Вы у «Поросенка» выходите?

[b]Я многолетняя подписчица «Вечерки». Читаю в газете добрые и теплые воспоминания москвичей о старой Москве. Но все они, как правило, о центральных улицах и переулках. Я же хочу рассказать о частице Замоскворечья – Мытной улице. Раньше она считалась чуть ли не окраиной. Мой отец, Мудрик Виктор Иосифович, был главным инженером Гознака, и мы жили в ведомственном доме напротив фабрики.[/b]В те предвоенные времена снизу часто доносилось протяжное, почти как песня: «Точу ножино-ожницы, точу ножи-но-ожницы…» Ходили по дворам и старьевщики. Взамен дырявых калош, изношенной одежды они давали детям разноцветные «китайские фонарики» из папиросной бумаги или маленькие, упругие, весело подпрыгивающие на резинке «мячики-раскидайчики».Вечерами за окнами вспыхивали красные огоньки Шуховской башни (тогда она называлась башней Коминтерна). По нашей улице, как и сегодня, ходил 10-й троллейбус. Но порой можно было увидеть и медленно плетущуюся лошадь, запряженную в телегу. На соседней Люсиновке, рядом с фабрикой «Новая заря», от которой далеко разносился запах духов, стояли маленькие домики, сараи, а жили в этих сараях коровы! Где они паслись летом, не знаю, а спросить уже не у кого. По мостовой гуляли куры, что-то склевывая с земли…На углу Мытной и Сиротского переулка был продовольственный магазин с неофициальным, разумеется, названием «Поросенок». Мягким полукружьем он завершал торец длинного «сталинского» дома. В огромной его витрине стоял живописный ярко расцвеченный поросенок, державший на вытянутых передних лапах поднос с муляжами колбасы, ветчины, сосисок. В военные годы поросенок с витрины исчез, но и по сию пору магазин остается для аборигенов «Поросенком»: еще лет 20–30 назад никто не удивлялся, услышав в троллейбусе объявление кондуктора: «Следующая остановка – «Поросенок!» А потом началась война. Совсем близко, на стадионе «Красный пролетарий», стояли зенитки.Когда начались первые воздушные тревоги, мы с моей беременной мамой спускались в бомбоубежище. Мне там не нравилось – тусклый свет, духота, младенцы кричат… И однажды, ускользнув от мамы, я вылезла на крышу, где дежурил отец. Удивительная картина открылась передо мной: светящиеся полосы плавают по небу, в их переплетениях зависли аэростаты. «Ой, как красиво!» – воскликнула я. «Ты что, с ума сошла? – слышу голос отца. – А ну быстро отсюда! Нашла театр!» В середине лета мы эвакуировались. Отец оставался в Москве, а 16 октября 1941 года руководству Гознака было приказано срочно покинуть столицу. Папе дали ампулу с цианистым калием – на случай, если он попадет в руки фашистов.На Урале, в городе Краснокамске, мы голодали; город почти не снабжался продуктами. Уже в начале ноября отец вернулся в Москву, а мы с мамой и новорожденным братом остались в холодной комнате. Я ходила в госпиталь, читала раненым стишки про фрицев, рисовала им незамысловатые картинки, случалось, и кормила с ложечки тех, кто сам есть не мог. До сих пор всех помню: дядя Вася, дядя Жора, дядя Леша… Этим «дядям» было 18–20 лет от роду. Там, в Краснокамске, из черной тарелки репродуктора я впервые услышала песню на слова Марка Лисянского: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва…» Вернулись мы домой осенью 1943 года. В школе – одни девочки, я очень удивилась, ведь раньше, и в эвакуации, мы учились вместе с мальчишками. Классы переполнены, меня посадили за парту третьей. На большой переменке нам выдавали по тонкому ломтику черного хлеба. Занималась я во вторую смену, и возвращаться домой приходилось по темным улицам. В подъезде поднималась я на четвертый этаж на ощупь: внизу горела синяя лампочка, но электричество нередко отключали – даже уроки приходилось делать при коптилке. Случалось, не работал и водопровод. Тогда за водой ходили к колонке в соседний Арсентьевский переулок. Никто никогда не жаловался, бытовало даже выражение: «Ничего не поделаешь, война». В нашем просторном дворе-пустыре стояла 550-я школа. Там жили люди с Павловской улицы, те, чей дом разбомбили.Жили по нескольку семей в классе. Играя во дворе, я познакомилась с девочкой Люсей (дружим до сих пор!). После войны на верхних этажах уже шли занятия, а внизу жили люди. Летом, в жару, некоторые обитатели школы выносили из душных классов матрасы, одеяла, стелили их на траве и там ночевали.Весной наш двор превращался в огромный огород. Жильцы разбивали грядки, сажали картошку, морковь, зелень.День Победы мы, дети войны, всегда считали лучшим днем в своей жизни. 9 Мая мы с моей одноклассницей Ларисой Ершовой с самого утра носились по Парку культуры и отдыха им. Горького, поздравляли всех подряд – и военных, и штатских. Вечером с большим удивлением услышали из громкоговорителей сообщение об освобождении Праги: «Как же так? Ведь война уже кончилась!» А потом – всеобщее ликование на Красной площади, все кричали «Ура!», пели, прыгали, плясали! В нашем подъезде несколько квартир занимало гознаковское начальство, остальные – коммуналки. В те годы отдельная двухкомнатная квартира считалась роскошью, хотя нас в семье было шесть человек. На площадке напротив 9-ю квартиру населяли пятнадцать человек: Горшковы, Емельянова, две тети Нюры…Всех не перечислишь. Тетя Нюра Туманова работала уборщицей на Гознаке. Семья у нее состояла из семи душ. Одних детей пятеро, мал мала меньше: Вовка, Танька, Наташка, Колька, Клавка. Была маленькая квартирка и на чердаке. В теплую погоду во дворе собиралось много мальчишек и девчонок. Мы играли в волейбол, в круговую лапту, в штандер, в «ручеек»… А рядом, в доме № 48, жили «неблагополучные» ребята, которых тогда называли шпаной. Они курили, сквернословили, громко свистели. Особенно отличались Санька-рыжий и Славка-серый.Ходили слухи, будто Славка даже в тюрьме побывал. Эти ребята были постарше нас. Они приходили в наш двор, играли вместе с нами и вели себя, надо заметить, по-джентльменски. Мы для них были «свои».Через несколько лет после войны я, уже студентка, нередко приходила домой поздно. Как сейчас помню, входишь в подъезд, а сверху раздается равномерный храп, уютно постукивает будильник. Это сосед, который живет в квартирке на чердаке, поставил раскладушку на лестничной площадке около окошка и спит. Ни о каких кодах и домофонах тогда и понятия не имели, однако никому даже в голову не приходило чего-то бояться.А в начале 60-х годов в нашем подъезде, в скромной двухкомнатной квартире появился Арманд Хаммер! Нет, не однофамилец, не знаменитый американский миллиардер, а его родной племянник. В период НЭПа братья Арманд и Виктор Хаммеры имели в России карандашную концессию. Виктор жил с русской актрисой немого кино. У них родился сын, назвали его Арманд. Актриса не захотела покидать Родину, и мальчик рос здесь, в Москве. А потом он женился на Любочке Пироговой, нашей соседке со второго этажа.Однажды зашла к нам тетя Нюра Туманова и сообщила, что на лестнице она видела «американских дедов». Это престарелые братья-миллиардеры приехали навестить своих московских родственников.Много воды утекло с тех пор. А в 1983 году нам вдруг заявили, что бомба, которая во время войны упала недалеко от нашего дома, нарушила какие-то коммуникации и потому необходим капитальный ремонт. И стали нас выселять всех на окраины, в новостройки. И сразу стали умирать старики, вырванные с корнем из земли своей «малой родины». И почему-то около нашего старого дома необычайно бурно разрослась высокая трава… Вот уже и XXI век наступил. Я еду в 10-м троллейбусе; и вдруг слышу: «Вы выходите у «Поросенка»?» – «Да, конечно!» – отвечаю. Конечно, я выхожу здесь… У своего дома.[b]Лилия Викторовна ВОЛОХОНСКАЯ[/b]