[b]Журналист, идущий на интервью, должен твердо знать, какие вопросы он не имеет права задавать своему собеседнику. Спросить актрису театра «Современник» Елену Яковлеву об «Интердевочке» означало для меня профессиональное самоубийство. И все же заговорили мы не о театре, а о кино.[/b][b]– Лена, недавно по телевидению показали фильм памяти Виталия Соломина «Черный квадрат», в котором играли и вы. Что можете сказать об ушедшем коллеге?[/b]– Очень cложно о нем говорить, потому что других пересечений у меня с Виталием не было, а на съемках этого фильма он практически ни с кем не общался.Мне показалось, что он – человек скрытный, замкнутый. Не тусовался, как это обычно бывает на съемках, баек не рассказывал, больше лежал с полузакрытыми глазами. Может, только у нас он был такой? Иногда мы его все-таки пробивали… Но гнетущим молчание Виталия назвать не могу, он не напрягал им окружающих.[b]– А вообще жизнь часто заставляет вас вспоминать «memento mori»?[/b]– К сожалению, да. Еще не забылась утрата Иннoкентия Михайловича Смоктуновского, год назад из жизни ушел Олег Ефремов. Я не верю людям, которые говорят: мы не боимся смерти. Я об этом без паники думать не могу.[b]– Любите жизнь? Что же для вас главное в этой жизни?[/b]– Раньше на этот вопрос я отвечала: кино или театр. Мучилась, боясь обидеть и то, и другое. Скажешь кино – обидишь театр, и наоборот. Точнее, не они обидятся, а я их обижу. Теперь же на вопрос: «Что для меня главное в жизни» – я могу дать абсолютно четкий ответ: «Семья».[b]– История вашей любви с актером «Современника» Валерием Шальных предана гласности…[/b]– У нас было так: я была замужем, а Валера не был женат. То есть женщина ждала от него ребенка, и он обещал на ней жениться… В это время мы и «зароманились». Дочка у него родилась, но женился он на мне.[b]– Вы счастливы в браке?[/b]– Из дома Валера не сбегает, налево не ходит, все хорошо. Я не знаю, что такое счастье, но вот жена Ландау пишет в своих воспоминаниях, что была счастлива. А я думаю: боже мой, как можно было так жить! Как можно любить человека, изменяющего тебе на каждом шагу! Я была просто потрясена, возмущена, говорила: не может быть такой человек лауреатом Нобелевской премии! Шучу, конечно, но… Коре Ландау нужно было совершить какой-то поступок, обратить на себя внимание, что-то делать, а не просто плакать в подушку. Ведь муж привел любовницу в дом, да еще попросил не выходить из комнаты в ближайшие три часа! Я бы очень хотела сыграть такое, но пережить самой – никогда! [b]– Вы работаете в «Современнике» с 1984 года, но на три года уходили в Театр имени Ермоловой. Почему?[/b]– Мне, молодой актрисе, со всех сторон жужжали: что ты там, в «Современнике», сидишь? Ничего путного тебе сыграть не дадут, все расписано. Для этого есть такая-то актриса, для другого – этакая. А когда Владимир Андреев предложил в ермоловском театре главные роли – в «Идиоте», например, в «Горе от ума» – я поняла, что крыша есть. Но за три года пребывания там почувствовала, что роднее «Современника» быть ничего не может. Все три года сравнивала: а как это было там? И каждый раз сравнение было не в пользу ермоловского театра. Не потому, что там актеры или репертуар хуже, нет. Просто тот коллектив – не родной! Я удивляюсь некоторым актерам, легко порхающим из театра в театр. Я понимаю, когда приглашают в антрепризу – можно сыграть и вернуться. Многие актеры, в свое время ушедшие во МХАТ, часто интересуются: ну как там, в «Современнике»? Вот поэтому я вернулась в родной дом.[b]– А в антрепризе вы играете? Чем она хороша и плоха?[/b]– Раз, а то и два в месяц ко мне обращаются с просьбой об игре на стороне. Если уж играть где-то, то в таком спектакле, в который погрузишься от начала до конца. А побежать куда-то, по-быстрому сыграть – зачем? Работы и так хватает.[b]– Но мечта-то сыграть какую-то сокровенную роль у вас есть?[/b]– У меня их (которые мечты) – множество, две из них осуществились: я сыграла в «Пигмалионе» и в «Играем Шиллера». А об остальных своих мечтаниях не скажу.[b]– Боитесь сглазить?[/b]– Да! Я ведь мечтала об этом под подушкой, и оно осуществилось. А сейчас что же? Скажешь, бух – одно из двух: да или нет. Зачем говорить тогда? [b]– Правильно, наверное. В кино снимаетесь сейчас, Лена?[/b]– Только что закончили сериал о следователе Каменской по Марининой – 17 серий. Было предложение из Петербурга сниматься еще в одном телесериале, я отказалась, хотя предложение хорошее – просто нет на него времени.[b]– А на Западе вам не предлагали сниматься?[/b]– Предлагали, но все это несерьезно.[b]– Почему?[/b]– Играть на неродном языке – это не играть, а мучиться.[b]– А если вас дублировать кто-то будет? Андрейченко, например?[/b]– Ну, если так, то пожалуйста. У меня есть английский, но на магазинном, я бы сказала, уровне.[b]– Вы играете милиционера. Это дает вам возможность понять реальную криминогенную ситуацию в России?[/b]– Нет, не дает, поскольку это – кино. В жизни все происходит намного жестче, нет киношной романтики. Смотреть на трупы в реальной жизни я не могу. Если говорить о том, что криминальное кино, телевидение захлестнуло экраны, то что поделаешь? Выяснилось, что у такого искусства самый большой рейтинг. Каждый канал посчитал необходимым и возможным сделать как можно больше криминальных передач: «Дорожный патруль», «Следствие закончено…» и так далее. Причем идут эти передачи одна за другой, становится страшно. Одна из передач – не буду называть канала, на котором она идет, – посвящена тому, как совершить преступление, которое никогда в жизни не будет раскрыто. Сидят специалисты, всерьез дают советы: ребята, если, мол, последуете нашему совету, никогда вас не поймают, все будет хорошо. Поэтому – совершайте преступления… Нельзя же доходить до такого абсурда! Будь моя воля, я давно бы эту передачу закрыла.[b]– А вообще вы чувствительный человек? Можете над книжкой расплакаться?[/b]– Конечно. Сказываются индийские фильмы, на которых я воспитана.[b]– Вы любите музыку. Когда слушали ее в концертном зале последний раз?[/b]– Была недавно на «Нотр Дам де Пари». Французский вариант больше почему-то понравился, чем наш. Почему обязательно нужно делать перепечатку? Может быть, лучше делать по-другому? Повтор – это не то… [b]– Ну а классику любите? Чайковского, например?[/b]– Не люблю ни оперу, ни балет. Чтобы слушать классику, должен быть соответствующий настрой. Чайковский? Нет, пожалуй. Люблю что-то помощней – Бетховен, Бах. До мурашек по коже.[b]– За рулем вы сами, кажется, сидите. Не проще ли по Москве добираться с помощью метро?[/b]– Проще, но… Перед спектаклем посторонние впечатления ни к чему: кто-то косо посмотрел, кто-то что-то сказал. А вдруг обидят? Это не раздражает, а напрягает немного. А представьте себе, как ехать в метро после спектакля: с опухшими, красными глазами, носом. Пятнадцать минут на машине – это не двадцать пять на метро. Если едешь на спектакль и попадаешь в пробку, бросаешь машину и идешь пешком.[b]– Вы говорили, что ваша мечта – сделать сальто на роликовых коньках. Мечта осуществилась?[/b]– Нет. Мои спортивные увлечения связаны с ребенком. Сел он тут на лошадь и ускакал в поле. Я должна, стало быть, находиться все время рядом. Поэтому я решила «освоить» лошадь и вот уже девятый месяц практически каждую неделю езжу верхом.[b]– Это вам поможет на съемках, правда? Обойдетесь без каскадера…[/b]– Конечно. Сейчас я себя более-менее уверенно чувствую в седле. Так что где-нибудь на съемках галопом проскакать смогу.[b]– Вы придумали глагол «звездиться». Вам он не грозит?[/b]– Нет, но я смотрю на это с пониманием. Когда у актера начинается такое поведение, все говорят: звездность, зазнайство, а мне кажется, что просто у человека не хватило терпения. Да-да, терпения. Люди-то разные. У меня есть, допустим, кому выговориться – подруге, например. А другой срывается… [b]– Вы бывали в Америке. Вам понравились наши эмигранты?[/b]– Принимали нас очень хорошо, но вот что мне не понравилось: люди спрашивают в основном о плохом. А это у вас плохо? А это совсем плохо? Я понимаю, это они оправдывают свой отъезд, тем не менее… А тебя такой патриотизм разбирает, что начинаешь защищать то, что самой тебе, в общем-то, не нравится. А о хорошем люди почему-то не спрашивают.