никогда не было скучно.

— Вы сказали, что были очень родными, но ведь какими разными...

— Мы почти не ссорились.

— «Почти». Но если такое бывало, что могло стать причиной?

— Обычно какая-то ерунда бытовая. Какие-то глупости. Кто-то что-то на место не положил.

— Как же эти редкие конфликты разрешались?

— Они долго не длились. Знаете, почему? Потому что мы оба знали, что это игра. Что из этого ничего плохого не может быть по определению. Она могла сказать: «Я бы давным-давно тебя бросила, но мы с тобой венчались». Но мы оба понимали, что это шутка, абсурд.

— Извините, что спрашиваю. День крушения самолета. Вам не хотелось ее остановить? Вы сказали, что были какие-то предчувствия.

— Очень трудно ответить честно... Может быть, много я понимаю задним числом. За 17 дней до трагедии она получила награду от президента Путина. И потом у нас состоялся разговор: в феврале она собиралась пойти на пенсию. Хотела передать по крайней мере исполнительные обязанности другим людям и стать, по сути, президентом своего фонда. Она хотела больше времени проводить на даче, чаще бывать с сыновьями. Я думал, все будет по-другому.

— Тот день, каким он был для вас?

— Сообщение по радио. У нас дома тогда была сводная сестра Галины Ивановны, и она сказала: «Нет-нет, ее там не было, у нее не было паспорта с собой». А у меня голова закружилась.

Следующее, что помню — звонок в дверь. Несколько часов после этого сообщения. На пороге — Михаил Федотов. Он сказал: «Ее больше нет». Мы друг друга обняли. После я уже мало чего помню...

— Боль утраты трудно пережить, но что вам помогало и помогает?

— Я много молился. Не мог принять того, что ее нет. Помню, когда писал о ней мемуары — послесловие к книге, у меня было такое ощущение, как это странно, не может быть, что я это пишу. Что она не вернется. Сложно было на опознании останков. Жутко. В огромном зале собрали родственников всех погибших в том самолете. Это был остров невероятного горя. Что-то из «Божественной комедии» Данте. Несколько сот людей как тени бродили по этому залу, между ними испуганные молодые люди в красных жилетах, на которых было написано «психолог».

— Вы верите в то, что она смотрит на вас сверху, следит за вами, помогает?

— Я не сомневаюсь в этом. Когда я пересматривал ее дневники, нашел записи, которые — не знаю, как так получилось, упустил. Среди них была одна, которая, думаю, была адресована мне, и где она пишет о том, что будет после смерти...

Цитаты из записей Доктора Лизы

«...Я часто задаю себе вопрос — узнаем ли мы друг друга там, куда все уйдем? Ты не думал об этом никогда? Все казалось когда-то сплошной весной. И не думалось об осени. Ни тебе, ни мне. И о несбывшихся мечтах не думалось.

Сейчас все еще так живо, и от этого так бывает тебе больно. И от неизбывности тоски, и от осознанности выбора, и от придуманных нами обид и непридуманного, неподдельного счастья.

Хотя, казалось бы, — как от счастья может быть больно, правда? Оказывается, может. Но тем не менее оно манит нас. Не боль, не печаль, а счастье.

Счастье, которого кто-то может испугаться, а кто-то — нет. Но каким бы ни был выбор одного из нас — он все равно наш. Вместе. Как наша нежность, как наши руки и наше молчание вдвоем. И наше небо, в которое смотрим ты и я, как раньше.

И те, кто любят, — обязательно узнают друг друга. Здесь. Или там».

Читайте также: Шура Би-2 рассказал о новом проекте: Это будет маленький хоррор