[i]В печально известном 1937 году Михаил Булгаков создавал «Мастера и Маргариту», спешил, ощущая нездоровье, и писал жене: «Роман нужно окончить! Теперь! Теперь!» Тем не менее, работая либреттистом в Большом театре, он горел желанием найти сюжет оперы на общечеловеческую тему, и для того выбрал рассказ Ги де Мопассана «Мадемуазель Фи-фи». Автором музыки ему виделся композитор Дунаевский.[/i][b]Патриотический сюжет[/b]В первых картинах оперы Михаил Афанасьевич предполагал изобразить изнывающих от безделья немецких офицеров. Они расположились в захваченном ими старинном французском замке. Самым молодым из них был маркиз Вильгельм фон Эйрик – «миниатюрный блондин, чванливый, грубый с солдатами, жестокий к побежденным, готовый вспыхнуть как порох по любому поводу». Товарищи называли его «мадемуазель Фифи».Этим прозвищем он был обязан жеманному виду, тонкой талии, словно затянутой в корсет, а главное – усвоенной им привычке в знак величайшего презрения ко всем одушевленным и неодушевленным предметам произносить с присвистом: [i]«Фи-фи!» Три месяца вынужденного воздержания от встреч с женщинами побудили офицеров к устройству пирушки, для чего пригласили проституток из Руана. Вильгельму фон Эйрику досталась самая маленькая из женщин – Рашель, юная еврейка.[b]Из либретто[/b]: «Один из офицеров в порыве пьяного патриотизма, поднимая бокал с вином, рявкнул:– За наши победы над Францией!Как ни были пьяны женщины, они умолкли, а Рашель, вся задрожав, обернулась:– Послушай-ка, есть французы, при которых ты не посмел бы это сказать.– О-го-го! Я таких пока не видел. Стоит нам появиться, как они удирают! – захохотал юный маркиз, не спуская Рашель с колен.Девушка вспыхнула и крикнула ему в лицо:– Врешь, гадина!Тогда маркиз поставил на голову девушки бокал с шампанским, выкрикнув:– И все женщины наши!– Что я? Я не женщина, а шлюха, а других пруссакам не видать!Не успела она договорить, как он наотмашь ударил ее по щеке, но когда вторично занес руку, она, обезумев от гнева, схватила со стола десертный ножичек… и вонзила серебряное лезвие у самой шеи, где начинается грудь… Слово застряло у него в горле, он застыл, раскрыв рот, страшно выкатил глаза… и испустил дух. Она бросилась к окну, распахнула его, прежде чем ее успели достичь, и прыгнула во мрак, в дождь…»[/i]Далее опера принимает мистический оттенок. По ночам начинает звучать колокол, расположенный на колокольне, где местный кюре скрывает Рашель… [i]«Днем и ночью думаю о нашей чудесной Рашели»Дунаевскому безоговорочно понравился сюжет оперы, которую условно решили назвать «Рашель», он даже обговорил срок показа музыки первого акта. Жена Булгакова, Елена Сергеевна, радовалась созданию творческого дуэта мужа именно с этим композитором: «Популярность музыки Дунаевского наверняка привлечет зрителей к его первой опере».[/i]1.XII.1937 года Булгаков пишет Дунаевскому: [i]«Дорогой Исаак Осипович! Что же Вы не подаете о себе никакой вести? Я отделываю «Рашель» и надеюсь, что на днях она будет готова. Очень хочется с Вами повидаться. Как только будете в Москве, прошу Вас позвонить мне. И «Рашель», и я соскучились по Вам. Ваш М. Булгаков»[/i].Он пишет либретто легко и с удовольствием, надеясь, что его работа принесет новое веяние в репертуар Большого театра. Но он понимает, что кое-кому из реперткома либретто может показаться легковесным. Рассказ Мопассана высоко патриотичен – но не по советским меркам, а общечеловеческим. И Булгаков был доволен, когда в «Ленинградской правде» от 26 декабря 1938 года Дунаевский, говоря о своих творческих планах, отметил: [i]«Прекрасное либретто написал М. Булгаков… Эта опера задумана нами как гимн патриотизму народных масс, национальному и неугасимому народному духу и величию». [/i]Булгаков понимает, что Дунаевский, произнося эти громкие слова, тоже думал о цензурной проходимости оперы. Об этом есть записи в дневнике Елены Сергеевны: [i]«14 окт. Тут же, конечно, возник вопрос о том, как же в опере показывать кюре! Боже, до чего же будет нехудожественно, если придется его, по цензурным соображениям, заменить кем-либо другим».[/i]24 декабря 1938 года наконец-то пришел долгожданный ответ от Дунаевского: [i]«Дорогой Михаил Афанасьевич! Проклятая мотня со всякими делами лишает меня возможности держать с Вами тот творческий контакт, который порождается не только нашим общим делом, но и чувством глубочайшей симпатии, которую я к Вам питаю с первого дня нашего знакомства. Я счастлив, что Вы подходите к концу работы, и не сомневаюсь, что дадите мне подлинного вдохновения блестящей талантливостью Вашего либретто. Не сердитесь на меня и не обращайте никакого внимания на кажущееся мое безразличие. Я днем и ночью думаю о нашей чудесной «Рашели». Крепко жму Вашу руку и желаю здоровья и благополучия. Ваш И. Дунаевский».[/i][b]«Считаю первый акт шедевром»[/b]Это письмо было получено Булгаковым во время непрекращающихся нападок на его творчество, после многих десятков отрицательных и злых рецензий. Теплое, дружественное письмо Дунаевского, полное уважения к труду Михаила Афанасьевича, действительно стало для него импульсом вдохновения.22 января 1939 года Булгаков ответил композитору: [i]«Получил Ваше письмо, дорогой Исаак Осипович! Оно вселяет бодрость и надежду… Извините, что пишу коротко и как-то хрипло, отрывисто – нездоровится. Колючий озноб и мысли разбегаются. Руку жму крепко, лучшие пожелания посылаю. Ваш М. Булгаков».[/i]Обычно в болезненном и усталом состоянии Булгаков диктовал письма жене, а тут ввиду важности вопроса и особенно уважительного отношения к композитору сам взялся за перо, написал коротко, но сам.Михаил Афанасьевич скрупулезно работал над переделкой рассказа Мопассана в либретто, не упуская деталей его сюжета, без страха перед цензурой. Была сохранена и роль кюре. «Не делайте большие глаза!» – иронически замечал он оппонентам, упрекавшим его в переделе повести в пьесу, рассказа – в оперу.Дунаевский, получив первый акт, писал Булгакову (18 января1939 года): [i]«…Считаю первый акт нашей оперы с текстуальной и драматической стороны шедевром. Надо и мне теперь подтягиваться к Вам… Пусть отсутствие музыки не мешает Вашему прекрасному вдохновению… Друг дорогой и талантливый! Ни секунды не думайте обо мне иначе, как о человеке, беспредельно любящем свое будущее детище. Я уже говорил Вам, что мне шутить в мои 39 лет поздновато. Скидок себе не допускаю, а потому товар хочу показать самого высокого класса. Имею я право на длительную подготовку «станка»? Мне кажется, что да… Крепко жму Вашу руку и желаю действовать дальше, как в первой картине. Я ее много раз читал среди друзей. Фурор! Знай наших!» [/i][b]«Было мне видение...»[/b]Письмо от композитора весьма обнадежило Булгакова, и Елена Сергеевна записала в дневнике 24 января 1939 года: [i]«И сегодня, и вообще последние дни Миша диктует «Рашель». [/i]Но, будучи человеком проницательным, не раз битым и потому мнительным, Булгаков все-таки побаивался, что на Дунаевского, обласканного властями, может повлиять политическая конъюнктура. Конец тридцатых годов был самым удачным в судьбе композитора. Всюду пели его песни из кинофильмов «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга». Первым из советских композиторов он был награжден орденом, по Волге начал курсировать пароход «Композитор Дунаевский»… Булгаков написал автору: [i]«Дорогой Исаак Осипович! При этом письме третья картина «Рашели». На днях, во время бессонницы, было мне видение. А именно – появился Петр I и многозначительно сказал: «Время подобно железу, которое ежели остынет…» Пишите! Пишите!» [/i]Однако все попытки и старания Булгакова зажечь Дуню, как ласково называли Дунаевского друзья с подачи Леонида Утесова, не давали ощутимого результата. Лишь через месяц Дунаевский заехал к Булгакову, который был уже настроен к их работе довольно пессимистично, поэтому встретил композитора хмуро. В голосе Михаила Афанасьевича звучали недоумение и печаль, особенно после слов Дунаевского о том, что, «судя по газетам, Франция ведет себя плохо».– Вы думаете, что наша опера не пройдет цензуру? – прямо, но с грустинкой в глазах спросил Булгаков.Дунаевский покраснел, ему было стыдно за свои слова, ведь он еще не написал ни одной сцены оперы. Елена Сергеевна делала вид, что не замечает разлада между соавторами, шутила, накрывая на стол скатерть.Для успокоения Михаила Афанасьевича Дунаевский сел за рояль, стал наигрывать музыку к трем первым картинам «Рашели», но делал это через силу и вяло. Неожиданно оживает, играя наметку канкана, музыка ему нравится, и в это время Булгаковым кажется, что он забыл о газетных выпадах против Франции. Елена Сергеевна записала: [i]«Миша охотно принимает те поправки, что предлагает Дунаевский, чтобы не стеснять и не затруднять музыкальную сторону… но всеже было ясно, что настоящей совместной работы не будет».[/i][b]«Почему-то я в вас верила»[/b]По существу, в работе с Дунаевским была поставлена точка, но Булгаков, связанный договором с Большим театром, нашел силы и время закончить либретто и отправил Дунаевскому краткое письмо: «Дорогой Исаак Осипович! Посылаю при этом 4 и 5 картины «Рашели». Привет! М. Булгаков». Елена Сергеевна приложила к письму свою приписку: [i]«…Неужели «Рашель» будет лишь рукописью, погребенной в красной шифоньерке? Неужели и Вы будете очередной фигурой, исчезнувшей, как тень, из нашей жизни? У нас уже было много таких случаев. Но почему-то в Вас я верила. Я ошиблась?»[/i] Дунаевский переживает происходящее, муки совести терзают его душу, он, видимо, еще думает пересилить свои опасения и начать работу над оперой.Интересно, что письмо с припиской отправлено 7 апреля, в тот день, когда Булгакову позвонил журналист Долгополов с просьбой рассказать содержание «Рашели», о чем ему советовал Дунаевский, по его словам, интенсивно работающий над оперой.Через два месяца, 7 июня, Дунаевский в интервью «Вечерней Москве» заявил, что «с большим увлечением трудится над своей первой оперой «Рашель».Елена Сергеевна заметила по поводу этих слов: [i]«Убеждена, что ни одной ноты он не написал, так как пишет оперетту и музыку к киносценарию».[/i] Сказала уверенно и твердо, чтобы не обнадеживать мужа.[b]Бессилие композитора[/b]Чем же объяснить упорные заявления композитора о работе над оперой? Чувством стыда перед Булгаковым за невыполненное обещание и, конечно, пониманием того, что он теряет единственный шанс совершить новый шаг в творчестве, написать оперу – вершину в музыке, да еще имея для этого блестящее либретто. Ведь он мог бы создать подобно Джорджу Гершвину свою «Порги и Бесс», оперу на все времена. Но, с другой стороны, он осознавал, что придется сочинять музыку для сюжета из иностранной жизни, затронуть политику, и отчетливо представлял, как к этому может отнестись Сталин, уже доведший талантливейшего композитора Шостаковича до нервного потрясения, назвав его новации в музыке сумбуром и какофонией. И Дунаевский не захотел рисковать.Исааку Осиповичу стыдно, и он пытается объяснить Булгакову и его жене о причинах того, почему не приступил к созданию оперы. Пишет им письмо, похожее на покаяние: [i]«Уважаемая и милая Елена Сергеевна! Нет, нет и нет! Никогда и ничто не собьет меня с намеченной цели, кроме моего собственного бессилия. Я прошу Вас поверить мне, моему внутреннему нутру, верить моему глубокому уважению и величайшей симпатии, которую я питаю к Михаилу Афанасьевичу как человеку и писателю. Наконец, Вы, Елена Сергеевна, добрейшая и удивительная, стоящая у колыбели нашей оперы, несомненно, будете и первым «приемщиком» готового произведения. Что нужно для этого? Покой! Собраться с силами нужно! А я еще до сих пор плаваю в море депутатских бумаг. Но мною предпринимаются героические меры к устранению моих бытовых неполадок. Сейчас я работаю над опереттой, а потом – сразу за оперу».[/i]Далее в письме приводились другие заверения композитора в том, что «мы скоро будем слушать первые картины нашей обаятельной «Рашели», увы, больше похожие на стремление выдать желаемое за действительное».А вскоре на передовых полосах газет была помещена фотография наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова, сходящего со ступенек поезда в Берлине, и 23 августа 1939 года между СССР и Германией был заключен пакт о ненападении и тогда же – секретный Пакт Риббентропа-Молотова о разделе Европы. В 1940 году немецкие войска оккупировали Францию.После этого о постановке «Рашель» не могло быть и речи. В том же году не стало Булгакова и, возможно, драматическая история с оперой усугубила его болезнь. А ведь спустя всего два года, во время войны СССР с Германией, эта опера могла быть очень актуальной.Такова драма Булгакова и Дунаевского. Да, у каждого своя и разная по величине. Но для нас горько и обидно, что союз этих двух великих творцов так и не состоялся.